Название: Ондзин
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, доктор Эльстен, исторические личности
Категория: джен
Жанр: hurt/comfort, драма
Рейтинг: PG-13
От автора: В филлерной арке аниме про восстание в Симабара был такой персонаж - Эльстен, врач и голландский консул в Нагасаки. Старый знакомый Кэнсина, тогда ещё Баттосая, спасённый им во время погромов в Тёсю. Но одного спасения для сюжета показалось маловато, и тут на ум пришёл ещё один доктор из бакумачных времён - неизвестный потомкам "знаток голландской медицины", который лечил Рёму после нападения в Тэрада-я. Немного фантазии - и всё, паззл сложился.
К ночи пошел снег – повалил густо, крупными мокрыми хлопьями. Мацу плотно закрыла двери и ставни, разворошила угли в очаге, подсыпала в жаровню мелко наколотых щепок – и всё равно по полу тянуло ледяным сквозняком, и ноги зябли, даже укутанные ватным одеялом. Мерзкий все-таки климат в Кансае, нездоровый. Вместо приветливого июньского солнца – бесконечные ливни, вместо январского морозца – сырая промозглая слякоть. Неудивительно, что лихорадка и всевозможные простуды собирают обильную жатву в этом городе, где дома строят из бумаги, а лекари пичкают пациентов горчичными припарками и золой.
Людвиг Эльстен покосился на табакерку и тоскливо вздохнул. Курить хотелось до зуда, но после того страшного пожара двухлетней давности околоточные с удвоенным рвением выслеживали нарушителей запрета на курение в домах. Чтобы подымить трубочкой в своё удовольствие, надо было выйти на заметённую снегом веранду, а на это Эльстен сейчас был не способен. Даже мысль о том, чтобы выпростать из-под оделяла уже начавшие согреваться ноги, казалась ужасно непривлекательной.
Именно поэтому отрывистый стук в дверь прозвучал для него, как труба Страшного суда.
Он слишком хорошо знал этот стук – торопливый и требовательный. У дверей дома, где живёт врач, такой стук мог означать лишь одно: кому-то срочно понадобились его услуги. И сейчас придётся вылезать из-под одеяла, натягивать на себя ватное кимоно, брать саквояж с инструментами и тащиться в темноту сквозь бесконечный снегопад, проклиная про себя тот день и час, когда он приехал в эту страну, полный надежд и желания пролить свет новейшей медицинской науки на это гнездо невежества и предрассудков...
Стук повторился, и Людвиг рывком сбросил одеяло. На него порой накатывала меланхолия, но самое желчное настроение не могло помешать ему делать своё дело. А дело врача в первую очередь не терпит медлительности и лени.
Мацу замешкалась – малышка не вовремя захныкала и завозилась – и Людвиг сам вышел в прихожую, называемую здесь гэнкан. Всунул зябнущие ступни в сандалии, дошаркал до наружной двери и отворил засов.
– Добро пожаловать, – на японском он изъяснялся уже довольно бегло, хотя Мацу до сих пор смешил его акцент. – Чем могу быть полезен?
Посетитель, не отвечая, шагнул мимо него в гэнкан. Тщательно задвинул за собой дверь.
И только потом снял с головы облепленную снегом широкополую соломенную шляпу, открыв очень молодое лицо с тонкими, по-девичьи нежными чертами и крестообразным шрамом на левой щеке.
При свете лампы волосы ночного гостя отливали тёмной медью. Как у самого Эльстена.
Под спиной очень кстати оказалась стена, и поэтому Людвиг ухитрился не упасть. Но когда он выпрямлялся, его ноги ощутимо дрожали.
– Добрый вечер, Эрустэн-доно, – негромко сказал гость.
Людвиг судорожно дёрнул головой, надеясь, что это сойдёт за приветственный кивок.
Целый год... целый год он жил спокойно. Слушал от соседей жуткие рассказы о ночных убийствах, вежливо кивал и ужасался в нужных местах, но – крепко держал язык за зубами. И надеялся – ох, как надеялся! – что о нём уже забыли...
– Эрустэн-доно, – взгляд у юноши был спокойный, как у буддийских каменных божков, но пальцы напряжённо стискивали край шляпы. – Пожалуйста, возьмите свои лекарства.
– Что? – беспомощно спросил Людвиг.
– Ваши лекарства, – терпеливо повторил гость. – И инструменты. И всё остальное, что вам нужно.
– А... – Эльстен сглотнул. – Позвольте, так вы ко мне... по делу?
– Да. Поторопитесь, пожалуйста.
– Что произошло? – Дрожь в руках ещё не прошла, но ужас, сковавший сознание, быстро таял, оттеснённый вглубь привычным строем мыслей. – Кто пациент?
Юноша на миг отвёл взгляд.
– Вам скажут. Поторопитесь, пожалуйста, Эрустэн-доно.
– Молодой человек, – Эльстен, уже шагнув обратно в дом, снова развернулся к гостю. – Чтобы взять необходимые принадлежности, я должен знать, с чем мне предстоит иметь дело. Хотя бы приблизительно. Это болезнь или ранение?
– Ранение, – с заминкой проговорил юноша.
– Мужчина, я полагаю? Старый или молодой?
– Тридцать лет.
Эльстен вздохнул про себя. Молодой мужчина, ранение – всё это было знакомо до оскомины. За последний год таких приходилось шестеро на каждую дюжину его пациентов, ибо жители сего достославного города истребляли друг друга с таким же усердием, как холера, бери-бери, чахотка и все прочие недуги, вместе взятые.
Он быстрым шагом метнулся в кабинет, где уже лежала наготове сумка, собранная как раз для таких случаев. Хирургический набор, иглы, кетгут, эфир. Мази, порошки и бальзамы. И немного местной водки из сладкого картофеля – дрянной, как и вся японская выпивка, но шнапса здесь было не достать.
На пороге он чуть не столкнулся с Мацу. Она машинально покачивала на руках уснувшую Ханну, но смотрела – на тень, замершую на бумажной стене между комнатами; на тонкую угловатую тень с хвостом длинных волос, подвязанных высоко на затылке.
– Идёшь? – тихо спросила Мацу.
Людвиг кивнул, виновато разводя руками:
– Я не могу отказать. Я же врач.
– Да, – Мацу наклонила голову. – Нельзя отказывать, если ондзин зовёт. Это твой долг. Возвращайся скорее, муж мой.
– Береги себя, – Людвиг торопливо поцеловал её в лоб.
– Будь осторожен, пожалуйста.
Гость по-прежнему ждал в гэнкане, не разуваясь. Людвиг натянул зимнее кимоно, надел башмаки и взял сумку. Затеплил свечку в фонаре.
– Я готов... господин Баттосай.
Юноша быстро вскинул глаза, но ничего не сказал. Надел шляпу, низко надвинув её на лоб, откинул засов и выскользнул в темноту, исчерченную белыми завитками метели.
– Вы не сказали мне, что за рана, – напомнил Эльстен, выбираясь следом на холод. Его спутник, не оборачиваясь, наискосок провёл ребром ладони по предплечью другой руки.
Рука. Просто восхитительно. Мышцы, сухожилия, сосуды, ульна и радиус – одно удовольствие всё это собирать и сшивать. А потом ещё втолковывать пациенту, что про варварские прыжки с саблей, именуемые здесь фехтованием, следует забыть раз и навсегда...
– Надеюсь, ему не отрубили руку напрочь, – буркнул себе под нос Людвиг.
– Нет, – коротко отозвался Баттосай, но голос его прозвучал не очень уверенно.
– "Нет, но..." – что? – спросил Людвиг.
В слабом мерцании фонаря он успел заметить, что Баттосай на мгновение закусил губы.
– Рана довольно глубокая. Кость не задета...
– Но? – настойчиво повторил Эльстен.
– Лекарь... не может остановить кровь. Уже давно.
– Так, постой-ка... – У Эльстена неприятно захолодело в животе. – Что значит – "давно"? Когда он был ранен?
Баттосай опустил голову.
– Позавчера, – он проговорил это так тихо, что Эльстен насилу разобрал.
"Так где ж ты раньше был?" – чуть не закричал врач. Но сумел сдержаться, только со свистом выпустил воздух сквозь зубы.
– Идём скорее, – отрывисто сказал он.
– Мы уже пришли, – Баттосай указал вперёд. Из темноты громоздким углом выступали ворота какого-то буддийского храма. Под нависающей кровлей приткнулся паланкин, рядом переминались с ноги на ногу замёрзшие носильщики.
Эльстен старался поменьше пользоваться паланкинами – ему претила мысль о том, чтобы ездить на людях, как на бессловесной тягловой скотине. Но не это соображение заставило его попятиться.
На паланкине, белым по чёрному лаку, был нарисован крест, заключённый в круг. Точно такой же герб Эльстен много раз видел на одежде самураев из княжества Сацума.
Лично он ничего не имел против этих парней. Ну, разве что неуёмную драчливость мог поставить им в упрёк – среди всех пациентов с ранами от меча, которых ему приходилось пользовать, чаще попадались именно сацумцы. Он и сейчас не углядел бы ничего необычного в том, что его среди ночи вызывают в резиденцию княжества для оказания помощи очередному забияке.
Вот только юноша по имени Баттосай не был уроженцем Сацума. Он был наёмным убийцей из Тёсю. А Тёсю и Сацума дружили между собой примерно так же, как волки дружат с волкодавами. Эльстен покинул Хаги год назад, но прекрасно помнил, как разъярённые самураи Тёсю писали на подошвах своих сандалий: "Сацума – враг" – чтобы попирать ногами имя ненавистного им клана.
Однако Баттосай спокойно приблизился к паланкину, украшенному вражеским гербом, – а носильщики в одеждах с такими же крестами молча смотрели на легендарного убийцу, ожидая его приказов.
– Садитесь, пожалуйста, Эрустэн-доно. Вас доставят в нужное место.
– А вы, – Эльстен настороженно взглянул на одноместный паланкин, – разве не отправляетесь с нами?
Батттосай качнул головой.
– Я пойду другой дорогой. И... прослежу, чтобы вам никто не помешал.
Он шагнул в сторону и мгновенно растаял в снежной мгле.
Носильщики ждали. Эльстен тяжело вздохнул и полез в паланкин.
...Сходя с корабля на японскую землю, он меньше всего собирался вникать в отношения кланов, их вражду с правительством сёгуна и прочую междоусобную грызню. "Я всего лишь врач, я просто лечу людей," – он держался за эту мысль как за спасательный круг, он дал себе зарок не касаться политики...
Каким же он был тогда наивным дураком! Как можно обещать себе не касаться воды, отправляясь в море на утлой лодке? Море не спрашивает твоего согласия – один удар волны, и ты уже за бортом.
***
Поначалу он даже не насторожился. Косые взгляды и злой шёпот за спиной, комья грязи, брошенные исподтишка уличными мальчишками, – всё это успело стать привычным, как мозоль от разношенного, но всё ещё жмущего сапога. Иностранцев в Тёсю ненавидели ещё сильнее, чем собственное правительство. Не спасало даже то, что Эльстен был голландцем, то есть из числа тех иностранцев, с чьим существованием японцы худо-бедно смирились. Голландец, который не сидит безвылазно в стенах фактории, а приезжает в Хаги, из заморской диковинки становится угрозой. А уж если его угораздило влюбиться в местую женщину...
Он мог только догадываться, что пришлось перенести Мацу, какой поток злобы и презрения обрушили невежественные соотечественники на ту, что осмелилась стать женой иностранца. Даже несчастные падшие женщины, до которых дотронулись руки "южных варваров", становились почти что париями, отверженными среди товарок по недостойному ремеслу. А ведь Мацу жила в доме чужака, готовила ему еду, носила его дитя...
О том, что их ждёт прибавление в семействе, они узнали осенью. Людвигу всегда хотелось иметь дочку, Мацу надеялась на сына – "потому что девочку никто не возьмёт замуж, господин мой, а сын, если он будет храбр, сможет выйти из тени своего происхождения". И как-то само собой вышло, что все их помыслы, надежды и страхи сосредоточились на ещё не рождённом ребёнке, и, думая лишь о нём, они совершенно перестали обращать внимание на то, что творилось вокруг. Провинцию лихорадило, шли аресты высокопоставленных чиновников, падали головы знатных самураев, уличённых в содействии летнему мятежу, – а Людвиг и Мацу замкнулись в своём маленьком мире, забыв о тревогах мира внешнего.
А потом начались погромы.
Эльстена предупредил сосед. Он держал овощную лавку и не любил иностранцев, но однажды, когда его скрутила острейшая желудочная колика, из всех врачей рядом оказался только иностранец. После того случая лавочник относился к Эльстену со смесью неприязни и опасливого уважения. И именно он разбудил врача среди ночи, подарив лишний час времени перед тем, как ревнители "служения императору и изгнания варваров" добрались до их дома.
Эльстен не представлял, куда деваться среди ночи в охваченном беспорядками городе, да ещё и с беременной женщиной. Но, увидев, как Мацу, придерживая руками тяжёлый живот, снуёт по дому и увязывает вещи в узлы, – осознал, что где угодно будет безопаснее, чем в доме, когда за ними придут.
Они не смогли взять много вещей. Деньги, инструменты и лекарства, немного еды, немного тряпок – вот и всё, что мог унести на себе Эльстен, не надрываясь; а Мацу уже нельзя было носить тяжести. Но даже с этим не слишком обременительным грузом они шли медленно и ещё не успели отойти далеко от брошенного дома, когда им преградили дорогу шесть крепких молодчиков, каждый с парой кривых мечей за поясом.
Эльстен попятился к ближайшей стене, загораживая собой Мацу. Один из незнакомцев почти ткнул ему в лицо бумажный фонарь на палке и радостно оскалился, узнав в жертве иностранца.
– Я врач, – как можно громче и отчётливее проговорил Эльстен, уповая на то, что его японский не настолько плох, как говорила Мацу. – Я лечу людей. Мы никому не причинили вреда.
Его слова отскакивали от них, как брошенный об стенку горох. Человек с фонарём выплюнул какое-то ругательство, а другой шагнул вперёд и не спеша потащил меч из ножен.
Жёлтый блик света на стали как будто парализовал Эльстена. Он застыл, нелепо растопырив руки, словно пугало; в голове метались обрывки молитв и японских слов. Мацу за спиной молчала, только дышала быстро и часто. Не дай бог, начнутся схватки от испуга, машинально подумал Людвиг и тут же с ошеломляющей ясностью осознал, что это уже не имеет значения. Их жизнь, их любовь, их ребёнок – занесённый над ними меч разом приравнял всё это к нулю как ничтожно малую, не принимаемую в расчёт величину...
Кажется, он закричал тогда. Кажется, он звал на помощь – только не мог потом вспомнить, по-голландски или по-японски; и только божьим попущением можно объяснить то, что его мольба была услышана.
В тот миг, когда нападающий размахнулся, Эльстену почудилось, что его хлестнуло по лицу внезапным порывом ветра. Короткий свист, лязг столкнувшихся лезвий и треск разрубленного дерева слились в один звук; следом зазвенел о камни меч, будто сам собой вылетевший из руки самурая. Палка в руках его товарища разделилась надвое, фонарь упал на землю, бумага вспыхнула высоким огненным языком.
На несколько мгновений стало светлее, и ошеломлённый врач увидел, что между ним и погромщиками кто-то стоит. Обрисованный пламенем чёрный силуэт казался невысоким и хрупким, словно бестелесным, на растрёпанных волосах горел золотой ореол – и в это мгновение Людвиг Эльстен понял, как выглядят на самом деле ангелы-хранители.
У ангела не было крыльев. Зато в деснице у него сиял меч, небрежно опущенный кончиком к земле.
– Ах, ты!.. – прорычал обезоруженный самурай. Наклониться и поднять выбитый меч он не решился, но остальные пятеро мигом обнажили клинки.
Ангел не двинулся с места. Только повернул голову к правому плечу – и этот простой жест отчего-то поверг нападающих в смятение.
– Хитокири Баттосай! – выдохнул один из них.
Все замерли, словно их разразил столбняк. Потом тот, что стоял с краю, медленно опустил меч, нащупал левой рукой ножны и спрятал клинок. Всё это он проделал медленно и осторожно, не сводя взгляда с щуплой, вроде бы безобидной фигурки. Остальные по очереди последовали его примеру. Когда последний из них убрал оружие, ангел слегка качнул головой.
– Уходите. – Голос у него был высокий, мальчишеский, совсем не грозный, но Эльстен уже достаточно поднаторел в японском, чтобы отличать форму вежливой просьбы от формы грубого приказа. А это была именно приказная форма, превращающая простой глагол во что-то вроде "Катитесь отсюда, чтобы духу вашего тут не было!"
И шесть человек, шесть взрослых мужчин с оружием безропотно развернулись и исчезли в соседнем переулке, только что не откланявшись на прощание.
Неожиданный заступник тоже убрал меч и повернулся к спасённым. Голос не обманул: на вид ему можно было дать от силы лет пятнадцать, и лицом он вполне походил на ангела – таких тонких и правильных черт Эльстен до сих пор не встречал ни у одного японца. Но теперь стало понятно, что именно в этом лице напугало погромщиков: левую щёку мальчика крест-накрест пересекали два шрама. Один – старый, давно зарубцевавшийся, второй – потоньше и свежий на вид.
Мацу тихонько вскрикнула и прижала ладонь ко рту.
– Благодарю вас. – Людвиг поклонился, судорожно припоминая все свои познания насчёт японского этикета. – Благодарю вас от всего сердца.
– Вам нельзя здесь оставаться, – сказал мальчик. – Хаги сейчас плохое место для чужаков. Уходите из города. А лучше уезжайте совсем.
– Простите, – выдохнул Людвиг, – вас, кажется, зовут Баттосай?
– Да.
– Видите ли, господин Баттосай, моя жена... ей уже скоро рожать. Она не может идти далеко. Нельзя ли укрыться где-нибудь в городе?
Мальчик снова покачал головой; свет метнулся по его волосам, и Людвиг понял, что они не просто отливают медью – они и впрямь рыжие. Чудеса, да и только...
– Вас никто не будет прятать. Люди обозлены, они хотят смерти иностранцев.
– Я всего лишь врач. Мы ни в чём не виноваты...
– Они не будут спрашивать, виноваты вы или нет, – перебил его мальчик. – Если не выберетесь из города, до утра не доживёте.
Догорающий фонарь вспыхнул напоследок и погас. Снова навалилась темнота, ещё более непроглядная для привыкших к свету глаз. Эльстен на ощупь нашёл холодную руку Мацу.
– Тогда, может быть, – собственный голос показался ему слабым и дрожащим, – может быть, вы поможете скрыться хотя бы моей жене? Она японка, за ней не будут охотиться. Может быть, хотя бы её...
– Нет! – Мацу с неожиданной силой стиснула его руку. – Я никуда не уйду без тебя!
И, цепляясь за него, тяжело опустилась на колени, прежде чем Эльстен смог её удержать:
– Господин Баттосай, я знаю, кто вы. Я знаю, что такое ничтожное создание, как я, не вправе просить вас о помощи. Но я прошу не ради себя, а ради моего мужа и моего ребёнка, которые никому не сделали зла. Господин Баттосай, умоляю, помогите нам!
– Если вы знаете, кто я, – из мрака донёсся короткий вздох, словно от боли, – то вы должны знать и то, что я не спасаю людей. Я умею только убивать.
– Я знаю. Но вы единственный в этом городе, кто сжалился над нами.
Глаза Людвига заново привыкали к темноте. Теперь он уже мог различить замершую перед ними тень Баттосая – такую же неясную и смутную, как их надежда на спасение.
– Как вас зовут? – спросила тень.
– Я Людвиг Эльстен, – торопливо ответил врач. – Мою жену зовут Мацу.
– Эрустэн, – повторил Баттосай, привычно коверкая его имя на японский лад. – Возьмите вещи и помогите госпоже Мацу подняться. И следуйте за мной.
***
...Эльстен не взял с собой часы, но по его ощущениям времени прошло уже много – гораздо больше, чем требовалось, чтобы дойти от его дома до киотской резиденции клана Сацума. Паланкин мерно покачивался на плечах носильщиков, и только волнение и холод не давали врачу уснуть. Украдкой выглядывая из-под занавески, он пытался определить, где они находятся, но ему ничего не удалось разглядеть, кроме летящего снега в кругу света перед фонарём.
Потом паланкин качнулся сильнее и опустился на твёрдую поверхность. Один из носильщиков поднял занавеску и сделал приглашающий жест. Людвиг выбрался наружу, растирая затёкшие ноги...
...и чуть не наступил в лужу крови.
Лужа растекалась вдоль стены, у которой стоял паланкин. Она была большая, неправильной формы, и с другого края от неё отходили две неровные борозды, уводящие от стены в какие-то заросли. Оглядевшись, Эльстен заметил ещё две лужи чуть поодаль – и от каждой к зарослям тянулись такие же борозды, чёрные на белом снегу.
Врач сглотнул сухой комок в горле. Если зрение его не обманывало, на этом месте убили троих людей и оттащили тела в кусты. И случилось это совсем недавно – падающий снег ещё не начал заметать кровавые следы, не схватывался ледяной корочкой, а сразу намокал и таял.
– Поторопитесь, – Баттосай выступил из снегопада, как призрак или дух зимней ночи. – Вас не должны здесь видеть.
– А... – Эльстен судорожно дёрнул подбородком, указывая на пятна крови.
– Соглядатаи. – коротко ответил юноша. – Были. Идите скорее.
В том месте, куда подтекла кровавая лужа, в стене была прорезана даже не дверь, а маленькая узкая дверца. Один из носильщиков уже открыл её и ждал, почтительно согнувшись. Эльстен сглотнул, перешагнул через лужу, стараясь не замочить башмаки, и боком пробрался внутрь. Баттосай проскользнул следом – в отличие от упитанного врача, ему не пришлось для этого ни пригибаться, ни изворачиваться.
Во дворе их уже ожидали. Трое вооружённых самураев в накидках с гербами Сацума, при виде которых Эльстену опять захотелось протереть глаза. Паланкин мог быть украден. Носильщики – переодеты. Но трое самураев в парадном платье – это было уже слишком для возможной подмены. А по другую сторону двора, освещённого факелами и фонарями, тянулось длинное здание, и перед крыльцом висели два белых флага с чёрными крестами в круге.
По всем признакам это была резиденция клана Сацума – но не та, в которой Эльстену уже доводилось бывать. Здешнее строение было поменьше, а двор – не такой просторный. Видимо, носильщики доставили его куда-то в пригород, в одну из местных усадеб, принадлежащих клану.
– Сюда, пожалуйста, – один из самураев указал на левый флигель и сам пошёл вперёд. Эльстен поспешил за ним, наказав себе ничему не удивляться и ни о чём не думать, кроме дела.
Его без задержек провели по длинной веранде, по коридору, слабо освещённому мерцанием ламп из-за оклеенных бумагой перегородок, и впустили в комнату, обставленную столь же скудно, как и всё японское жильё.
Здесь было немного светлее, но душно от обилия свечей. Эльстен задержал дыхание: в комнате пахло палёным. Прижигали рану? Или просто жгли перья, чтобы привести больного в чувство? Но запах крови был сильнее всего. В небольшом замкнутом пространстве он просто оглушал.
Пациент лежал на футоне, накрытый по пояс одеялом. Обе его руки были перевязаны, левая – от локтя до основания пальцев, правая – только ладонь и запястье. У изголовья сидела какая-то девица, собирая испачканные бинты с подноса в корзину; на скрип половиц она обернулась и подняла голову.
Такие лица, как у неё, Эльстен видел почти в каждом доме, куда его звали. Серые от усталости и тревоги, с погасшими, отчаянными глазами, в которых сквозь отупение бессонницы вдруг зажигается огонёк сумасшедшей надежды. В такие минуты он готов был отдать что угодно, лишь бы оправдать эту надежду, эту внезапно вспыхнувшую веру в чудо.
Он подошёл к постели, сел на циновки, поставил рядом сумку. И в первый раз взглянул на лицо пациента.
Зажмурился на мгновение.
Да что за день такой сегодня? День призраков из прошлого?
Ничему не удивляться, напомнил он себе. И забыть. Забыть обо всём, кроме дела.
...дыхание учащённое, пульс быстрый, плохого наполнения, лоб просто пылает, глаза под веками закачены.
– Когда начался жар? Как давно он не приходит в себя?
...испарины нет, губы сухие, глаза запали, кожа на лице стянута.
– Вы давали ему воду? Сколько? Когда он в последний раз мочился?
На правой руке повязки чистые, на левой сквозь бинты уже проступило большое пятно крови – и видно, что всё ещё подтекает. Но пальцы тёплые, не омертвевшие.
– Вымойте руки и помогите снять повязку. Нет, отрывать не надо, смочите здесь водой.
Рану, конечно, прижигали. Дикари, коновалы... ах, нет, и зашивать тоже пытались, смотрите-ка. Сшили кожу и наружный слой мышц – и, конечно, рассечённые сосуды продолжали кровоточить внутри, и под давлением крови шов расходился. Наверное, после этого и решили прижечь. Олухи, тупицы, идиоты безмозглые... и ещё, поди, удивились, отчего бедолаге стало только хуже.
Если после всех этих издевательств ему удастся сохранить руку – это будет чудо. Впрочем, нет, чудо уже то, что при таком лечении он до сих пор жив. Повезло, что парень исключительно крепкой конституции – по меркам здешнего народца, почти великан. И физическое развитие превосходное... впрочем, для моряка это не редкость...
Лишние мысли, Людвиг. Лишние и ненужные.
– Дайте-ка поднос. Ткань чистая? Положите сюда. Будете подавать мне инструменты.
...а сухожилия не задеты, вот удача-то. И главные артерии уцелели. Воспаление, конечно, обширное, но гноя немного, гангренозного запаха нет – и это спасение, потому что резать сейчас нельзя, лишняя кровопотеря его просто прикончит. Вычистить, обработать и шить. И молиться, чтобы обошлось без повторного нагноения.
– Дайте ланцет... вот этот маленький ножик. И держите вот здесь.
...и аккуратно – по веточке, по жилке, сосуды и мышцы... а кожу пока можно скрепить несколькими стежками, на случай, если придётся открывать заново... И протереть ещё раз водкой.
Течёт ещё? Не течёт?
Господи, на всё воля Твоя...
Не тёчёт. Сочится по краям чуть-чуть – и всё.
Чистый бинт. В рубашке ты родился, парень.
А я ведь даже не знаю, как тебя зовут. И не хочу знать. Меньше знаешь – крепче голова на плечах держится...
Эльстен разогнул хрустящую от напряжения спину.
– Принесите ещё воды. Холодной – для компресса... э-э... для примочек. Тёплой – для питья. И скажите повару, или кто у вас тут готовит, чтобы он сделал бульон... отвар из курицы. – При мысли о курице у него самого засосало под ложечкой. – И мне что-нибудь принесите поесть. Что угодно... хотя бы рисовый колобок.
***
...Он боялся спрашивать, куда Баттосай ведёт их. Городские кварталы остались в стороне, как и портовые постройки. Они пробирались в темноте по какой-то тропинке через цепкий кустарник, и Мацу уже совсем выбилась из сил, и Эльстен насилу переводил дыхание, а их проводник всё шагал впереди, легконогий и неутомимый, словно Меркурий, ведущий две заблудшие души в языческий Аид.
Сначала Эльстен услышал мерный шум прибоя, потом заросли расступились, и вместо каменистой земли под ногами захрустела галька. На берегу было чуть-чуть светлее, в небе над морем плыл стареющий месяц, и вдруг у воды, как его отражение, дважды мигнул второй огонёк – луч потайного фонаря.
Баттосай прибавил шагу, и Эльстен, собирая последние силы, почти таща за собой спотыкающуюся жену, поспешил за ним.
– Кто здесь? – окликнул из темноты грубоватый мужской голос. Фонарь погас.
– Я, – отозвался Баттосай.
– А кто с тобой?
– Они не опасны. Это городской врач и его жена.
– Ты рехнулся? – удивился голос. – Зачем ты их сюда притащил?
– Стойте здесь, – бросил через плечо Баттосай и пошёл один в ту сторону, откуда доносился голос.
Дальше Эльстен не мог расслышать. Баттосай, видимо, приблизился вплотную к собеседнику, потому что перешёл на быстрый шёпот; ему отвечали так же тихо и, кажется, сердито. До беглецов долетали только отдельные слова: "С нами?.. Нет, ну ты соображаешь?.. Да какие ещё обстоятельства?.. Ой, Химура-кун, ну ты даёшь..."
Потом фонарь снова вспыхнул и поплыл в их сторону. Донёсся хруст тяжёлых шагов по галечному берегу; световое пятно приблизилось, охватывая сначала Эльстена, потом повисшую на его руке Мацу.
– Так бы сразу и сказал, – после недолгого молчания произнёс голос. – "Обстоятельства", тоже мне...
Эльстен по-прежнему не мог разглядеть лица говорившего. Видел только рослую фигуру, чёрную на фоне чуть серебрящегося моря.
– Пойдёмте, – сказал человек с фонарём.
Идти пришлось недалеко: у кромки воды стояла наполовину вытащенная на берег лодка. Рядом с лодкой обнаружились ещё двое мужчин; человек с фонарём успокоил их удивление несколькими короткими словами. Дальше всё пошло как по маслу: обессилевшую Мацу почти на руках перенесли в лодку, туда же бросили узлы, освободив Эльстена от ноши, и помогли самому Эльстену перебраться через борт. Высокий парень и его товарищи налегли, лодка сошла с отмели, все по очереди запрыгнули внутрь и разобрали вёсла. Лодка заскользила на открытую воду.
Они плыли в темноте, горизонт был чёрным и пустыми, но высокому парню, вставшему у рулевого весла, видимо, хватало и звёзд. Из ниоткуда вдруг воздвигся стеной корабельный борт. Сверху окликнули, один из гребцов ответил, над фальшбортом поднялся стеклянный глаз фонаря, а вслед за ним сбросили верёвочный трап.
Рулевой перебрался к Мацу и повернулся к ней спиной.
– Залезайте и держитесь крепко.
– Что? – растерялась Мацу. Парень вздохнул.
– Вы не сможете туда забраться. Я вас подниму.
– Я... тяжёлая.
– Я и не такие тяжести носил. Залезайте и держитесь.
Мацу в замешательстве обернулась к мужу.
– Делай, как он говорит, – кивнул Людвиг. Мацу уцепилась руками за шею парня, повиснув у него на спине. Тот ухватился за трап и полез наверх. Людвиг с беспокойством проследил за подъёмом, но парень и впрямь был силён, и вес женщины ни разу не заставил его потерять опору.
Вслед за ними полез сам Эльстен. Трап мотало, норовя ударить о борт, лодка ёрзала внизу, раскачивая верёвочную опору, но Эльстен благополучно добрался до верха и оказался на палубе рядом с Мацу. Следующим к ним присоединился Баттосай – этот не только вскарабкался по трапу быстро и бесшумно, как ящерица, но и захватил с собой вещи Эльстена.
– Что это за судно? – спросил Людвиг, принимая у него узлы.
Вместо него ответил рослый парень:
– Ступайте вниз, господин врач. И без лишних вопросов, пожалуйста.
Баттосай провёл их в трюм. Помог Мацу спуститься по узкой лесенке, показал Эльстену свободный пятачок между наваленными тюками и исчез, забрав с собой свечу.
Они остались в темноте но это их уже не пугало. Возможность сесть и вытянуть усталые ноги, осознание того, что главная опасность позади, отдалённый грохот якорной цепи, возвещающий о скором отплытии – всё это было таким облегчением после перенесённого страха, что прочие тревоги неопределённого будущего отступили на задний план. Мацу тихонько заплакала, прижавшись к плечу мужа; Людвиг обнял её и долго не решался разжать руки.
Они, наверное, так и заснули бы, устав от переживаний, но люк снова приоткрылся, и сверху спустился человек. На этот раз он нёс лампу со свечой, но по росту и голосу Эльстен признал в нём того, кто первым встретил их на берегу и нёс Мацу на спине.
– Извините за такой приём, – парень пристроил лампу на полу и сел рядом на корточки, – но чем меньше вы будете знать, тем лучше. Для вас самих лучше.
– Я понимаю, – поспешно ответил Эльстен. – Мы уже причинили вам много хлопот и не хотим причинять ещё больше. Но могу я хотя бы узнать, куда мы направляемся?
– В Хёго, – отозвался парень. Теперь Эльстен мог без помех разглядеть его лицо, но старался не вглядываться пристально, чтобы не показаться невежливым или, хуже того, любопытным. Тем более что лицо у его собеседника было самое обычное, не слишком красивое, с тяжёлыми бровями и длинной лошадиной челюстью. Впечатление скрашивали только волосы, густые и вьющиеся, как у европейца, и глаза – цепкие, ясные, живые.
– Вы, наверное, предпочли бы в Нагасаки, – продолжал парень, – но нам это не по пути. Уж не взыщите.
– Напротив, – радостно возразил Эльстен. – В Хёго – это прекрасно. Видите ли, я имел знакомство с господином Кацу Кайсю, и если он ещё там, то мы сможем обратиться к нему. Помнится, он высказывал желание пригласить в Киото врача-европейца...
– Так вы знаете Кацу-сэнсэя? – в свою очередь удивился парень. – Ну и дела!
– У нас говорят: мир тесен, – улыбнулся Эльстен.
– Вот-вот... – Парень покосился на Мацу, скинул парусиновую куртку и бросил на колени Эльстену. – Пусть ваша супруга пока набросит это, а я поищу вам пару одеял. И вот ещё, подкрепитесь.
Поверх куртки лёг свёрток – два рисовых колобка, завёрнутые в банановый лист.
– Спасибо, – растерянно поблагодарил Эльстен.
– И, это... Когда увидитесь с господином Кацу, передавайте ему поклон.
– От кого? – вопрос вырвался у Эльстена быстрее, чем он вспомнил про обещание не задавать вопросов. Но парень не рассердился.
– Просто... от ученика. Он поймёт.
***
Для отдыха Эльстену отвели отдельную комнату. Наказав молчаливой сиделке разбудить его, если больному станет хуже, врач сбросил верхнюю одежду и улёгся, натянув одеяло до носа. Напрасный труд: сон так и не шёл к нему. Снова и снова припоминая события годичной давности, сопоставляя их с событиями сегодняшней ночи, он пытался понять, во что именно он впутался и какое место во всём этом занимают таинственный контрабандист, о чьём здоровье так заботится клан Сацума, и хитокири Баттосай, ночной убийца, чьим именем в Киото пугают детей. Кто были те "соглядатаи", которых Баттосай устранил с лёгкостью шахматиста, снимающего вражеские фигуры с доски одну за другой. Что за груз вёз таинственный корабль, ушедший из Хаги без огней и опознавательных знаков.
Его не покидало ощущение, что он стал свидетелем каким-то очень важных, возможно, судьбоносных событий – но для него это всё выглядело цепочкой сплошных загадок. Несомненным было лишь одно: и участники этих событий, и случайные очевидцы вроде него самого – все они серьёзно рискуют. И чем сильнее его затягивает этот водоворот, чем ближе он к зрачку урагана, тем меньше его шанс выбраться оттуда живым.
...А поклон господину Кацу он всё же передал – правда, не в Хёго, а уже в Осаке. И запомнил, как просветлело лицо опального министра, когда Эльстен рассказал ему, где встретил человека, назвавшегося учеником Кацу Кайсю...
Он, видимо, всё же задремал: мысли спутались, а когда он открыл глаза, свеча уже наполовину сгорела. От дверей донёсся шорох; Эльстен поднял голову:
– Кто там?
– Это я, Эрустэн-доно.
Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы Баттосай проскользнул внутрь.
– А... – Эльстен потёр лицо ладонями; голова была тяжёлой. – Как... наш пациент?
– Ему лучше. Он уже приходил в себя, ненадолго. Поел и опять заснул.
– Я так понимаю, – Эльстен откашлялся, – мне опять лучше не задавать вопросов?
– Да, Эрустэн-доно. Вы правильно понимаете. – Баттосай опустился на пол. – У меня для вас плохие новости.
Эльстену показалось, что свеча погасла – так потемнело в комнате. Или, может, потемнело у него в глазах. Воздуха внезапно перестало хватать; он услышал свой голос, странно и глухо отдающийся в ушах:
– Мацу?
– Ваши родные живы и в безопасности.
Эльстен моргнул, разгоняя тёмный туман перед глазами.
– Тогда?..
– Вам снова придётся уехать. Может быть, кто-то увидел вас ночью, а может быть, соседи донесли. Перед рассветом в ваш дом пришли стражники магистрата.
– И что? – Эльстен с трудом удержался от крика.
– Там был я, – просто ответил Баттосай.
Врача передёрнуло. Перед глазами снова встала ночная картина: лужи крови на снегу – и ни следа тел.
– Ваша жена собрала необходимые вещи. – Голос юноши был бесцветным, и говорил он короткими отрывистыми фразами – словно рыбу пластал на доске. – Я проводил её с дочерью в резиденцию Сацума в городе. Там до них никто не доберётся. Но скрыть такое количество убитых возле вашего дома невозможно. Если вы останетесь в Киото, вас схватят. Так что вам придётся переселиться в другой город.
– Что ж... – Эльстен подавил тяжёлый вздох. Мацу и малышка в безопасности, и что в сравнении с этим значит потеря очередного обжитого гнезда и очередной практики? Всё лучше, чем познакомиться с местными тюрьмами.
...И тут его догнало. Стукнуло, как обухом по лбу.
– По... позвольте, как вы сказали? Сколько убитых?
Баттосай повернул к нему голову, и Эльстена затрясло – такое пустое и безжизненное у него было лицо, словно это он, а не тот парень за стенкой, медленно истекал кровью, день за днём.
– Одиннадцать.
– И вы... – Матерь Божия, ведь он же просто дитя; даже в этой безумной стране, где выходят замуж в тринадцать лет и умирают от старости в сорок пять, – даже по их меркам он ещё сущий ребёнок... – Вы... их всех... убили?
– Иначе они арестовали бы вашу жену, – Баттосай опёрся спиной о дверной косяк и как-то сразу обмяк, словно из него вынули стержень, дающий силу держаться прямо. – Я не мог этого допустить.
– Простите, – чем больше Эльстен приглядывался к нему, тем меньше ему нравилось серое лицо юноши и его бескровные губы. – Вы сами-то... в порядке? Разрешите вас осмотреть?
Баттосай покачал головой.
– Я не ранен. Просто... устал немного. – Он прислонился затылком к стене и прикрыл глаза. – Простите, Эрустэн-доно. Я подверг вас опасности, вызвав сюда, но выбора не было. Никто, кроме вас, не смог бы это сделать.
– Я делал то, что был должен. Как врач, принёсший клятву и как человек, который обязан вам всем. Вы ведь мой... благодетель.
Он не был уверен, что правильно употребил слово, которое говорила ему Мацу. Ондзин – тот, кому ты обязан жизнью или чем-то столь же важным, как жизнь. Тот, перед кем ты в долгу; и хоть этот долг не утверждён распиской или векселем, но твоё отношение к этому долгу будет мерой твоей чести. Или бесчестия.
Ему очень хотелось, чтобы Баттосай понял его.
– Мне... неплохо жилось в Киото. Но я никогда не забывал, кому обязан этой жизнью. И я рад, что смог хотя бы отчасти выплатить этот долг. По сравнению с этим ещё один переезд – сущий пустяк, господин Баттосай. В конце концов, я всегда могу вернуться в Нагасаки. – Эльстен улыбнулся как можно беззаботнее. – Я немного соскучился по звуку родной речи. К тому же, я давно обещал Мацу настоящее европейское платье.
– Мы поплывём в Кагосима. – На лице Баттосая наконец-то появилось нечто похожее на ответную улыбку. – Как только... ваш пациент достаточно окрепнет для путешествия. Но до Нагасаки оттуда совсем недалеко. Я тоже хотел бы как-нибудь побывать там.
– Обязательно приезжайте, – подхватил Эльстен. – Едва ли мне представится случай спасти вам жизнь. Но я всегда готов отплатить вам прогулкой по городу и хорошим обедом.
***
Уже много позже...
...когда остались позади и война, и послевоенные волнения...
...когда давно перестали быть тайной и союз двух кланов, объединившихся в борьбе против сёгуната, и роль, которую сыграл в этом заговоре некий Сакамото Рёма, бывший ученик Военно-морской школы под руководством Кацу Кайсю...
...когда слово "иностранный" из ругательного стало модным...
...когда Людвиг Эльстен, доктор медицины, уважаемый врач и дипломат, получил назначение на пост консула Нидерландов в Нагасаки...
В этот знаменательный день, принимая поздравления от друзей, подчинённых и представителей японских властей, он жалел только об одном: что долг, лежащий на нём со времён Бакумацу, так и остался незакрытым.
Человек, известный под именем хитокири Баттосая, пропал без следа в сумятице двухлетней гражданской войны. Убийца с сердцем ребёнка и судьбой, затерянной в потёмках смутного времени; ночной призрак, исчезнувший при свете дня.
Его личный ангел-хранитель.
Его ондзин.
Миди по "Бродяге Кэнсину" с ЗФБ-2018
Название: Ондзин
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, доктор Эльстен, исторические личности
Категория: джен
Жанр: hurt/comfort, драма
Рейтинг: PG-13
От автора: В филлерной арке аниме про восстание в Симабара был такой персонаж - Эльстен, врач и голландский консул в Нагасаки. Старый знакомый Кэнсина, тогда ещё Баттосая, спасённый им во время погромов в Тёсю. Но одного спасения для сюжета показалось маловато, и тут на ум пришёл ещё один доктор из бакумачных времён - неизвестный потомкам "знаток голландской медицины", который лечил Рёму после нападения в Тэрада-я. Немного фантазии - и всё, паззл сложился.
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, доктор Эльстен, исторические личности
Категория: джен
Жанр: hurt/comfort, драма
Рейтинг: PG-13
От автора: В филлерной арке аниме про восстание в Симабара был такой персонаж - Эльстен, врач и голландский консул в Нагасаки. Старый знакомый Кэнсина, тогда ещё Баттосая, спасённый им во время погромов в Тёсю. Но одного спасения для сюжета показалось маловато, и тут на ум пришёл ещё один доктор из бакумачных времён - неизвестный потомкам "знаток голландской медицины", который лечил Рёму после нападения в Тэрада-я. Немного фантазии - и всё, паззл сложился.