Драббл и мини по "Бродяге Кэнсину" с ЗФБ-2018

[dia-shikigami]

Название: Тепло твоей руки
Размер: драббл
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Камия Каору
Категория: гет
Жанр: флафф, повседневность
Рейтинг: G
От автора: Немножко шиппинга после окончания арки "Возмездие".

На этот раз Кэнсин задремал возле окна, прислонившись плечом к стене. Каору уже давно не удивлялась его привычке спать, сидя в обнимку с мечом. Но сегодня он выбрал неудачное место: на улице шёл снег, и в приоткрытое окно задувал резкий ледяной ветер.
Каору закрыла ставни. Теплее всё равно не стало – комната так выстыла, что сёдзи с изнанки покрылись тонкими иголочками инея. А Мэгуми предупреждала, что Кэнсину сейчас никак нельзя болеть: когда запас выносливости почти исчерпан, даже обычная простуда может быть опасна.
...После возвращения с острова он стал часто засыпать среди бела дня. В первый раз, застав его спящим на кухне, над миской с недочищенными овощами, Каору перепугалась не на шутку. Разбуженный чуть ли не пинками Кэнсин долго извинялся и уверял её, что ничего страшного не случилось, бежать к врачу не надо, и вообще, он прекрасно себя чувствует, вот так вот. Он уже спрашивал у госпожи Мэгуми, и та подтвердила: это всего лишь усталость после сильных нагрузок. Она же и посоветовала не бороться с сонливостью, а побольше прислушиваться к желаниям своего тела. Хочется есть – значит, надо есть. Хочется спать – надо спать. Тело умное, оно само знает, что ему сейчас нужно для восстановления сил.
Каору немного успокоилась, но продолжала приглядывать за ним – правда, потихоньку, чтобы не надоедать. Впрочем, и Кэнсин с того раза не пытался спать над разделочной доской с ножом в руке, а уходил в свою комнату и ложился. Выждав немного, Каору на цыпочках прокрадывалась следом, убеждалась, что он заснул, и шла в тренировочный зал – предупредить Яхико, чтобы не стучал синаем по чучелу, а отрабатывал одиночные ката.
Сегодня Яхико ушёл помогать Таэ и Цубамэ – по случаю холодной погоды их ресторанчик был переполнен желающими выпить, и девушки просто сбивались с ног. В додзё было тихо, и будить Кэнсина не хотелось – таким спокойным было во сне его лицо с наконец-то разгладившейся морщинкой между бровей.
Каору сняла ватную накидку, порадовавшись, что успела походить в ней по дому – теперь одежда была ещё и тёплой изнутри. Набросила Кэнсину на свободное плечо. Одной полой прикрыла ему спину, другую попыталась запахнуть на грудь – но меч мешал...
Дура! Ой, дура!
Она застыла, придерживая сползающую накидку – одной рукой у него на спине, другой на груди – и не смея двинуться с места. За считанные мгновения в памяти пронеслись его рассказы о прошлом: как он привык спать в этом странном положении, держа оружие под рукой, потому что хитокири, утративший бдительность, – мёртвый хитокири... И как Томоэ один раз попыталась вот так укрыть его во время сна, не зная, что он и во сне чувствует любое прикосновение, а меч выхватывает даже раньше, чем просыпается...
Каору перевела дух. Ну, положим, своим сакабато он её не зарежет, даже на рефлексах. Но ведь сам себя потом со свету сживёт!
Однако Кэнсин не шевелился и дышал так же размеренно. И вроде пока не собирался хвататься за оружие, хотя... Каору только сейчас осознала, что не просто касается, но и почти обнимает его, стоя рядом на коленях.
Если бы только меч не мешался...
Она осторожно выпустила накидку. Дыхание Кэнсина не сбилось. Каору сдвинулась чуть в сторону, чтобы в случае чего быстро упасть и откатиться. А потом решительно взяла его за руку, сжимающую меч.
И... эта рука без сопротивления выпустила оружие, уступив мягкому нажиму её пальцев. Каору отложила сакабато в сторону и подняла с пола накидку. Уже совсем расхрабрившись, приобняла спящего и чуть потянула на себя, чтобы протащить накидку за его спиной и надеть на оба плеча, как положено.
Кэнсин пошевелился. Но и на этот раз не проснулся, только вздохнул чуть глубже и пробормотал:
- Каору, – тихо, но внятно.
Это был первый раз, когда она услышала от него просто "Каору". Без всегдашней "госпожи".
И захотелось – до звона в висках захотелось просто сомкнуть руки. И прижаться – щекой к щеке, грудью к груди, теплом к теплу. Потому что... ну, правда, сколько можно ждать, пока он сам сообразит, что обниматься надо не с мечом?
Никакого терпения ведь не хватит!
Каору беззвучно закусила губу. Прислушалась – он опять дышал ровно и сонно. Осторожно натянула на его плечи ещё тёплую накидку, запахнула поплотнее, стянула завязки на груди. Меч положила в токонома, на подставку.
И тихо-тихо прикрыла за собой дверь.
Пусть спит. И поправляется.
Остальное – подождёт.


Название: О тонкостях чайной церемонии
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Синомори Аоси
Категория: джен
Жанр: повседневность, отчасти философия
Рейтинг: G
От автора: О том, как Кэнсин всё-таки пригласил Аоси выпить чашечку чая. В манге этот момент оставили за кадром, в аниме обыграли достаточно забавно, но мне захотелось чего-то более многозначительного. Про то, что Аоси из клана Кока (Кога) - мой хэдканон, в первоисточнике на это нет указаний.
А ещё к этому тексту  heiseihi нарисовала чудесный арт! Полюбоваться можно здесь.

"Я не пью сакэ, – сказал Аоси, когда они прощались при отъезде из Киото. – Но могу составить тебе компанию за чашкой чая".
Если хочешь сделать человеку хороший подарок – дари то, что нравится ему, а не тебе. Тем более, если твой долг перед этим человеком так велик, что расплатиться удастся разве что в следующей жизни, а приглашение на чайную церемонию – единственный доступный тебе способ выразить, насколько ты ему благодарен.
Поэтому Кэнсин встал раньше обычного, ещё до рассвета, и сходил к храму за четыре квартала от дома, где был источник с хорошей водой. Потом пробежался до рынка, купил сладостей и ещё полчаса бродил по чайному ряду, выбирая подходящий сорт. Потом два раза подмёл двор, полил садовую дорожку водой и попросил у госпожи Каору разрешения достать из кладовки старинный чайный прибор, принадлежавший её почтенному деду.
Ещё нужны были цветы. К счастью, в саду росли два хризантемовых куста, и на одном уже распустились бутоны. Кэнсин срезал три цветка – те, что были со стороны забора и не очень бросались в глаза. Госпожа Каору огорчилась бы, если бы он испортил её куст. Трёх хризантем показалось маловато, и он добавил ещё несколько найденных в траве колокольчиков. Получилось очень мило: белое к лиловому.
К полудню госпожа Каору, госпожа Мисао и госпожа Мэгуми ушли в город за покупками, и можно было, никому не мешая, приступить к чаепитию. Кэнсин поместил в токонома маленькую бамбуковую вазу с цветами, расставил всю утварь по местам, развёл огонь в жаровне и с удовлетворением оглядел дело своих рук. Не хотелось ударить в грязь лицом перед таким ценителем, как Синомори Аоси.
– Ты очень кстати, – сказал Аоси в ответ на приглашение. – Собираясь в Токио, я тоже взял с собой чай и намеревался угостить тебя, но обстоятельства помешали.
– Твой покорный слуга мало что смыслит в правильном приготовлении чая, – признался Кэнсин. – Поэтому, если бы тебя не затруднило...
– Нисколько, – кивнул Аоси.
Вода тихо пела в котелке, пока он растирал пестиком травянисто-зелёный порошок и отмерял нужную долю в глиняную чашу. Его движения были неторопливыми и точными: немного кипятка, тонкие завитки душистого пара, лёгкая пенка. Ещё кипяток, последнее размешивание, венчик отставлен в сторону. Платок на ладони, и сквозь ткань – тяжёлый, тёплый бок чаши...
Несмотря на густой изумрудный цвет, чай почти не горчил. Едва уловимый терпкий привкус раскрывался мягкой сладостью на языке. Кэнсин сделал глоток и прикрыл глаза: вкус был знакомый. После стольких лет – всё ещё знакомый...
Удзи. В Киото по большей части привозили чай оттуда. Подешевле, с более резким и простым вкусом, пили на каждой улице. Дорогие сорта, вроде этого, подавали в заведениях "для благородных". В том числе – в гостинице, служившей явкой лоялистов из Тёсю, где он прожил почти год под личиной хитокири Баттосая.
Где он познакомился с Томоэ – и потом ещё не раз пил чай, заваренный её руками.
Свежий, тонкий аромат... а горечи уже нет, горечь сошла с души, как струп с зажившей раны. Боль утихла навсегда, осталась лишь грусть. Мимолётная терпкость, несущая в себе обещание сладости.
Аоси терпеливо ждал. Спохватившись, Кэнсин передал ему чашу.
– Прекрасный чай, вот так вот, – тихо сказал он. – Я давно такого не пробовал.


***

Подлинный мастер не позволяет несовершенству обстановки нарушить внутреннюю гармонию. С сожалением Аоси был вынужден признать, что ещё не достиг такого уровня мастерства.
Ему потребовалась немалая доля выдержки, чтобы сохранить спокойствие при виде комнаты, которую Химура приготовил для церемонии. Конечно, нелепо было ожидать, что в захудалом додзё найдётся чайный сад с домиком или хотя бы уединённая беседка. Но даже имея в своём распоряжении всего одну комнату, можно было обставить её с... менее вопиющим убожеством.
Особенно удручало то, что Химура явно старался произвести на гостя впечатление – но именно плоды его стараний повергли бы менее сдержанного знатока в ужас или в безудержный хохот. Чаши для чая были старые – и в этом заключалось их единственное достоинство. В качестве переносного очага Химура приспособил комнатную жаровню-хибати. На тарелках лежали вперемешку леденцы и рисовые пирожные. Но наивысшим воплощением плебейского вкуса – вернее, безвкусицы – были цветы, втиснутые в обрезок бамбука. Несколько растрёпанных хризантем и привядших колокольчиков имели такой вид, словно хозяин отобрал их у соседской козы. А о том, что цветочная композиция должна не только услаждать взор, но и давать пищу для размышлений, Химура, похоже, вообще не подозревал.
Наименьшим разочарованием из всего этого оказалась вода. Чистая, ключевая, немного жёсткая для такого сорта чая – но здесь всегда было трудно найти по-настоящему мягкую воду.
Первую чашу Аоси заварил, пытаясь не обращать внимания на недостатки утвари и посуды. Благо, после службы в замке его высочества такие простейшие вещи, как приготовление чая, он мог выполнять с закрытыми глазами и даже не просыпаясь. Увы, правила хорошего тона Химуре тоже были неведомы, и ждать от него вдумчивого молчания не приходилось.
– Прекрасный чай, вот так вот. Я давно такого не пробовал.
– Благодарю, – сдержанно отозвался Аоси. Как ни странно, чай действительно удался. Хотя он не мог припомнить, чтобы ему когда-либо приходилось готовить благородный напиток в столь неподходящих условиях.
– Твой покорный слуга уже говорил, что не умеет заваривать чай так же хорошо, – снова нарушил молчание Химура. – Но всё же он осмелится предложить тебе ещё один сорт. Это не такой изысканный чай, но, может быть, придётся тебе по вкусу.
– Буду признателен.
Химура даже не стал растирать чайные листья – сыпанул их прямо в заварочный чайник, ополоснул горячей водой, залил снова доверху. С радушной улыбкой придвинул гостю тарелку со сладостями.
Аоси взял леденец, стараясь не показывать раздражения. С мечом в руках Баттосай был великолепен, этого не отнять. Но во всех остальных искусствах, которыми должен овладеть воин, уровень его развития оставался прискорбно низким. Посвятив столько лет поиску внутренней гармонии, он не продвинулся в каллиграфии, не начал писать стихи, не изучил хотя бы основ чайной церемонии. Не попытался возвысить свой разум и чувства, оставшись по большому счёту тем же простодушным и недалёким крестьянином. И этого Аоси никак не мог понять, потому что Химура явно не был обделён усердием и желанием совершенствоваться...
– Прошу, вот так вот, – пока Аоси размышлял, перед ним на циновке оказалась дымящаяся чашка. Он взял её, уже не пытаясь придать этому безумному чаепитию какое-либо подобие надлежащего ритуала. Вдохнул тёплый горьковатый пар – да, изысканным этот сорт нельзя было назвать, но во время скитаний ему доводилось пить и похуже. Не страшно.
Чай оказался терпким и слегка вяжущим, но после первого глотка омывшая язык горечь растворилась, оставив неожиданно приятное послевкусие. Приятное и... знакомое? Откуда?
Он сделал ещё один глоток, другой. Воспоминание было где-то рядом – и медленно прояснялось, словно этот горько-свежий вкус понемногу смывал с него пыль прошедших лет...
Кока.
Вот где он пробовал этот чай в последний раз. Правда, не на чайной церемонии – тогда он и слов таких не знал. Тогда был лишь дымный сумрак деревенского дома, сгорбленная спина бабки у очага, плюющийся на огне чайник и чашка обжигающе горячего настоя – перед тем, как выбежать босиком в предрассветную темень, в метель или под проливной дождь.
День за днём. Год за годом.
Из каждой сотни детей Кока, доживших до двенадцати лет и прошедших все испытания, лишь одному выпадала честь охранять замок сёгуна. Из каждых десяти стражей замка лишь одного допускали до внутренних покоев. И из этих избранных лишь один, сильнейший, мог носить звание командира Онивабан.
Но путь к вершине начинался не из покоев замка, а из старого дома в деревне Кока. С ежедневных упражнений от зари до зари, с разбитых в кровь рук и вывихнутых суставов. С первой одобрительной ухмылки наставника. С первой победы в учебном поединке. С чашки терпкого, круто заваренного чая, в котором горечь причудливо соединялась со сладостью...
– Чай из Цутияма. – Он сжал в ладонях опустевшую, но ещё тёплую чашку. – Я тоже... давно не пил такого.
Химура улыбнулся.
В его улыбке была простодушная радость человека, сумевшего сделать что-то приятное близкому другу. Но Аоси чувствовал, что за этим простодушием кроется понимание, куда более глубокое, чем он мог себе представить. Всего однажды он испытал такую же открытость перед чужим взглядом, такую же общность мыслей. Это произошло в тот день, когда они с Химурой чуть не убили друг друга в подземном лабиринте на горе Хиэй; и тогда тоже не было нужды в словах – речь клинков была яснее любого другого языка.
Внезапно он понял, что улыбается и сам. Поймал удивлённый взгляд Химуры, но сдержать улыбку не смог: слишком простым оказался ответ на так долго мучивший его вопрос.
Химура не пытался обрести просветление в каллиграфии или в чайной церемонии, потому что никогда не придавал значения форме. Вернее, не так – он её просто не замечал. В любой форме он мгновенно распознавал суть, внутреннее содержание – и смотрел лишь на это.
Что имеет значение для того, кто живёт мечом? Только меч.
Что имеет значение для того, кто пьёт чай? Только чай.


Название: Лунной ночью после боя
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Мёдзин Яхико
Категория: джен
Жанр: hurt/comfort, флафф, немного философии
Рейтинг: PG-13
От автора: Очень старая задумка, даже не вспомню, когда она сложилась у меня в голове. Хотелось покомфортить Химуру после событий 11-й серии и отработать ещё один хэдканон, про обстоятельства его ухода из армии.
А вообще, если задуматься: если бы Томоэ выжила и у них с Кэнсином родился ребёнок - мог бы быть ровесником Яхико, вот так вот...

Яхико вырывался из сна, как утопающий из тёмного омута, – размахивая руками и отчаянно хватая воздух ртом.
Сбросил одеяло, зажмурился от яркого света. Луна смотрела с веранды белым выпученным оком, и по полу тянулась сверкающая, как лезвие, полоса, рассекая на две части комнату, храпящего Саноскэ и самого Яхико.
Он прикрыл глаза ладонью и сел. Сердце в груди стучало быстро и гулко, словно от долгого бега.
Там, во сне, по ту сторону темноты, была смерть. Смерть с белым лицом и холодными глазами, с глуховатым бесстрастным голосом и вкрадчивыми змеиными движениями, такими плавными, что он никак не мог различить миг удара. Видел только кровь – во сне её было гораздо больше, чем наяву, она заливала светлый паркет, растекалась тёмно-красным ореолом вокруг упавшего тела. Яхико кричал, но не слышал себя, сон обрывался – и тут же начинался снова: леденящий взгляд зелёных глаз, бесшумное кружение, мгновенный сполох отражённого света на лезвии... Кровь на полу, на красной ткани косодэ, на рыжих волосах...
– Это был сон, – шёпотом сказал Яхико – не себе, а вот этому, бестолково прыгающему между рёбер, будто проглоченная лягушка. – Прекрати трястись.
Но сердце всё равно колотилось, и страх не уходил. Смешной, глупый страх: вдруг он и впрямь перепутал сон с явью? Вдруг ему только приснилось, что Кэнсин жив и они вернулись из особняка Канрю с победой, – а на самом деле...
Лунный свет резал глаза. Яхико сморгнул и тихо встал. Осторожно вышел в коридор. Он понимал, что ведёт себя как дурак, но не мог пересилить тревогу. Он должен был увидеть, что с Кэнсином всё в порядке. Что он спокойно спит...
...а не лежит у себя в комнате с белым платком на лице... как мама тогда...
Взявшись за край сёдзи двумя руками, чтобы створка не скрипнула в пазах, Яхико тихо сдвинул её в сторону и проскользнул внутрь. Луна заглядывала и в эту комнату, из окна на татами падал широкий серебряный луч, и в нём, будто зеркальце, ярко блестела круглая гарда лежащего рядом с постелью меча. Свет струился по ножнам из лакированной магнолии, захватывал краешек одеяла и одну руку спящего, а изголовье оставалось в тени.
Яхико на цыпочках приблизился к постели. Глаза уже привыкли к сумраку, и он мог разглядеть лицо Кэнсина, спокойное и расслабленное во сне. Мог даже расслышать звук его дыхания...
– Яхико? – негромко позвал Кэнсин. – Что-то случилось, осмелюсь спросить?
Как всегда, уловить момент его пробуждения было невозможно. Секунду назад лежал тихо, не ворочаясь, дышал медленно и ровно – а вот уже смотрит поблёскивающими в полутьме глазищами, и левая рука привычным, безотчётным движением скользнула с одеяла на ножны положенного рядом сакабато. Хотя – мелькнула мысль, – нагрянь какая опасность, быстро выхватить меч он всё равно не сможет: правая рука забинтована от запястья до кончиков пальцев. И левая – поперёк ладони. И под юкатой на груди белеют повязки... Мэгуми вчера целую простыню на него извела.
Яхико сглотнул, отгоняя предательскую дрожь в горле.
– Нет... Ничего. Я просто... это... зашёл посмотреть, как ты тут.
– Хорошо, – Кэнсин улыбнулся и убрал руку с меча. – Со мной всё хорошо.
– Ври больше, – буркнул Яхико, пряча беспокойство за нарочитой грубостью. – Какое ещё "хорошо", когда тебя чуть в лапшу не настрогали? – Он смерил друга недоверчивым взглядом.
– Ну... лихорадит немного, – признался тот, натягивая одеяло повыше. – Но это обычное дело, вот так вот. Не беспокойся, пожалуйста.
– Ты, это... – Яхико переступил с ноги на ногу. Ему вдруг стало неловко – вломился среди ночи, разбудил больного, теперь ещё и разговорами донимает... – Тебе, может, надо чего-нибудь?
Кэнсин повернулся на бок. Если бы в доме не было так тихо, Яхико, пожалуй, и не расслышал бы, как он медленно и осторожно выдохнул сквозь зубы при этом движении.
– Я не отказался бы выпить воды, – извиняющимся тоном признался он. – Если тебя не затруднит, осмелюсь сказать...
– Я сейчас! – Чуть не подпрыгнув, Яхико метнулся к двери. – Я мигом!
Мигом не получилось: ведёрко на кухне оказалось пустым. Яхико выскочил во двор, но большая бадья, которой брали воду из колодца, тоже показывала дно, а бросить её в колодец и вытащить обратно у него не хватило бы сил. К счастью, он вовремя вспомнил, что Мэгуми вчера вечером грела воду для промывания ран. В маленьком котелке у очага осталось немного остывшего кипятка – как раз хватило наполнить чашку.
Когда Яхико вернулся в комнату, Кэнсин сидел на постели, набросив одеяло на плечи. Похоже, его знобило.
– Покорнейше благодарю, – пробормотал он, принимая чашку. Выпил воду в несколько длинных глотков и удовлетворённо вздохнул. – Намного лучше, вот так вот.
Яхико хотел улыбнуться в ответ – не получилось. Кэнсин взглянул на него и обеспокоенно склонил голову к плечу.
– Всё в порядке?
Конечно, всё в порядке, хотел ответить Яхико. А как же иначе? И Мэгуми они спасли, и никто из друзей не погиб, и даже раны Кэнсина и Сано оказались несерьёзными – и не было, совершенно не было причин для этой холодной щекотки под ложечкой, от которой сейчас дрожали губы и щипало в глазах.
– Яхико? – теперь в голосе Кэнсина звучала тревога. – Что с тобой, осмелюсь спросить?
Надо было отмолчаться. Уйти потихоньку... объяснить как-нибудь потом, утром. Яхико помотал головой и попытался отодвинуться, но на плечо легла тёплая ладонь – и удержала.
– Это из-за того, что случилось сегодня? – тихо спросил Кэнсин. – Ты в первый раз увидел, как убивают людей?
Яхико помотал головой. Он жил на улице, он поневоле водился с якудза и видел много такого, отчего потом снились дурные сны. Но сейчас его колотило не от воспоминаний о том, как падали синоби, заслоняя командира от пулемётного огня.
Люди смертны – это он осознал со всей ясностью, когда маму вынесли из дома в последний раз. Но, встретив Кэнсина, он заново поверил в то, что смертны – не все.
Так было до встречи с Аоси.
"Нет, – ответил бы он, если бы мог сложить вместе все слова, что теснились в голове. – Сегодня я в первый раз увидел, как убивают тебя. Сегодня я понял, как это паршиво – быть беспомощным, когда рядом гибнет друг. И как это будет невыносимо – потерять тебя. Я больше не хочу, я не согласен тебя терять".
Но слова никак не складывались, и их было слишком много, и почему-то снова перестало хватать воздуха – как он ни крепился, дыхание срывалось на всхлипы; и, сам не понимая, что несёт, он выпалил:
– Кэнсин, ты... обещай, что никогда не умрёшь!
И зажмурился от нестерпимого стыда – так по-детски глупо, сопливо и жалобно это прозвучало.
Но Кэнсин не стал смеяться. Притянул его к себе и обнял за плечи. Яхико уткнулся горящим лицом в шершавую ткань юкаты, вдохнул запах чисто отстиранного полотна – уютный, домашний – и разревелся самым недостойным образом.
Потом слёзы как-то сами собой закончились, оставив только ноющую боль в груди и в горле. Кэнсин не пытался успокоить его. Дождался, когда Яхико отдышится и вытрет щёки. И лишь тогда заговорил – негромко, с непривычной серьёзностью:
– Яхико. Если бы ты был ребёнком, я мог бы солгать тебе, чтобы утешить... или просто отшутиться. Но ты не ребёнок. Ты ученик и наследник школы Камия Кассин. Ты воин, уже смотревший в лицо опасности. И ты сам понимаешь, что я не могу дать такого обещания. Люди умирают, и с этим приходится мириться.
Яхико шмыгнул носом. Кэнсин был кругом прав. Только ребёнок может верить, что смерть заберёт не всех. Просить кого-то не умирать – всё равно, что просить достать луну с неба: глупо и бесполезно.
Но мириться с этим было трудно. И больно. Яхико уже не мог плакать, но чувствовал себя так, словно проглотил большой кусок льда – и холодно, и давит в груди; и вроде бы можно ещё дышать, но жить с этим ледяным комком – нет сил. Рука Кэнсина всё ещё лежала у него на плечах, он чувствовал её вес, её живое тепло; но тепло было всё снаружи, а лёд – внутри, в сердце...
– Яхико, – сказал вдруг Кэнсин. – Ты когда-нибудь слышал про битву при Тоба-Фусими?
От неожиданности Яхико забыл утереть нос.
– Это ещё при сёгуне? – прогнусавил он.
– Почти. Это было в начале войны, до твоего появления на свет. Войска бывшего сёгуна наступали с юга, со стороны Осаки, а мы встали под Фусими, чтобы не пропустить их в Киото. Тогда я в последний раз сражался обычным мечом.
Кэнсин поднял голову к приоткрытому окну, и лунный свет на мгновение посеребрил его волосы, зажёг в глазах острые ледяные огоньки.
– Я помню, как за нами поднялись парчовые знамёна с хризантемами, и сотни голосов закричали: "Победа!" Помню, как отступали враги, завидев императорские знаки. Но я тогда не чувствовал радости. Я думал лишь об одном: наконец-то всё закончилось. Воткнул меч в землю и пошёл, куда глаза глядят.
– И тебя никто не остановил?
– Ну... почти никто. – Лицо Кэнсина опять скрылось в тени, но по голосу можно было угадать, что он улыбается. – Сражение ведь шло в лесу, так что скрыться было нетрудно. Где-то вдали ещё стреляли, потом стало тихо. Я просто хотел убраться куда-нибудь подальше, шагал и шагал, ничего кругом не замечая. И налетел на засаду.
– И как же ты с ними справился?
– Да никак. Меч-то я бросил, а у этих были ружья, так что я просто сбежал. Солнце уже садилось, пошёл снег – в общем, гоняться за мной в темноте они не решились. А я... – Кэнсин смущённо подёргал себя за волосы, – видишь ли, Яхико, я ужасно сглупил. Одной пулей меня всё-таки зацепило, но мне тогда показалось – ничего серьезного, царапина. Ну, я и не стал останавливаться, бежал, пока не стемнело. Даже не понял сначала, с чего это ноги так заплетаются. А потом вдруг смотрю – уже лежу.
Яхико вздрогнул.
– Значит, рана была опасная?
– Нет. Просто надо было сразу перевязать, чтобы кровь остановилась, а я вместо этого бегал по холоду, как дурак. Ещё и подальше от дороги ушёл, в чащу. Ну и свалился там в какой-то овраг. Хотел встать – не тут-то было: голова ещё соображает, а руки-ноги ватные. Тут я и понял, что мне конец. Сам не выберусь – сил уже не хватит, а в овраге, в снегу, до утра точно не дотяну.
– И... что?
– И, знаешь... ничего. Страшно не было, совсем. Говорят, что в такие минуты вся жизнь пролетает перед глазами, но я почему-то вспомнил только последние годы. Вспомнил, сколько людей убил за это время. И подумал, что если умру сейчас – это будет, в общем-то, справедливо. Потому что с сегодняшней победой старая эпоха закончилась безвозвратно. И таким людям, как хитокири Баттосай, лучше уйти вместе с ней.
Он произнёс это очень просто – без горечи, без надрыва, словно говорил, самое большее, о завтрашней погоде. Но у Яхико по спине прошёл колючий холодок. Он ничего не сказал, только сильнее прижался плечом к плечу друга.
– И вот, – продолжал Кэнсин, – пока я лежал там, снегопад закончился, и... Ты когда-нибудь видел, какое чистое небо в горах, в зимнюю ночь?
Яхико помотал головой.
– Я лежал, засыпанный снегом по уши, и радовался, что ещё не закрыл глаза. Что вижу это всё – небо, звезды, серебристую радугу вокруг луны... А луна была тогда на ущербе, и мне вдруг подумалось – а хорошо бы увидеть ещё и полнолуние. И вспомнил... одного человека, с которым мы любовались на полную луну. И что я обещал этому человеку остаться в живых и найти счастье в новом мире.
– И у тебя сразу прибавилось сил? – с замирающим сердцем спросил Яхико. Кэнсин смущённо хмыкнул.
– Да не то чтобы прибавилось... Понимаешь, к тому времени я уже довольно долго пролежал в снегу. Тело онемело – не пошевелиться. Даже досадно стало, что я вспомнил про это обещание, – так хотелось заснуть, отпустить себя... Но это означало бы нарушить слово.
– И что ты сделал?
– Стал звать на помощь. Встать я не мог, но голос-то остался при мне. Я не знал, кто меня услышит, враг или друг, но надо было использовать любой шанс. Мне повезло: рядом проходил человек. Давний союзник Тёсю, кузнец, снабжавший нас оружием. У него как раз кончились дрова, и он вышел в лес, когда затихла стрельба. Он услышал мой крик и пошёл на голос. Помог мне выбраться из оврага, дотащил до своего дома, обогрел и перевязал. Я прожил у него несколько дней. А когда поправился и собрался в путь, он подарил мне на прощание вот этот меч. – Кэнсин погладил свободной рукой ножны сакабато. – Меч, которым я могу сражаться, не отнимая чужие жизни. Который я никогда не брошу на поле боя, убегая от самого себя.
Он поднял меч перед собой, и Яхико понял, что ошибся: несмотря на повязки, рука Кэнсина всё так же легко удерживала на весу тяжёлый боевой клинок.
– В тот раз у меня была только одна причина бороться за жизнь. Теперь, если со мной что-то случится, у меня есть ты. И Сано. И госпожа Каору. – На последнем имени голос Кэнсина потеплел. – Яхико... Я не могу обещать тебе, что никогда не умру – это не в силах человека. Я даже не могу обещать, что не умру до старости – у меня осталось ещё много долгов, по которым могут однажды спросить... Но я обещаю тебе, что никогда не махну рукой на свою жизнь. Не сдамся раньше времени. И если придётся сражаться только за себя – я всё равно буду сражаться до конца. Как за каждого из вас, вот так вот.
Яхико кивнул. Щёки ещё немного жгло от высохших слёз, но страх, этот ледяной комок в груди, – ушёл. Растворился в ясном, как лунный свет, спокойствии. В железно-твёрдой уверенности, наполнявшей голос Кэнсина. В ободряющем тепле его ладони.
– Хорошо, – серьёзно сказал он. – Я принимаю твоё обещание. И обещаю тебе, что тоже всегда буду сражаться до конца. Вчера, если бы ты не встал – я бы сражался за тебя, будь уверен. И за Сано, если бы он попал в беду. И Каору я тоже в обиду не дам.
– Я в этом никогда не сомневался. Ты очень смелый, Яхико, вот только... – Кэнсин опять расплылся в улыбке, – тебе бы ещё подрасти немного...
– Эй, я не понял! – Яхико вскочил, сбросив его руку. – Ты кого тут недомерком назвал?..
– Тихо, тихо, – Кэнсин замахал руками. – Ты же всех перебудишь в доме, вот так вот...
– На себя посмотри! – громким шёпотом закончил Яхико. – От горшка два вершка!
И удалился, оскорблённо вскинув голову и гневно раздувая ноздри.


...Говорят, лунный свет навевает дурные сны. Кэнсина давно не посещали кошмары из прошлого, и в последние годы его сон был спокоен. Но сегодня лунный свет снова мешал, поднимая со дна души старые, старые тени.
Шаги Яхико давно затихли в конце коридора, а Кэнсин всё ещё сидел на постели, заново перебирая в памяти всё, что было сказано, и всё, что осталось невысказанным.
За годы бродяжничества скрытность вошла в привычку. И всё равно, каждый раз, когда начинались разговоры о прошлом, приходилось взвешивать про себя каждое слово, чтобы не сказать лишнего. К счастью, Яхико не стал расспрашивать подробнее о человеке, которому Кэнсин дал обещание выжить. И не допытывался, кем были стрелки, караулившие в лесу. Чистая душа... для него слово "засада" всегда означает "вражеская", и ему не придёт в голову, что может быть и по-другому.
Лунный свет был холодным, как и в ту ночь. Но в одном Кэнсин всё-таки слукавил: сильнее, чем холод, его подкосило тогда осознание того, что за ним охотились свои. Что люди, ради которых он стал чудовищем, решили, что чудовищам не место в новом, справедливом мире.
Конечно, с их стороны было самонадеянно думать, что убить его будет легко. Смерть всегда была его второй тенью. Он привык чувствовать спиной её дыхание, он знал, как легко убивают сталь, свинец или тренированная рука, и научился быть осторожным. Но в ту ночь он впервые сам подпустил смерть так близко. И впервые готов был сдаться ей без сопротивления – именно потому, что поверил в предательство людей, которым доверял безраздельно.
...Сейчас, десять лет спустя, ему было всё ещё стыдно за своё малодушие. Стыдно, что в ту ночь он мог умереть, так и не узнав, что Кацура не отдавал этого приказа. Ни Кацура, ни Ямагата, ни Ито – никто из тех, кого он так легко обвинил в своём сердце, не приказывал стрелять ему в спину.
Кто сделал это без их согласия? Это Кэнсин никогда не пытался узнать. Замкнуться на прошлом и лелеять старые обиды – это было бы немногим лучше, чем замёрзнуть в том овраге. Это означало бы так же бесполезно и малодушно выбросить свою жизнь. Разменять её на месть, на бессмыслицу, на пустоту.
Но, кроме заново обретённой жизни, он получил ещё один важный урок в ту лунную ночь после боя. Он понял, что смерть никогда не бывает лучшим выходом из положения – даже если это положение выглядит невыносимым. Ведь тот, кто умирает, лишает себя возможности узнать, что мир совсем не так плох и безнадёжен, как ему казалось раньше.
Когда-нибудь он расскажет Яхико и об этом. Когда-нибудь – потому что детям приходится взрослеть и узнавать, что есть вещи страшнее, чем смерть, и раны больнее тех, что оставляют следы на коже. Но сейчас – сейчас он, наверное, уже спит, и лунный свет больше не тревожит его сон.
И, по крайней мере, этой ночью ему не будут сниться кошмары.


Название: Поединок
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Сайто Хадзимэ
Категория: джен
Жанр: повседневность, драма
Рейтинг: G
От автора: Тоже из старых задумок. Хотелось написать по двум причинам: поставить точку в противостоянии Кэнсина и Сайто и обозначить как-нибудь тот факт, обычно проходящий мимо внимания зрителя, что Сайто и отец Каору, вообще-то, сражались вместе в войне Сейнан. И даже, может быть, в одном подразделении (если Камия присоединился к полицейским, а не гражданским добровольцам).

В полицейском управлении Кэнсин узнаёт, что господин Фудзита сегодня выходной и на службе не появится. Молодой констебль по фамилии Синити всё так же почтительно вытягивается при виде посетителя и даёт адрес прежде, чем Кэнсин успевает об этом попросить. Ясный осенний день хорош, время ещё есть, и ноги сами сворачивают на нужную улицу.
Калитку открывает женщина, не столь похожая на бодхисаттву, как ему представлялось, но красивая и полная достоинства. Она не удивляется, увидев за поясом гостя меч, и не задерживает взгляда на шрамах на его лице. Кажется, ничто в этом мире не способно выбить её из равновесия или хотя бы потревожить прядь волос в безупречно уложенной причёске.
– Если вы пришли навестить Эйдзи, то он ещё в школе, – улыбается хозяйка. – Проходите в дом, пожалуйста, отдохните.
В её приветливой улыбке – спокойствие, в глазах – понимание. И можно не сомневаться, что в стенах этого дома нет места тайнам и недомолвкам – по крайней мере, между главой семьи и его супругой. Крепость, защитники которой не доверяют друг другу, рано или поздно падёт; но Сайто никогда не совершил бы такой ошибки.
– Благодарю за предложение, – с ней легко разговаривать, потому что нет необходимости лукавить. – Могу ли я увидеть господина Фудзиту?
Хозяйка провожает его в дом, предлагает свободную подставку для меча и отодвигает боковую дверь. Кэнсину приходится сделать над собой усилие, чтобы не выдать удивления: всё-таки, Волк в кругу семьи – зрелище не совсем обычное.
Сайто, сидящий на полу в мягкой домашней юкате, не удивляется вовсе. Спускает с колен двухлетнего карапуза с круглой мордашкой и знакомо оттопыренными ушками и, слегка подтолкнув в спину, отправляет его к матери. Кэнсин отступает с дороги, пропуская малыша, и тот сосредоточенно топает мимо. Госпожа Фудзита поднимает сына на руки и исчезает.
– Раз уж пришёл, – говорит Сайто вместо приветствия, шаря по рукавам в поисках портсигара, – то, может, хоть чаю выпьешь?
...Потом они сидят на веранде, выходящей на маленький, но ухоженный до последней травинки сад, и осеннее солнце согревает выскобленный до блеска дощатый пол, а над чашками вьётся кисейный пар, смешиваясь с табачным дымом; и если взглянуть со стороны, то можно подумать – два старых друга предаются неторопливой беседе.
– Юкисиро так и не нашли, – Сайто мнёт папиросу в худых цепких пальцах. – Объявили в общий розыск, но я не особенно надеюсь на успех. В конце концов, он мог и утонуть.
Твой безумный родственник ещё жив, слышит Кэнсин. И может остаться в живых, если ему хватит ума залечь на дно и не высовываться, пока его не объявят мёртвым.
Это ответ не на тот вопрос, ради которого Кэнсин пришёл сюда, – но это хорошая новость. Жест вежливости по отношению к собеседнику. Поклон перед началом боя.
– Даже если он выжил, – Кэнсин греет ладони о чашку, – едва ли он ещё опасен. Твой покорный слуга видел его глаза после сражения. Это были глаза человека, у которого нет ни сил, ни желания причинять кому-то боль. В его душе осталось очень мало от прежнего Юкисиро Эниси, вот так вот.
Ты выполнил свой долг, слышит Сайто. Преступника, за которым ты охотился, больше нет. И разве важно, что арестованный сбежал, если зло – уничтожено?
...ответный поклон.
Холодный ветер шумит листвой в саду – но до настоящих заморозков ещё далеко. Ещё не скоро эти клёны окрасятся в цвет крови.
Кэнсин отставляет пустую чашку. Прямо смотрит в жёлтые глаза напротив.
– Твой покорный слуга благодарен за угощение. Однако он не собирался напрашиваться на чай, он пришёл лишь справиться о твоём здоровье.
Перемена темы – ничем не замаскированная, открытая, как боевая стойка.
Я знаю – ты получил мой вызов. Я знаю – ты хотел этого боя.
Что помешало тебе прийти?
Сайто хмыкает, выпуская тонкую струйку дыма.
– На твоём месте я бы в первую очередь заботился о собственном здоровье.
Прищуренный взгляд режет, словно направлен вдоль поднятого клинка. Ответная стойка; высокая, атакующая позиция. Пока ещё не удар – но уже ясно, куда он будет направлен. И ясно, что отразить его не удастся.
– Оро? – брови домиком, глаза распахнуты – невинное удивление во взгляде. Защитная реакция – отступить и загородиться.
– Я пару недель назад приходил, хотел снять с тебя показания касательно Юкисиро и его возможных укрытий. В таком деле бывает полезно опросить тех, кто лучше всего знает преступника. Такани не пустила меня в дом.
– Твой покорный слуга ничего не знал об этом... – Растерянная улыбка. Уход с линии атаки; если не можешь отразить – уворачивайся...
– А ты и не мог знать. Ты валялся в горячке после той трёпки, которую тебе устроил твой любящий шурин... ах, да, ещё и после пули в плечо. Вполне уважительная причина, на мой взгляд.
Усмешка. Выпад, пока ещё не в полную силу.
– Такани выставила меня в не самых почтительных выражениях. И между словом обмолвилась, что при таком раскладе тебе скоро придётся забыть о фехтовании – и чтобы я имел это в виду, когда в следующий раз потащу тебя на охоту за каким-нибудь сумасшедшим мастером меча.
Кэнсин молчит.
Приятно поговорить с человеком, который понимает тебя с полуслова. Приятно и помолчать с тем, кому для понимания не нужны слова.
Ты послал вызов, потому что узнал, что скоро не сможешь сражаться?
Да. Но не только поэтому.
Ты не принял мой вызов, потому что узнал о моём состоянии?
Да. Но не только поэтому.
Вопрос-зеркало. Ответ-отражение. Ничейная, выжидательная позиция, и кто первым сделает движение навстречу – поддастся.
– По словам госпожи Мэгуми, всё не так уж плохо, – Кэнсин аккуратно ставит чашку на блюдце. – У вашего покорного слуги ещё есть время, прежде чем ему придётся всерьёз задуматься о своём здоровье.
– Тогда моя совесть чиста.
Пристальный взгляд в упор. Блок – и новый выпад.
Куда же ты в таком случае торопишься? Почему этот бой нужен тебе – сейчас?
На губах бывшего хитокири – улыбка, в глазах – бесприютный холод, и пустота, и молчание ночной дороги.
– Значит, снова собираешься в путь? – небрежный тон, небрежная усмешка прячут настоящий вопрос, как лезвие в "стойке решимости".
Опять сбегаешь? Поэтому и решил напоследок раздать старые долги?
Взгляд уходит вбок, словно отбитый на контратаке меч, и улыбка на миг становится напряжённой, болезненной. Один-ноль – удар пропущен.
– Этот год... был непростым. Хитокири Баттосай нажил много врагов, и твой покорный слуга не может этого изменить. Но он может сделать так, чтобы от этого не страдали те, кто рядом.
Сайто затягивается. Стряхивает с папиросы столбик пепла.
Эта история с девчонкой Камия так сильно повлияла на тебя?
Кэнсин опускает ресницы. Клинок отведён – он открыт для атаки, но Волк не спешит этим воспользоваться. Огонёк папиросы плавает в его ладони, как светлячок.
– Нельзя давать прошлому слишком много власти над собой. Если события десятилетней давности становятся для тебя важнее сегодняшнего дня, ты конченный человек. На этом и погорел Сисио.
– Не он один, должен я сказать. – Кэнсин не любит такого юмора, но ироничная улыбка Сайто заразительна. – Удо, Сигурэ...
– И твой шурин тоже. Их погубила зависимость от прошлого.
Тот, кто некогда звался Баттосаем, согласно опускает глаза.
И – молниеносный, как иаи, взгляд из-под ресниц; высверк клинка, мгновение назад скрытого в ножнах.
Ты не принял мой вызов, потому что боялся ступить на тот же путь? Потому что понял, что незакрытый счёт к Баттосаю становится для тебя ошейником, привязывающим к прошлому? А ты не терпишь ошейников, Волк, – уж я-то знаю...
Вдох. Медленный, сквозь зубы; очередная струйка дыма запаздывает на несколько секунд.
Один-один, Баттосай.
– В конце концов, это твоё дело, – Сайто тоже умеет держать удар. – Гулять на вашей свадьбе я всё равно не собирался.
– Твой покорный слуга прислал бы приглашение, но на приглашения ты в последнеее время не отвечаешь.
Быстрый укол от локтя. Не достал – в этом месте уже никого нет.
– Пока вы двое будете разбираться в своих чувствах, пройдёт ещё немало времени. А меня переводят к зиме.
Перемена стойки. Из атаки в оборону. Дразнит, будит интерес, хочет выманить на атаку...
– Куда, осмелюсь спросить?
– Далеко. – Безразличная усмешка. – На север.
...Глухая защита. Губы улыбаются, но взгляд убегает вдаль, в никуда. Не даёт себя коснуться.
– Нельзя давать прошлому слишком много власти, – повторяет Кэнсин.
Сокращение дистанции. Выпад, пока ещё осторожный...
– Но у каждого из нас есть могилы, которые надо иногда навещать. Да?
Отрывистый выдох сквозь зубы. Улыбка стирается, превращаясь в оскал.
Удар в спину, Баттосай.
– Извини, – Кэнсин низко опускает голову. – Это было невежливо.
Табачный дым плывёт над столом. Хорошо, когда собеседник понимает тебя без слов: можно не говорить вслух, куда ему следует засунуть свои извинения.
Сам догадается.
Один-два.
– Твой покорный слуга благодарен тебе за совет. Он понял... что ему ещё нужно многое обдумать. – Кэнсин снова смотрит в глаза Сайто и снова открыт. Приглашает в атаку. Ну что же, сам напросился...
– В таком случае... – Сайто поднимается из-за стола, – подожди одну минуту.
Он выходит с веранды и возвращается ровно через шестьдесят секунд. Кладёт на стол небольшую фотокарточку.
– Раз уж на вашу свадьбу я не попаду, – атака в открытую, в полный размах, но у противника просто нет шансов, – будь добр, передай это госпоже Камия в качестве подарка от меня.
Кэнсин смотрит на фотографию, на группу людей в военной форме – и в эту минуту его можно брать голыми руками. Чистая победа, хотя оружие – не вполне обычное.
– Это... откуда?
– Выпросил у приятеля из Токийского добровольческого. Он сперва жался, но я сказал, что дочь Камия-сэнсэя выходит замуж.
– Оро?
– Её отец, дубина. Они фотографировались вместе с однополчанами перед отправкой на фронт. У неё ведь нет ни одной фотографии отца.
Кэнсин смотрит. И моргает. И смотрит снова.
– Сайто, – у него, кажется, сел голос. Как от удара боккэном в нагрудник в полную силу. – Спасибо.
– Пожалуйста, – ухмыляется Волк.
...Два-два.