Ещё миди по "Бродяге Кэнсину" с ЗФБ-2018

[dia-shikigami]

Название: Путь домой
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Сагара Саноскэ, Сайто Хадзимэ, Такани Мэгуми, Камия Каору, Сагара Содзо (за кадром)
Категория: джен
Жанр: hurt/comfort, драма
Рейтинг: PG-13
От автора: В первый раз накатала текст по полнометражке, а не по аниманге. Народ читал, даже хвалил. Но вот какая закавыка: в диалоге Сано и Сайто есть одна реплика, ради которой, можно сказать, писался весь текст. Я её особо не выпячивала, решив, что те, кто знает биографию Сайто, и так обратят внимание. Но никто из прочитавших об этом моменте не упомянул. Теперь думаю - а оно вообще считывается, или надо было всё-таки подсветить?

Он всё-таки сбился с пути. Хоть и жил в новой столице не первый год, и окрестности нижнего города исходил вдоль и поперёк – но вот набожным человеком Сагара Саноскэ никогда не был, в молельни почитай что не заглядывал и понятия не имел, где находится заброшенный храм, возле которого похититель назначил встречу. Где-то к востоку от реки, в роще Дзинсю – вот и всё, что смогла объяснить Мэгуми, глотая слова и слёзы вперемешку, пока они с Кэнсином в четыре руки выпутывали её из верёвок.
А Кэнсин, оболтус такой, не потрудился растолковать дорогу. Только зубами скрипнул и выскочил за порог. Пока Саноскэ успокаивал Мэгуми, пока выводил её из разгромленного особняка, подальше от глаз набежавшей полиции и зевак, – рыжего мечника и след простыл. И как прикажете искать его в лесу среди ночи?
Небо уже побелело над верхушками деревьев, когда сырой воздух пронзила трель полицейского свистка. Саноскэ проклял свою медлительность и ломанулся на звук – вверх по откосу, напрямик через заросли. И очень скоро увидел сквозь редколесье серые ступени храмовой лестницы и чёрные мундиры сбегающих по ней легавых.
Кэнсина он разглядел минутой позже – тот шёл по ступеням вверх, медленно и осторожно, словно воду боялся расплескать. У Саноскэ всё заныло внутри от тяжёлого предчувствия: на руках мечник нёс Каору, и отсюда не разглядеть было, дышит она или... Если Кэнсин сам не прикончил этого урода, – мелькнуло в голове, – найду и шею сверну.
Последние шаги до лестницы Саноскэ преодолел бегом.
– Ну, как? – выдохнул он, взлетая на ступени. – Живая?
Кэнсин остановился, прижимая девушку к себе. Кивнул с опозданием, как будто не сразу расслышал оклик. Его чуть заметно пошатывало, и взгляд уплывал куда-то мимо товарища, в пустоту за его плечом.
– Э, да ты совсем вымотался, – Саноскэ покачал головой и подставил руки. – Давай-ка лучше я.
Кэнсин так же молча кивнул. Но руки разжал не сразу.
Каору была без сознания, но дышала вроде ровно. Ресницы у неё слиплись от слёз, на щеке темнела ссадина, на руках – синяки от верёвок. И снова спёрло дыхание от ненависти – ведь носила же земля такого мерзавца. А может, и до сих пор носит, если Кэнсин опять побрезговал пачкать руки.
– Ты ведь прибил этого сукина сына? – с надеждой спросил он. – А, Кэнсин?
Но рыжий не ответил. Стоял, глядя перед собой дурными глазами, дышал, как загнанная лошадь...
А потом вдруг сник и хлопнулся наземь.
– Эй! – Саноскэ дёрнулся его поддержать, но с Каору на руках смог только подставить плечо, чтобы смягчить падение. Кэнсин тряпочкой сложился ему под ноги, будто из него все кости вынули. Растерявшись, Саноскэ опустился на колено, поддерживая девушку одной рукой, и похлопал приятеля по щеке. – Эй, ты чего?
– Посторонись.
От неожиданности Саноскэ чуть не кувыркнулся задом со ступеней. В неверном утреннем свете долговязая фигура в чёрном мундире воздвиглась над ними, как пагода при храме Сэнсодзи. Оставалось только изумляться, как легавый смог приблизиться так быстро и тихо – минуту назад лестница была пуста до самых ворот.
– Я сказал, посторонись, – недовольно повторил он, щелчком отбрасывая недокуренную папироску. Теперь Саноскэ узнал в нём человека, с которым они недавно расстались в особняке Канрю, и удивляться перестал. Легавый присел на корточки рядом с Кэнсином и без труда перекатил его на спину. Быстро провёл ладонью по измятому красному косодэ, недовольно хмыкнул.
– Что с ним? – не выдержал Саноскэ.
– Ранен. – Полицейский раздвинул одежду на груди Химуры. – Упёртый идиот...
Красная ткань обманула – кровь на ней была почти незаметна, а вот под одеждой всё оказалось намного хуже. Две раны под левой ключицей были небольшими, но кровоточили сильно. Саноскэ выругался шёпотом. После тех чудес, которые Кэнсин вытворял в доме Канрю, просто в голове не умещалось, что нашёлся кто-то, способный пырнуть его аж два раза.
Полицейский вытащил из-за обшлага платок, располовинил одним рывком и заткнул обе раны клочками ткани. Потом так же, руками, отодрал от пропитанного кровью дзюбана воротник и крест-накрест перетянул плечо Кэнсина этой полосой.
– В вашем додзё есть приличный врач? – деловито спросил он, затягивая узел. – Если нет, то я забираю его в больницу.
– Есть, – торопливо сказал Саноскэ. Он вспомнил, как Мэгуми хлопотала над отравленными – нежные брови нахмурены, рукава подвязаны, а ручки белые-белые! – и что-то тепло защипало в сердце. – Есть врач. Хороший врач.
– Тогда идём. – Легавый как ни в чём не бывало поднял Кэнсина, взвалил его на плечо и зашагал прямо в лес.
Саноскэ остолбенело смотрел ему в спину. Потом ругнулся вполголоса, поудобнее пристроил голову Каору у себя на плече и рысью почесал следом.


***

Яхико встретил их ещё за воротами. Ойкнул, увидев Каору и Кэнсина, распахнул ворота настежь и опрометью метнулся в дом. Когда Саноскэ добрёл до крыльца и поднялся в переднюю комнату, пацан уже успел расстелить два футона. Легавый сгрузил Кэнсина на ближайшую постель, так что оставалось только уложить Каору рядом и слинять куда-нибудь, чтобы не мешать подоспевшей Мэгуми осматривать обоих.
Не тут-то было. Оказалось, что надо быстро, вот прямо сейчас, наколоть дров, потому что огонь в очаге вот-вот погаснет, а горячей воды нужно много. И, кстати, сходить за водой, а то она скоро закончится. И – это уже Яхико – сбегать ещё раз к аптекарю вот за такими лекарствами. И потом ещё в лавку за бутылкой самого крепкого сётю... нет, дурак, это не для питья, это для обработки ран! И даже не проси, ни глоточка не дам!
От последнего заявления Саноскэ вконец расстроился и пошёл колоть дрова. И носить воду. И это было даже неплохо, потому что лучше уж работать, чем сидеть и грызть ногти от беспокойства за тех двоих.
Среди этой суеты легавый куда-то исчез – все уже решили, что смылся к себе в участок. А потом вдруг обнаружился там, где его никак не ожидали найти: на кухне. Саноскэ, который всего-то зашёл попить водички, чуть не уронил челюсть, увидев его возле растопленного очага с чайником в руках – будто у себя дома.
Полицейский, не замечая его ошеломления, преспокойно наполнил чайник кипятком, поставил на столик вместе с чашками и отнёс на настил. Сам он на чистую половину не поднимался – ну да, ему с этими форменными сапогами, наверное, сущая морока разуваться и обуваться. Проще уж с краешку примоститься.
Как же его звать-то, озадачился Саноскэ. А ведь в тюряге он слышал пару раз, как надзиратель здоровался с этим типом. Один раз, когда тот пришёл забрать Кэнсина, и потом ещё раз, когда самого Саноскэ отпускали с вещичками... Что-то там про глицинию... Фудзибана, что ли?
Нет, вроде бы не Фудзибана, а Фудзита. Офицер Фудзита, точно.
Саноскэ взял два соломенных дзабутона, бросил по обе стороны столика – один на край настила, чтобы гость мог сесть, не поднимаясь наверх в сапогах, другой напротив. Фудзита небрежно кивнул, уселся и взял чашку. Саноскэ плюхнулся с другой стороны, потянулся с наслаждением, до хруста в связках. Чёртов монах дрался неплохо: скула до сих пор ныла, а до мышц живота не хотелось дотрагиваться – словно лошадь лягнула под вздох. Но даже боль не могла омрачить воспоминаний о том, как весело было проламывать монахом стенку. И как трясся очкастый червяк Канрю, когда понял, что остался один против трёх очень недовольных парней...
– Это... – спохватился он, поворачиваясь к Фудзите. – Спасибо тебе. С пулемётом – это ты здорово придумал, молоток.
Тот безразлично пожал плечами, наливая себе чай.
– Старый трюк. Его изобрели ещё раньше, чем пулемёт.
Саноскэ откашлялся и в свой черёд протянул руку за чайником.
– И насчёт Кэнсина. Тоже спасибо, значит... Я бы его и так дотащил, – поспешно уточнил он, наполняя чашку, – но ты очень помог.
На этот раз Фудзита вообще ничего не сказал. Только хмыкнул.
Саноскэ хлебнул чаю. После такой славной драки лучше было бы выпить чего покрепче, но... эх, милашка Мэгуми, нельзя же так обламывать людей!
Стоило подумать о ней – и тотчас из дальней комнаты зашелестели, приближаясь, шаги. Легка на помине, Мэгуми вышла в кухню с подносом в руках.
– Что? – не удержался Сано. – Как он, оклемается? А малышка?
– Всё будет хорошо, – Мэгуми улыбнулась слабой, вымученной улыбкой. С подобранными наспех волосами, с усталыми тенями на бледном лице, она всё равно была красива – не так, как разнаряженные богатые бездельницы, а так, как красивы матери, не смыкающие глаз над детской колыбелью. – У Каору просто обморок, ей только отдохнуть надо и выспаться. Кэн-сан... там всё хуже, конечно. Но ему повезло – лёгкое не задето, и раны чистые. И, главное, вовремя остановили кровотечение. Он скоро придёт в себя.
– Действительно, хороший врач, – негромко сказал Фудзита из своего угла. Мэгуми бросила на него испуганный взгляд – и попятилась, разглядев полицейскую форму. – Имя?
– Такани... – Она побелела на глазах, словно из неё всю кровь выпустили. – Такани Мэгуми...
Саноскэ не на шутку встревожился. Похоже, у неё были причины бояться полиции – и причины посерьёзнее, чем простое знакомство с Канрю и его шайкой. А если так... то как бы не вышло, что он подложил Мэгуми большую свинью, притащив легавого прямо в дом.
И вот что теперь делать с таким неудобным гостем? Огреть его по башке и сплавить под мост? Как-то нехорошо оно выйдет. Фудзита им здорово помог – и сейчас, и тогда, в доме Канрю. Да и с Кэнсином они, по всему видать, старые приятели, недаром же Фудзита его из каталажки вытащил.
А с другой стороны, если эта полицейская морда попытается упрятать в каталажку Мэгуми – то придётся таки огреть и сплавить. Потому что дружба дружбой, а таких славных девушек Сагара Саноскэ никому не позволял обижать.
– Из Айдзу? – спросил Фудзита, вытаскивая портсигар.
– Д-да, – девушка сглотнула и как-то судорожно выпрямилась. – Как вы... догадались?
– Акцент, – коротко пояснил полицейский. – Из семьи кто-нибудь остался?
– Нет... Никого...
– Завтра, – Фудзита скосил глаза на полоску света, пробивающуюся из-за двери, – то есть, уже сегодня к тебе придёт человек с запиской от меня. Расскажешь ему всё, что ты знаешь о Канрю и тех, с кем он вёл дела. Без вранья и увёрток. Взамен могу обещать, что твоё имя не появится в протоколах. Ты меня поняла?
– Да, – выдохнула Мэгуми. – Да, господин инспектор.
– Помощник инспектора, – поправил её Фудзита. – Ну, ступай.
Мэгуми молча кивнула и выскользнула из кухни тише мышки – только тень метнулась по дальней стене. Саноскэ перевёл дух и не удержался от восхищённого присвиста.
– Ну ты и жук, – покачал он головой. – Из неё, значит, показания вытрясешь, от нас с Кэнсином всю банду на блюдечке получил – а награда, небось, тебе одному достанется? Это ты ловко!
– Идиот.
– Кто? – Саноскэ не поверил своим ушам.
– Не я, – коротко отрезал полицейский, зажимая в зубах папиросу.
– Значит, я, что ли?
– До двух считать умеешь, уже хорошо. – Фудзита присел у очага, выловил щипцами уголёк и прикурил.
Саноскэ уставился взглядом в обтянутую чёрным мундиром спину и медленно поднялся на ноги.
– Слышь, господин помощник инспектора, – проговорил он с расстановкой, сжимая кулаки. – Ты, по-моему, ищешь себе неприятностей.
– Я? – удивился Фудзита. – Я, в отличие от некоторых, не ношу одежду с глупыми надписями, не мозолю никому глаза красной повязкой и не похваляюсь фамилией Сагара. Так что из нас двоих неприятностей ищешь именно ты. Особенно в свете того, что приговор бывшим членам Сэктхотай до сих пор не отменён. – Он выпрямился; в тёмных глазах на мгновение метнулся жёлтый отблеск огня. – Тебе что, жить надоело?
Саноскэ сглотнул – горло словно пылью забило. Не от страха, какое там – от сухой, скрипящей на зубах ярости. Боялся он сейчас только одного: что не совладает с собой и размозжит голову наглеца прямо здесь, об этот же очаг.
– Ты...
Он слышал, что не говорит – хрипит, как пёс с передавленной ошейником глоткой. Он не мог, не должен был убивать Фудзиту; он не мог даже избить его сейчас – после всего, что легавый сделал для них, для Кэнсина, после того, как обещал – неважно, почему – отмазать Мэгуми от неприятностей...
Он не мог причинить вреда этому человеку, и сам себя держал, как ошейником-удавкой; но ярость рвалась изнутри – и душила.
– Ты, сволочь... если ты ещё раз попрекнёшь меня этой фамилией... если хоть пальцем тронешь имя Сэкихотай... я тебя не убью. Я тебе рожу набок сверну и обратно выправлять не стану. И мне плевать, засадят меня после этого в тюрьму или казнят. Ну, давай, иди, расскажи начальству, что нашёл беглого сэкихотайца. Только не обессудь, если за меня заплатят меньше, чем за Канрю. Я-то детишек не травил и людей на опиум не подсаживал.
Фудзита, как ни странно, не перебивал его. Слушал молча, даже затягиваться перестал.
– Это всё? – спросил он, когда Саноскэ умолк, захлебнувшись словами и бешенством. – Ты всё сказал или хочешь что-то добавить?
– Всё! – выплюнул Саноскэ.
– Идиот, – повторил Фудзита. – Ты, видимо, забыл, что неделю назад сидел у меня в обезьяннике? Если бы я собирался предъявить тебе обвинение в связях с Сэкихотай – мне даже не пришлось бы тебя арестовывать, дубина.
Саноскэ набрал воздуха – и выдохнул впустую, не найдя слов.
И правда ведь. Если по закону – так бывшему члену Сэкихотай из-за решётки был только один выход: на соломенную циновку перед ямой для слива крови. А он отсидел свои пять суток за драку и вышел живой-здоровый, только оголодавший с тюремных харчей. И этот самый Фудзита, помнится, проходил возле его камеры. Поглядывал искоса, папироской этак небрежно пыхал – и мимо.
И молчал ведь, сволочь. Знал, а молчал.
Ярость куда-то вытекла, будто перебродившее сакэ из треснувшей бочки. Осталось всего – осадок на донышке, горькая злая муть.
– Тогда какого хрена ты ко мне цепляешься? Какое тебе дело до моей одежды и фамилии? Или хочешь, чтобы я тебе кланялся за твою милость? В ноги падал за то, что ты меня начальству не сдал? А не шёл бы ты... лесом, господин помощник инспектора?
Каменная морда Фудзиты чуть дрогнула. Неужели и его можно пронять?
– Ты хоть слушал, что я тебе говорю? Лично мне нет дела до твоей одежды, равно как и до твоей фамилии. Но неужели ты думаешь, что я единственный полицейский в городе, у которого есть глаза и мозги? Спрашиваю ещё раз: тебе жить надоело? Если да, то лучше утопись в реке и избавь правительство от расходов на суд и следствие.
Саноскэ не поверил своим глазам: этот тип, кажется, начинал злиться. Вот тебе и раз – он, оказывается, и злиться умеет?
– Я не понял, – фыркнул Саноскэ, – это ты, типа, обо мне заботишься? Беспокоишься, что меня за фамилию заметут и башку оттяпают? Вот уж не ожидал.
Фудзита скривил губы.
– Не беспокоюсь. Просто не люблю дураков, которые по-глупому разбрасываются жизнью. – И таким же ровным тоном добавил – как поддых саданул с размаху: – Сколько лет тебе было, когда Сэкихотай уничтожили? Девять? Вряд ли больше десяти.
– Восемь... – просипел Саноскэ. Воздух не шёл в грудь, застревал где-то внутри. – Восемь мне было.
...На вид ему никто не дал бы восемь. Он был высокий для своего роста, крепкий, что жеребёнок – и когда врал, что ему одиннадцать, все верили. Главное было не краснеть и не отводить глаз.
Капитан Сагара не поверил. Но позорить при всех, уличая во лжи, не стал. Просто вечером отвёл в сторону и спросил: ну что, Сано, сколько тебе на самом-то деле стукнуло?
Соврать, глядя капитану в глаза, было невозможно. Ни тогда, ни потом. Услышав его ответ, Сагара помрачнел. Знаешь, Сано, это ведь не шутки – настоящая война. Не для детей эта работа. Не потому, что ты слабый или трусливый, вовсе нет. Я вижу, что ты крепкий парень. Верю, что ты храбрый. Но, понимаешь, сражаться надо только за то дело, за которое ты готов отдать жизнь. Иначе это будет ложь – и соратникам, и самому себе, а жить с ложью и умереть во лжи – это самая паскудная смерть. А чтобы знать, за что ты готов отдать жизнь, надо знать и саму жизнь. Понимать, чем ты жертвуешь ради общего дела, – и приносить эту жертву искренне, с полной решимостью. Вот что значит быть одним из Сэкихотай. А ты ещё не видел жизни, Сано. Тебе ещё рано сражаться так, как это делаем мы.
Саноскэ не заплакал лишь потому, что капитан смотрел на него. Проявить слабость перед лицом капитана было невозможно. Ни тогда, ни потом. И... совсем потом, когда капитана уже не было, а лицо ещё было, изменившееся в смерти, но ещё узнаваемое, – даже тогда он не плакал, глядя на него из-за ограды лобного места. Каменел молча, впечатываясь лбом в бамбуковую решётку, – но не плакал, потому что капитан всё ещё смотрел на него.
А в тот, первый их разговор Саноскэ нечего было ответить. И он начал говорить о том, как ушёл из дома, а потом слова как-то нашлись и потянулись сами, как по ниточке. Война не для детей, а работа в поле – для детей? Ружья носить – не для детей, а в плуг вместо вола впрягаться – для детей? Когда от войны гибнут посевы – будто кто спрашивает детей, готовы ли они отдавать жизнь за это дело? Нет, с голоду они пухнут без всякой решимости или там жертвенности. И мрут не за дело, а за просто так, за чих собачий. Вот это, как оно есть – неправильно, и он, Саноскэ не подписывался так жить, и против этого он готов воевать. А с жизнью-то расстаться можно и здесь, и у мамки за пазухой. По нынешним временам – очень даже запросто...
И капитан слушал. Взрослый мужчина, опытный солдат, командир целого отряда – сидел и слушал восьмилетнего сопляка. Долго слушал. Полчаса кряду, наверное. А потом сказал: ладно, Сано, ты меня убедил. Беру тебя в отряд. Только – ввиду малолетства – с одним уговором. Рисковать жизнью без моего разрешения тебе запрещено. В бой ли, в разведку ли – только по приказу, и никак иначе. Прикажу сидеть в лагере – будешь сидеть. Прикажу отступить – отступишь. Прикажу бежать – побежишь. Ты не за славой сюда пришёл, а делу помогать. Значит, делай что сказано и не геройствуй. Обещаешь?
И счастливый Саноскэ, конечно, пообещал...
– ...Восемь, – повторил Фудзита. – Значит, ты очень везучий, раз смог выжить. Или, если отбросить в сторону везение, удачу и прочие чудеса... думаю, старшие тебя оберегали. Так ведь?
Саноскэ кивнул. Горло сжало так, что пришлось представить себе лицо капитана. Таким, каким он был при жизни – короткие тёмные волосы, схваченные красной повязкой на загорелом лбу; весёлые лучистые глаза под строгими бровями; твёрдо сжатые губы. Лицом он улыбался нечасто, но глаза – глаза смеялись почти всегда...
...до того последнего день, когда они узнали, что Сэкихотай предали и объявили вне закона. Когда люди императора, за которого они вместе сражались, начали стрелять им в спины.
– Так вот и получается, – Фудзита говорил – как жилы тянул, с расстановкой опытного палача, – Я не собираюсь спорить с тобой, были ли вы правы, когда делали то, что делали. Но члены Сэкихотай сражались до конца, что всё-таки заслуживает уважения. И при этом твои соратники хотели, чтобы ты выжил. Прилагали усилия, чтобы ты уцелел в бойне. А ты этой жизнью, которую они помогли сохранить, разбрасываешься – вот так. – Фудзита в последний раз затянулся и щелчком послал горящий окурок прямо в очаг. И вытащил следующую папиросу.
– Не твоё дело, легавый.
Саноскэ ещё говорил сдавленно, но его отпускало понемногу. Вслед за яростью перегорела и злость, только на губах ещё горчило – то ли от золы, то ли от табачного дыма. Скорее от дыма, потому что полицейский опять прикуривал.
– Чего моя жизнь стоит и как я ей разбрасываюсь... не твоё это дело. Я ношу эту повязку и эту фамилию, потому что я не смог сделать ничего большего для тех, кто был мне как семья. И если я перестану чтить память убитых из страха перед убийцами, то я буду дерьмо, а не человек. Ты так запросто рассуждаешь о моей жизни – а тебя когда-нибудь предавали те, за кого ты готов был отдать жизнь? Ты когда-нибудь дрался насмерть, зная, что тебя все уже списали со счетов и что тебе остаётся только сдохнуть в болоте, как затравленному зверю? Ты когда-нибудь убегал, спасая свою жизнь, потому что тебе приказали бежать? Приказали тебе, именно тебе быть трусом сегодня – потому что если все будут героями, то не останется никого, кто бы выжил... и помнил. Ты когда-нибудь смотрел, как голову человека, которого ты любил и почитал, как отца, выставляют на всеобщее обозрение – и люди, которые предали его на смерть, насмехаются над ним? – Саноскэ проглотил горькую слюну. – Ты ни хрена не знаешь обо мне, легавый. Ни хрена не понимаешь, хоть ты и старше.
Фудзита как-то странно двинул уголком рта, словно хотел усмехнуться, да передумал. Крепко затянулся папиросой, медленно выдохнул дым.
– Действительно, – спокойно сказал он. – Где уж мне понять.
– Да ты...
– Сано.
Кэнсин – и как он умудрился подойти так тихо? – стоял в дверях, придерживаясь за отодвинутую створку сёдзи. Волосы растрёпаны, лицо белое, как соевый творог, – ни дать ни взять, привидение, только босые ноги торчат из-под подола юкаты.
– Ты зря это сказал, Сано. Извинись, пожалуйста.
– С какой радости? – буркнул Саноскэ, уже сбавляя тон. – Он первый начал, между прочим.
– Прошу тебя.
Саноскэ покосился на легавого. Тот мусолил папиросу с таким видом, будто этот разговор не имел к нему никакого отношения. Кэнсин молча ждал, и было видно, что лишь упрямство заставляет его держаться на ногах, когда любой другой на его месте лежал бы пластом. И куда только Мэгуми смотрит?
– Ладно, – процедил Сагара, отвернувшись. Проклятье, если бы не Кэнсин – хрена с два этот хлыщ в мундире дождался бы извинений. – Я был неправ. Доволен? Тогда садись, не торчи у входа, а то мне отсюда видно, как тебя шатает. Чаю хочешь?
Кэнсин послушно отлепился от дверей, добрёл до циновки и сел. Сано налил третью чашку, придвинул ему. Кэнсин выцедил чай за два глотка, словно помирал от жажды.
– Спасибо, – пробормотал он. – Госпожа Каору... в порядке?
Саноскэ фыркнул, снова наполняя его чашку.
– А ты как думаешь – стал бы я тут чаи гонять, если бы с ней что-то стряслось? В порядке она. Мэгуми сказала – отоспится и будет здорова.
– Вот и хорошо, – Кэнсин вздохнул с явным облегчением. – Это ты меня принёс?
– Он помог, – неохотно объяснил Саноскэ, бросив на Фудзиту хмурый взгляд.
Повисло короткое молчание. Потом Кэнсин поклонился полицейскому – не очень глубоко, но заметно.
– Весьма признателен, – отрывисто проговорил он.
– Не стоит. Ты сделал мою работу, так что с меня причиталось. – Фудзита опять присел на край настила, вполоборота к Саноскэ и Кэнсину. – Удо Дзинъэ полагалось быть в могиле ещё тринадцать лет назад, и то, что он попал туда только сегодня – мой недосмотр в том числе.
Кэнсин вскинул голову.
– Вот как? Значит, этот человек...
– Да. Он был из наших. Боец отменный, плохого слова не скажешь. А что нелюдимый и себе на уме – мало ли у нас было таких? Перед законом чист, в связях с мятежниками не замечен, а на остальное мы не смотрели... поначалу.
Кэнсин искоса глянул на него, но ничего не сказал, только чаю отхлебнул. Саноскэ вертел головой, стараясь не упустить ни слова. Он мало что понимал, но было интересно.
– Он неплохо маскировался. Мы только с третьего убитого заподозрили, что это работал не Окада. Почерк похожий, да не совсем. На четвёртом трупе он наследил по-крупному – тут мы и поняли, что гоняемся не за хитокири, а... за собственным хвостом. Трое моих попытались его остановить, – Фудзита немного помолчал. – Когда их нашли, я пошёл сам. Но у Дзинъэ было хорошее чутьё на опасность, и тогда он ещё не ставил жизнь на кон ради острых ощущений. Он не принял вызова, просто исчез. Лёг на дно и носу не показывал, пока не заполыхало всерьёз.
– Тоба-Фусими? – тихо спросил Кэнсин.
Фудзита кивнул.
– Тогда он был уже в кангуне. Вроде бы к Сацума прибился. Там я упустил его во второй раз – на тебя отвлёкся. А где он болтался после войны – не знаю. Впрочем, хорошие убийцы всегда в цене. Без обид, Баттосай.
– Без обид, – блекло улыбнулся Кэнсин. – А спрос на убийц действительно высок. Ваш покорный слуга старался... не выставлять напоказ старые навыки. Тем не менее, за эти годы его несколько раз пытались нанять именно для таких поручений.
Фудзита весело хмыкнул.
– Можешь не продолжать. Если уж ты отшил Ямагату, то представляю, что ты ответил этим людям.
– Притом, что никто из них не заслуживал такого уважения, какое ваш покорный слуга питает к господину Ямагате.
– Кстати о нём. На твоём месте я бы поговорил с Ямагатой, пока он в хорошем настроении после раскрытия опиумного дела. И попросил бы его о небольшой ответной услуге, – Фудзита беззастенчиво ткнул пальцем в сторону Саноскэ. – У этого молодчика смертный приговор висит, заочный. Неудобно как-то.
– Эй! – возмутился Саноскэ. – Я что, просил за меня заступаться?
– Ямагата тебе, конечно, попеняет ещё разок на несговорчивость. – Зараза-полицейский словно не услышал, по-прежнему обращаясь к Кэнсину. – Но в счёт прошлых и нынешних заслуг, думаю, согласится.
– Благодарю за совет, – Кэнсин вежливо наклонил голову. – Ваш покорный слуга так и поступит.
– Да вы что, сговорились? – завопил Саноскэ. – Хорош без меня решать, что со моим приговором делать!
– Желторотым слова не давали, – отрезал Фудзита.
– Сано, успокойся! – Кэнсин вовремя вцепился в локоть приятеля. Не удержал бы, конечно, но Саноскэ побоялся его стряхивать – ну как упадёт неудачно, плечо растревожит?
А пока он старался отцепить Кэнсина полегче да поаккуратнее, Фудзита встал, отряхнул брюки, взял свою катану и преспокойно двинул на выход. Уже у двери остановился и бросил через плечо:
– Два-три дня посидите дома. И за девушками присмотрите. Кое-кто из людей Канрю может ещё шататься по округе, и они знают вас в лицо. За три дня мы закончим уборку, а пока не мелькайте на улице, ясно?
И смылся, гад. Вот так просто взял и свалил, пока Кэнсин висел у Саноскэ на руке и уговаривал его не горячиться.
– Всё, всё, уже сижу. – Сано плюхнулся на место, кипя от злости, но не решаясь огреть рыжего по башке, чтобы отстал. – Сам уймись, прилипала! Ещё раз помешаешь мне драться – тебе первому врежу, так и знай!
Кэнсин примирительно поднял руки.
– Прости, Сано. Этот человек... офицер Фудзита, конечно, грубиян, но он всё правильно сказал. Господин Ямагата – пожалуй, единственный человек, который может решить твою проблему. И твой покорный слуга очень просит тебя не отказываться сгоряча. Обдумай всё хорошенько, ладно?
– Лады, – проворчал Саноскэ. И, не сдержавшись, стукнул кулаком по ладони. – Нет, но каков мошенник этот Фудзита! Мы тут с ног сбились, пока до Канрю добирались, Мэгуми страху натерпелась, вы с малышкой чуть живые вернулись – а этому всё как с гуся вода. Ещё и медаль отхватит, как пить дать. Целую опиумную банду накрыл и того головореза в придачу. Тьфу... – Он попытался налить себе ещё чаю, но и чайник оказался пуст, в довершение всех расстройств.
– Сано, – Кэнсин мягко улыбнулся. – Если в протоколах этого дела будет упомянуто о нашем участии, нам всем несдобровать. И в первую очередь госпоже Мэгуми. Обвинение в распространении опиума – это смертная казнь.
Саноскэ прикусил язык.
– Тебе тоже лучше не светиться, – продолжал Кэнсин. – Всегда может найтись внимательный следователь, который захочет покопаться в твоём прошлом. А что касается твоего покорного слуги, – он невесело усмехнулся, – то приговор ему, правда, не был вынесен. Но если станет известно, что в школе Камия живёт не фальшивый, а самый настоящий хитокири Баттосай, то найдётся немало желающих скрестить с ним мечи ради мести или ради славы. Это была бы плохая услуга госпоже Каору, вот что я скажу. И... офицер Фудзита это понимает.
– Всё-то ты его защищаешь, этого легавого, – буркнул Саноскэ. – А кто он вообще такой? Друг твой, что ли? Приятель?
– Да не то чтобы друг, – Кэнсин пожал плечами. – Скорее даже наоборот.
– Враг? – опешил Саноскэ. И тут же сам рассмеялся – до того нелепо это прозвучало. – Да ну тебя с твоими шуточками. Какой же он, к лешему, враг? Он тебя, между прочим, всю дорогу из леса до дома тащил, ни разу отдохнуть не присел. Я аж удивился – такой тощий, а двужильный...
Кэнсин опять разулыбался невесть с чего. И прямо по глазам было видно, что ему до смерти хочется что-то сказать...
Но он промолчал.
Зараза.