Размер: ~22000 слов
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Кацура Когоро, Сайто Хадзимэ, Сагара Саноскэ, Такани Мэгуми
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, херт-комфорт, детектив
Рейтинг: PG-13
От автора: Одна из двух работ, написанных прицельно по заявкам с Инсайда. Просили что-нибудь про сотрудничество Кэнсина и выживших Синсэнгуми в эпоху Мэйдзи. читать дальшеСначала все мысли крутились вокруг того, как, собственно, можно организовать им выживание. Даже если прописать начало АУ до событий в Нагарэяма - Кондо, сотрудничающий с правительством Мэйдзи, был бы совершенно неубедителен в моём понимании. Ещё более неубедителен был бы Хидзиката, пошедший на мировую после казни Кондо. Собственно, весь затяжной пролог и флэшбэки далее по тексту - результат попыток сочинить обоснуй для Волков, прижившихся в Мэйдзи. Обоснуй получился многосуставчатый и сложный, но по-другому не получалось.
Основной сюжет слепился очень быстро и совершенно не в том виде, в каком предполагался изначально. В первом приближении это должно было быть расследование убийства Рёмы; планировалось как-нибудь пристыковать это к откровениям Имаи и посмертному оправданию Кондо. Но сюжет никак не связывался - мешал отъезд Кацуры в Америку, да и период бродяжничества Кэнсина в этом случае выпадал напрочь. А мне нужен был Кэнсин с неразрешённым внутренним конфликтом, который в конце концов разрешился бы уходом, отказом от работы на правительство. В итоге текст забуксовал на стадии пролога и покушения. А потом на горизонте замаячил спецквест, и внезапное скрещивание ежа с ужом, то есть с вепрем, прошло неожиданно гладко, и нашлось место для Сано с Мэгуми, и... короче, в этом виде оно мне нравится существенно больше первоначальных планов.
(Не считая того, что я позорнейшим образом перепутала имя отца Мэгуми - в смысле, забыла, что у него уже было имя в каноне, и сочинила его заново).
С храмом Го-о вообще получилась почти мистика. На спецквест нам выпал "кабан (вепрь)", я схватилась за голову, но народ в команде сказал "окнорм", так что пришлось смириться и идти копать матчасть. После длительного плавания в гугле мелькнула история Вакэ-но Киёмаро, за которую я ухватилась всеми лапами - ну, вы понимаете, Хатиман, вепри, самое то. И даже святилище этому Киёмаро в Киото стоит - то есть, в крайнем случае, можно сочинить какую-нибудь зарисовочку про Баттосая, сидящего в засаде у храма Го-о среди каменных вепрей. На том я и остановилась. А через непродолжительное время, раскопав совсем для других целей пересказ "Пылай-меча", наткнулась на замечательный факт: оказывается, войска Тёсю при нападении на дворец в 1864 г (тот самый "инцидент у Запретных врат", закончившийся печально известным пожаром в Киото) выбрали точкой сбора именно храм Го-о. Совпадение - нарочно не придумаешь. Я даже не поверила, полезла проверять - действительно, тот самый храм, к западу от территории дворца, рядом с воротами Хамагури.
Примечание: целым текстом можно скачать здесь, для любителей транскрипции Хепберна - здесь.
Пролог
Уцуномия, 1-й год Мэйдзи (1868)
Перед воротами его ещё раз обыскали, проверяя, не спрятан ли в рукаве или за пазухой револьвер. Потом завязали глаза сложенным вдвое платком.
– Может, и руки связать? – заикнулся тот, что стоял справа.
– Не велено, – оборвал его другой. – Открывайте!
Кэнсин услышал, как распахиваются, грохоча петлями, тяжёлые створки. Жёсткая ладонь толкнула его в спину между лопаток.
– Топай давай.
Он пошёл вперёд. Расположение ворот он помнил, и в открытый проём вступил, не задев плечом створку. Во дворе приостановился, и тут же чужая рука взяла его за локоть.
– Сюда, – судя по голосу, это был кто-то третий, не из тех, кто встретил его за воротами. Но Кэнсин узнал даже не голос, а походку – длинные пружинистые шаги, за которыми непросто угнаться, не переходя на бег.
А ведь говорили, что его то ли ранили, то ли вовсе убили под Фусими. Впрочем, Кэнсин не очень-то верил слухам: Сайто Хадзимэ был слишком хорошим бойцом, чтобы позволить убить себя в затяжной беспорядочной свалке, каковой обернулось первое открытое сражение армии сёгуна с силами Са-Тё.
– Лестница, – предупредил голос. Кэнсин нащупал ногой ступеньку, прикинул её высоту – и ровно, не оступаясь, пошёл вверх.
Рука придерживала его, направляя на поворотах. В спину дышали другие конвоиры. Сейчас, когда зрение не отвлекало, он даже ярче ощущал их присутствие – два чадящих огонька враждебного интереса, окрашенного желтоватым туманом усталости. А Сайто, идущий справа, казался холодным непроницаемым пятном в пустоте.
Скрипнула раздвижная дверь, потянуло свечным теплом и запахом разогретого воска. Платок соскользнул с глаз.
Кэнсин стоял в небольшой комнате, в прошлом служившей, видимо, местом ожидания для тех, кто искал аудиенции у владельца замка. Сейчас здесь было пусто, расписные ширмы свалены у дальней стены, циновки ободраны. Из обстановки остался только длинный столик с письменным прибором.
Человека, сидящего за столом, Кэнсин видел всего дважды, оба раза – в бою. Но лицо было не из тех, что быстро забываются.
– Господин Баттосай, чему мы обязаны вашим визитом? – Тон его был ровным, почти приветливым, но ненависть горела в нём даже не огоньком – слепящим алым факелом с чёрным смоляным шлейфом. Хотя по лицу нельзя было заметить ничего, кроме очень сдержанной, очень вежливой неприязни.
Хидзиката Тосидзо, заместитель командира Синсэнгуми, умел держать себя в руках.
– Господин Хидзиката, – Кэнсин сел на пол, отдал короткий формальный поклон. Сайто бесшумно обошёл его и расположился сбоку от Хидзикаты и чуть впереди – так, чтобы не мешать разговору, но иметь возможность в любую секунду перекрыть линию атаки. Конвоиры остались за спиной, и Кэнсин чувствовал их взгляды, как нацеленные в спину ножи.
На что только рассчитывал господин Кацура, когда посылал его сюда? Каждый из присутствующих в этой комнате скорее поверил бы в восход солнца на западе, чем в мирные намерения хитокири Баттосая, ночного палача, наёмника лоялистов.
"Всё, что от тебя требуется – говорить правду".
– Я здесь по приказу Кацуры Когоро, командующего разведкорпусом императорской армии. Мне поручено передать вам его предложение о сдаче крепости и доставить ему ваш ответ.
– Ответ отрицательный. Если это всё, то вы напрасно потратили моё и своё время.
– Вы ещё не выслушали, что вам предлагают.
– Меня это не интересует. Хотите взять крепость – попытайтесь. Ручаюсь, вам эта попытка обойдётся дороже, чем нам.
– Позвольте говорить прямо. Крепость вам не удержать, и вы знаете это лучше, чем кто-либо другой. Возможно, вы продержитесь ещё несколько дней до подхода основного корпуса Са-Тё. Но после этого вас сметут. Даже если каждый из вас убьёт по десять наших солдат, командование смрится с такими потерями ради возвращения крепости. А господин Кацура всего лишь хочет избежать бессмысленных жертв. Почему бы вам не обдумать его предложение?
– Откровенность за откровенность. Если Кацура что-то предлагает, значит, это ему выгодно. А то, что выгодно Кацуре, не может быть на руку сторонникам Токугава.
– Сдача крепости сейчас выгодна и вам. Оставшись здесь, вы погибнете без всякого смысла. Оставив Уцуномия, вы сможете присоединиться к своим союзникам в Айдзу. Господин Кацура готов удовлетвориться сдачей крепости и артиллерии. Взамен вы сохраните людей и оружие.
– Ценность этой крепости не в стенах и пушках, и Кацуре это прекрасно известно. Если он хочет получить Уцуномия, пусть сразится за неё. Нам есть чем его удивить.
Кэнсин до боли закусил губу.
Эта затея была безнадёжной с самого начала. И то сказать, какой из хитокири дипломат? Смех, да и только.
Но господин Кацура почему-то считал иначе.
"Если бы их требовалось обмануть, я не послал бы тебя. Но у Хидзикаты прекрасная интуиция, на ложь он не поведётся. Возможно, это покажется тебе странным, но против этого человека лучшее оружие – искренность. А ты – единственный из моих доверенных людей, кто хочет мира больше, чем мести. Остальные, даже если попытаются, не смогут скрыть свою ненависть к Синсэнгуми. Только ты можешь быть искренним, призывая их к мирному соглашению. Это опасное задание, потому что они ненавидят тебя больше, чем кого-либо из Патриотов, и могут не сдержаться. Если ты окажешься от этого задания – я пойму".
"Что будет, если я откажусь?" – спросил тогда Кэнсин.
"Дождёмся подхода основных сил и начнём штурм, – ответил Кацура. – Кроме тебя, ни у кого нет шансов на успех, так что не стоит и рисковать".
"Я пойду," – сказал Кэнсин.
– Господин Хидзиката. – Смотреть в эти ледяные глаза было трудно, но не смотреть – выглядело бы слабостью. – Кроме предложения о сдаче, мне поручено также передать вам вот это. Возможно, после прочтения вы измените своё мнение.
Под неотрывным взглядом Сайто Кэнсин медленно поднялся, сделал пять шагов вперёд и положил на стол письмо. Во время обыска он вынул его из-за пазухи и держал в руках, чтобы его не помяли. Теперь сложенный конвертом лист бумаги лёг перед Хидзикатой – лицевой стороной вверх, чтобы была видна оттиснутая красной тушью гербовая печать с листьями мальвы. Кэнсин вернулся на прежнее место и сел.
В глазах Хидзикаты метнулось замешательство. Письмо, запечатанное знаком Токугава, не могло оказаться в руках парламентёра из вражеского лагеря; Кэнсин видел, как любопытство в нём борется с недоверием. И всё же любопытство победило: Хидзиката почтительно взял письмо двумя руками, поднял перед собой и развернул.
Читал он долго. Куда больше времени, чем требуется, чтобы пробежать глазами два десятка строчек изысканного курсивного начертания.
Кэнсин знал содержание этого письма почти наизусть. Ответ клана Токугава на просьбу Кацу Кайсю о помиловании Кондо Исами, осуждённого на казнь.
Заступничество бывшего сёгуна было последней надеждой для командира Синсэнгуми. Люди клана Тоса жаждали его смерти, но князь Тоса, Яманоути Ёдо, ещё недавно был ревностным сторонником сёгуна. Если бы представители Токугава упросили князя Ёдо взять Кондо под защиту, его ещё можно было бы спасти...
"Кондо Исами более не является вассалом Токугава. Его деяния против императора заслуживают осуждения. Поступайте с этим человеком на ваше усмотрение".
Когда Хидзиката опустил листок, его лицо было похоже на лицо мертвеца – такое же белое и застывшее; и пылающий факел ненависти в нём опал, придавленный свинцово-тяжкой безнадёжностью.
– Это ничего не значит, – глухо проговорил он. – Я понимаю, чего добиваются твои хозяева. Вы думаете, что это, – он бросил письмо на стол, – заставит меня забыть о верности Токугава. Но верность не измеряется ответными милостями. Долг вассала – следовать за господином, даже если господин отрекается от него. Я знаю, что Кондо Исами был самым верным из вассалов Токугава. Я не сомневаюсь, что он умер, как самурай, преданный господину до последнего вздоха.
– Вы ошибаетесь, господин Хидзиката, – Кэнсин на секунду задержал дыхание перед тем, как выложить последний козырь. – Кондо Исами жив.
Тишину, что окутала комнату после этих слов, можно было резать ножом. Хидзиката ничего не сказал, даже не подал виду, что услышал Кэнсина, – но чтобы узнать цену его спокойствия, достаточно было взглянуть на руку, судорожно комкающую письмо с отказом в жизни, и на бешено бьющуюся жилку на мраморном виске.
Кэнсин заговорил сам – потому что не было сил и дальше тянуть это выматывающее душу напряжение.
– Как видите, это письмо так и не попало по назначению. Военный суд всё ещё ждёт ответа от представителей Токугава. Пока ответа нет, приговор не будет вынесен. За это время господин Кацура успеет подать собственное ходатайство о смягчении приговора за недостатком улик. Видите ли, господин Кацура уверен, что ваш командир не имел отношения к убийству Сакамото Рёмы. И он собирается приложить все усилия к тому, чтобы обвинители прислушались к его мнению.
– Синсэнгуми и клан Тёсю всегда стояли по разные стороны меча. А теперь вы пытаетесь убедить меня, что Кацура забыл о своих друзьях в "Икэда-я" и готов защищать Кондо Исами перед судом? Или он думает, что может заставить нас подчиниться, держа жизнь командира в своих руках? – Кривая усмешка Хидзикаты вмещала больше презрения, чем плевок в лицо. – Тогда передайте ему, что со мной бесполезно играть в заложников. Кондо знал, что его ждёт в плену, но он сдался, чтобы мы могли продолжать сражаться. Выполняя его волю, мы не сложим оружия, пока живы. В Синсэнгуми каждый готов к смерти, и уступок не будет.
Кэнсину потребовалось большое усилие, чтобы удержать голос ровным.
– Вы ошибаетесь. Господин Кацура пытается спасти жизнь Кондо не для того, чтобы угрозами принудить вас к повиновению. Он всего лишь хочет прекратить ненужные сражения. И он осознаёт, что после смерти вашего командира все попытки примирения будут бесполезны. Договариваться следует, пока не пролилась кровь.
– Она уже пролилась. После Тоба-Фусими мы похоронили многих. И Кацура ожидает, что мы так легко забудем про эти смерти?
Кэнсин вскинул голову.
– У нас тоже было много погибших, господин Хидзиката. И далеко не все из них пали с оружием в руках, имея возможность защищаться. Многих замучили и казнили в тюрьмах, многих принудили покончить с собой, некоторых... просто убили. У господина Кацуры тоже есть за кого мстить – в том числе и вам. Он мог бы не просить о переговорах, а предоставить вас вашей судьбе.
– Прекрасно. Почему бы ему так не поступить?
– Потому что он хочет избежать ненужных жертв. Кто бы ни погиб завтра или послезавтра при штурме Уцуномия – это будут японцы. Не важно, из какой партии и из какого клана. Сакамото-сэнсэй... – Кэнсин сглотнул непрошенный комок в горле. – Сакамото-сэнсэй говорил, что японцы не должны убивать друг друга в такое время, когда им надо сообща противостоять иноземцам. Господин Кацура был бы рад, если бы удалось прекратить эту бессмысленную войну.
– Я не согласен с господином Кацурой. Война за правое дело не может быть бессмысленной, даже если поражение неизбежно. А мы – как знать? – ещё можем и победить.
Кэнсин молчал, исчерпав все доводы.
Он смотрел на Хидзикату и видел красные от бессонницы и дыма глаза, ранние морщины в углах жёстко стиснутых губ, мелкие прорехи на чёрном мундире и посеревший от пыли и копоти шейный платок.
Он видел человека, который устал, смертельно устал от сражений, безуспешных и бессмысленных, как попытки вычерпать море, – и всё же ни за что не согласится признать себя побеждённым. Он изойдёт кровью, но будет снова и снова биться о стену, пока не разобьётся вместе со всеми, кого увлёк за собой в погоню за мечтой, которая была бы прекрасна, не будь она лжива..
Сквозь привычное безразличие Кэнсина вдруг обожгла злость – на себя, не способного объяснить, и на этого человека, не способного увидеть свою ошибку.
– Господин Хидзиката. Я слышал, что до образования Синсэнгуми вы были крестьянином из Тама. Это правда?
– Да, – спокойно признал Хидзиката. – Что это меняет?
– Я тоже родился крестьянином. И я не могу понять вашего желания защищать сёгунат. Ведь мир, который построили Токугава – это мир самураев, предназначенный для самураев. Наверное, тогда, в эпоху Сэнгоку, даже такой мир был лучше, чем бесконечная резня. Наверное, этот мир был хорош и для вас, раз вы так ревностно сражаетесь за него. Но для меня и многих таких, как я, он был плох.
Кэнсин осознал, что стискивает кулаки, и заставил себя разжать руки.
– Я видел, как умирают от голода и болезней люди, виновные только в том, что не родились самураями. Я видел, как дочерей продают в рабство за долги отцов. Как рубят головы детям, перебежавшим дорогу княжескому кортежу. Вы бы хотели сохранить тот мир? Мир, в котором ваши друзья и близкие из Тама – не больше чем грязь под сандалиями самураев?
– Ты!.. – один из конвоиров за спиной дёрнулся в сторону Кэнсина, но тут же умолк, осаженный коротким взглядом Сайто. Хидзиката не сдвинулся с места и ничего не сказал. С его бесстрастного лица можно было бы ваять образ будды.
– Мне, в общем-то, повезло, – Кэнсин осознавал, что его занесло, но остановиться уже не мог. – Меня спас и приютил странствующий мастер меча. Вам тоже повезло – вы родились на земле сёгуна, где крестьянам не запрещают носить оружие. Вы наделены силой и умом, вас оценили по достоинству. Но вы так рвались стать самураем, что забыли нечто важное.
– Вот как? – Хидзиката чуть откинулся назад, разглядывая Кэнсина, как забавного говорящего зверька. – И что же я, по-вашему, забыл?
– Вы забыли, что на этой земле есть и другие люди, кроме самураев. Есть те, на чью долю не выпало вашей удачи, и их гораздо больше. Сакамото-сэнсэй хотел, чтобы эти люди смогли жить как люди, а не как бессловесный скот. Господин Кацура хочет того же. Мне казалось, что такой человек, как вы, выросший в крестьянской семье, сможет лучше понять наши устремления. Но я ошибался. – Кэнсин поднялся с места. – Прошу простить мою невежливость.
– Как ты смеешь! – Шипящий голос сзади принадлежал тому самому конвоиру. – Подонок, убийца, и тебе ещё хватает наглости говорить с командиром в таком тоне? Твоей голове место на колу у ворот! Господин фукутё, позвольте...
– Нет. – Хидзиката оборвал говорящего одним жестом. – Ни слова больше. Хитокири или нет, но он пришёл на переговоры и должен покинуть крепость живым и невредимым. Сайто, проследи за этим.
Кэнсин на миг прикрыл глаза.
"Покинет крепость живым"? Ну, что ж...
Не подав виду, что заметил оговорку, он поклонился Хидзикате. Дождался, пока Сайто набросит ему на глаза платок, и вышел из комнаты.
***
Его провели назад тем же путём – по лестнице, по двору и к воротам. Под надсадный скрип створок Сайто снял с него платок и отступил на шаг. Кэнсин кивнул ему на прощание и не торопясь пересёк линию ворот.
Он и не сомневался, что покинет крепость живым. Вопрос был в том, что произойдёт дальше.
За ним наблюдали со стены и через бойницы цитадели. Он мог бы точно сказать, сколько именно ненавидящих взглядов устремлено ему в спину сквозь ружейные прицелы.
Не оборачиваясь, он пошёл через поле к темнеющему вдали лесу, считая про себя шаги.
Десять, двадцать, тридцать...
От первых деревьев на опушке его отделяли примерно шестьсот шагов. Не предел дальности для хорошей винтовки в умелых руках.
Сорок, пятьдесят, шестьдесят...
Если Хидзиката хочет послать Кацуре внятный и однозначный ответ в виде трупа парламентёра, ему не придётся даже приказывать. Достаточно не запрещать. На этих стенах и за бойницами предостаточно людей, у которых чешутся руки рассчитаться с Баттосаем за погибших товарищей – и далеко не все так принципиальны, как Сайто, которому подавай личный поединок, и никак иначе...
Он чуть не улыбнулся при мысли о том, сколь горькое разочарование постигло бы Сайто, если бы ему представился случай взглянуть на новый меч Баттосая.
Уже сто шагов. Что-то они не торопятся. Впрочем, времени у них ещё достаточно.
...А дипломат из него и впрямь никудышный. Выходит, одной искренности мало, нужен ещё и дар убеждения. Хороший урок на будущее – если его будущее продлится дальше, чем конец этого поля.
Сто тридцать, сто сорок, сто пятьдесят...
Он не боялся смерти и не жаждал её – просто загадал, как в детстве загадывал, улетит ли божья коровка с вытянутого пальца: если он дойдёт до опушки живым, Хидзиката сдаст крепость.
Если нет, Кэнсина это уже не будет волновать. Но всё же будет жаль – не себя, а тех людей, чьей кровью будет оплачено упрямство их предводителя.
Двести шагов.
Вчера он спросил господина Кацуру: а что дальше? Если Хидзиката согласится, оставит Уцуномия и уведёт своих людей в Айдзу? Ведь война не закончится со взятием одной крепости, пусть и удачно расположенной?
"Ты прав, – ответил Кацура. – В этих переговорах важна вовсе не крепость. Мне просто нужно, чтобы Хидзиката осознал: с нами можно иметь дело".
"Я не понимаю..."
"Я тоже раньше не понимал, пока не увидел, как это делает Сакамото. Вспомни, как он помирил нас с Сацумой. Он начал с того, что предложил нам торговать. Добился, чтобы мы увидели в них партнёров, с которыми можно договориться, а не врагов. Я хочу, чтобы Хидзиката понял, что с нами можно договориться".
На трёхсотом шаге Кэнсин всё-таки обернулся. Ощущение чужих взглядов притупилось, но не исчезло. Кто-то за этими стенами по-прежнему хотел убить его, и тем сильнее, чем дальше он отходил.
"Значит, эта крепость будет... вашей торговлей?"
"Да. Если Хидзиката примет нашу цену и уйдёт из Уцуномия, он будет знать, что мы держим слово и честно выполняем свою часть сделки. И я очень надеюсь, что он передаст это знание князю Мацудайра Катамори".
"Правителю Айдзу?"
"Ему самому. Катамори прислушивается к мнению этого человека. Когда мы подойдём к Айдзу и предложим ему решить дело мирным путём, одно слово Хидзикаты о том, что нам можно верить, будет стоить тысячи клятвенных писем".
"Мне кажется, Сайго не захочет предлагать им мир".
"Я тоже этого опасаюсь. Клан Сацума настроен на войну, им мало захвата Эдо. Но если мы возьмём Уцуномия без единого выстрела, это заставит даже Сайго прислушаться к нам. Как бы ему ни хотелось громкой победы над Айдзу, он в первую очередь практичный человек..."
Четыреста шагов. Больше, чем он надеялся пройти.
Хотелось верить, что Хидзиката всё-таки прислушался к его словам. Но с его стороны бы слишком самоуверенно думать, что получасовой разговор сможет перечеркнуть четыре года взаимной резни, когда Синсэгуми выслеживали и без колебаний убивали людей из Тёсю, а по ночам умирали сами, наткнувшись в тёмном переулке или в безлюдной роще у храма на меч хитокири Баттосая.
Слишком много крови пролилось с обеих сторон, чтобы это можно было изменить одной демонстрацией мирных намерений.
Пятьсот.
Но если бы только удалось...
Если бы ему удалось убедить этих людей прекратить бессмысленное кровпролитие – это хоть отчасти искупило бы те реки крови, что он пролил в Киото.
И, может быть, ту кровь, что пролилась от его руки, хотя и не по его воле...
Пятьсот пятьдесят.
Пятьсот шестьдесят.
Пятьсот семьдесят.
Немного не дойдя до опушки, он замедлил шаги.
В канаве на краю луга собралась дождевая вода, и из мокрой почвы пробился ирис – нежно-лиловый, с каплями росы на шелковистых лепестках.
Остановившись, Кэнсин долго смотрел на цветок. Ветер перебирал тонкие лепестки, над узорным венчиком стояла в воздухе красная стрекоза, раскинув мерцающие в непрерывном трепете крылья.
Выстрела не было.
Глава 1
Их ждали за поворотом к роще Куроянаги. Удобное место: слева длинная стена усадьбы, пустующей с окончания войны, справа – заросли цепкого ивняка и покрытый камнями склон холма. Захочешь – не сбежишь.
Чужое присутствие Кэнсин уловил издалека, за добрую сотню шагов. Возвращаться назад было уже бессмысленно, да и опасно: умные убийцы в таких случаях оставляли лучших бойцов в той стороне, куда должна была убегать жертва. Поэтому Кэнсин только передал Кацуре фонарь и высвободил правую руку из рукава хаори – к европейской одежде он так и не привык.
– Сколько? – Кацура понял его без лишних пояснений.
– Не меньше пяти. – Он не был уверен: ощущение было слабым, и чувства противников, хоть и враждебные, тлели неровно, как угольки под слоем пепла. – Держитесь за мной, пожалуйста. У них могут быть не только мечи.
– Понял.
Прошло немало времени с тех пор, когда государственный советник Кидо Такаёси был заговорщиком по имени Кацура Когоро, предводителем мятежников, за чьей головой охотились все сторонники сёгуната, начиная от Мимаваригуми и заканчивая Волками Мибу. Но старые привычки отживают медленно – и сейчас, при первых знаках опасности, Кацура сделался так же собран и немногословен, как в прежние годы.
Кэнсин не ускорял шага. Сердце застучало чаще, но это не было волнением – просто кровь быстрее побежала по жилам, разогревая тело перед боем. Мир вокруг оставался всё таким же серым, точно подёрнутым тонкой паутиной безразличия; только взгляды из темноты обжигали сквозь эту паутину, как раскалённые иглы.
Старая ива, покосившаяся в сторону дороги, под луной отбрасывала тень, падающую от подножия холма до стены, словно вытянутая рука. Когда до неё оставалось не больше двух десятков шагов, от руки отделились пять пальцев – тени людей, что выскользнули из-под свесившихся веток один за другим.
– Советник Кидо! Готовьтесь к смерти!
Они напрасно потратили время на то, чтобы огласить свои намерения: Кэнсин уже бежал к ним, и последнее слово слилось с глухим ударом стали в живое тело.
Позади него Кацура поставил фонарь у стены и отступил в сторону, заняв место между телохранителем и стеной, но за пределами светового круга. Теперь за него можно было не беспокоиться, если только держать нападающих в поле зрения и не давать оттеснить себя от Кацуры.
К счастью, у них были мечи, а не револьверы. И дрались они неплохо, но даже не на уровне рядовых Синсэнгуми. Если бы не необходимость держаться между ними и Кацурой, схватка закончилась бы, не успев начаться. А так – к тому моменту, как Кэнсин уложил третьего в канаву, первый снова зашевелился и начал вставать. Пришлось добавить ему по голове, чтобы лежал тихо.
Кэнсин уже разворачивался к двум оставшимся противникам, когда затылок снова пронзило горячей иглой.
Враг. Один. Далеко, за деревьями, за пределами досягаемости – но его кэн-ки горел ярко и сосредоточенно, как в момент атаки, словно он – оттуда – мог нанести удар...
Не меч.
Ружьё.
Времени ещё хватало, чтобы уйти с линии выстрела. Но в том и заключается трудность работы телохранителя, что бывают моменты, когда уворачиваться никак нельзя.
Кэнсин лишь сдвинулся на полшага влево, чтобы быть уверенным, что стрелок не достанет Кацуру. Дальше важно было только не терять скорости. Хлестнувший по ушам грохот выстрела, тупой и жгучий удар пули, тяжесть в мгновенно онемевшей руке – всё это уже не могло остановить его; за то время, пока враг снова целился, Кэнсин успел пролететь половину разделявшего их расстояния. Уловил, как ярость переходит в замешательство, потом в страх – тот явно не ожидал, что человек, вооружённый лишь мечом, побежит прямо на него. Услышал второй выстрел – пуля стригнула по зарослям, никого не задев, стрелок уже паниковал и не мог поймать мушку. Ещё три шага – и Кэнсин был рядом с ним.
Стрелок вскочил из укрытия за поваленным бревном, попытался выстрелить ещё раз, в упор. Но прежде чем он нажал на спуск, Кэнсин ударил дважды: по стволу ружья снизу, сбивая прицел, и тут же – под вскинутую руку противника, поперёк груди.
Тот рухнул, согнувшись – и Кэнсин в изумлении опустил сакабато: у его ног лежал ребёнок.
Стрелку было лет двенадцать, не больше.
Кэнсин упал на колено, трясущейся рукой – левая не слушалась – перевернул лёгкое тело на спину. Мальчишка дышал неровно, но глубоко, не хрипел, и на губах не было крови. У Кэнсина отлегло от сердца. У детей тонкие кости, и удар, рассчитанный на взрослого, мог переломать юному стрелку половину рёбер, но мальчишка оказался крепок.
Как он вообще оказался здесь? Кто втянул ребёнка в это гнусное дело?
Дети... дети не должны становиться убийцами!
Со стороны дороги донёсся звон оружия, чей-то невнятный крик, и – словно камнем в спину ударило: Кацура! Он оставил Кацуру одного!
Голова опасно закружилась, когда он вскочил, но вниз по склону бежать было легче и быстрее. Кэнсин с разгону выскочил прямо к стене, где Кацура отбивался от последнего из нападающих.
Хотя... кто от кого отбивался – это ещё вопрос. По каким-то лишь ему одному известным причинам Кацура перестал носить меч как раз в тот год, когда Кэнсин стал его хитокири. Но длинная и тяжёлая трость, окованная медными кольцами, отлично подходит для того, чтобы отражать удары и разбивать чересчур горячие головы, а мастер Синдо Мунэн-рю и без меча остаётся мастером, даже если в последние годы у него было маловато практики...
– Химура, сзади!
Уворачиваясь, Кэнсин обругал себя за потерю бдительности. Схватка с мальчиком выбила его из сосредоточения, он перестал ощущать поле боя – и чуть не попался под удар со спины.
Под удар, которого не должно было быть, потому что противник, которого Кэнсин минуту назад свалил, не мог так просто встать и продолжить бой. А он уже был на ногах и атаковал. И двигался совсем не так, как положено человеку, которого рубанули хоть и тупым, но стальным мечом по голове, по плечу и по коленям.
Кэнсин ушёл от первого выпада, второй отразил цубой, на третьем взмахе ударил на опережение, с силой вытянув нападающего по рёбрам, чтобы уже наверняка поднялся не скоро. И едва успел прикрыться от атаки следующего противника, тоже не желающего лежать спокойно.
Это было какое-то наваждение. Такого не случалось за все четыре года с тех пор, как Кэнсин сменил катану на сакабато. Меч с обратным лезвием, хоть и не рубил, но наносил серьёзные ушибы и даже ломал кости, надёжно отбивая способность к сопротивлению. А эти люди как будто не чувствовали боли и поднимались снова и снова, бросаясь в бой с такой исступлённой яростью, словно их собственная жизнь стоила не больше старого медяка.
Новый приступ головокружения напомнил о неперевязанной ране и о том, что затягивать бой сейчас – непозволительная роскошь. Кэнсин отпрыгнул и прижался к стене, выиграв себе краткую передышку. Кацура, видимо, тоже понял, что с телохранителем что-то неладно, и вовремя пришёл на помощь, врезав тростью по рукам одному из врагов. Ещё через секунду он уже стоял рядом с Кэнсином у стены, прикрывая его с левой стороны.
Один из нападающих остался лежать под ивой, но остальные четверо опять были на ногах – и приближались с мечами наизготовку. В свете чудом не затоптанного фонаря их лица лоснились от обильного пота. Расширенные глаза блестели странно и ярко, как у сгорающих в лихорадке, и, глядя в эти безумные глаза, Кэнсин осознал, что остановить их тупым мечом, возможно, не удастся.
Будет глупо – мелькнула мысль, – если четверо увальней, в которых словно демоны вселились, расправятся с двумя мастерами фехтования; и всё потому, что один из мастеров зарёкся брать в руки меч, а другой – убивать...
Кацура предупреждающе крикнул и отбил тростью летящий слева клинок; сталь скрежетнула по медной оковке и застряла, расщепив дерево. Прежде чем противник Кацуры успел высвободить оружие, Кэнсин ударом сакабато переломил его меч надвое.
Вместо того, чтобы отступить, обезоруженный с глухим рычанием бросился вперёд, вцепился руками в трость Кацуры и свалил бы его на землю, если бы Кэнсин не ударил безумца сзади по голове. И тут же отшатнулся обратно к стене, уворачиваясь от удара его напарника.
Теперь осталось только трое – но силы заканчивались быстрее, чем враги. Кровь пропитала рукав и капала с локтя; решать надо было быстро. Для того, чтобы остановить этих людей раз и навсегда, не требовалось даже отнимать у кого-то заточенный меч – достаточно было перевернуть сакабато острой стороной вперёд.
Достаточно было решиться убить.
Принося свою клятву, он не думал, что может настать день, когда его сил окажется недостаточно для того, чтобы защитить Кацуру...
– Ни с места! Полиция!
Пронзительный звук свистка отразился эхом от стены, и темноту прорезали огни фонарей. Они надвигались справа, от поворота, преградив дорогу частой цепью.
Всё-таки безумие не совсем овладело нападающими. Услышав окрик и завидев приближающийся патруль, они бросились прочь от огней, в другую сторону, где дорога сужалась, уходя вниз под откос.
И оттуда, из тёмного прохода между стеной усадьбы и зарослями, навстречу им сверкнули мечи.
Несколько быстрых ударов почти слились в один. Ошибиться было нельзя: Кэнсин слишком хорошо знал этот звук, с которым отточенное лезие разрывает тело. Только один из беглецов успел вскрикнуть перед тем, как всё стихло.
Кэнсин опустил сакабато, ставший вдруг неимоверно тяжёлым. Огни фонарей приблизились вплотную, но светлее не стало. Вокруг словно сгущался чёрный туман; он оперся на стену, борясь с подступающей к глазам темнотой.
Кацура подхватил его под руку, усадил на землю.
– Кто-нибудь, помогите! – приказал он. – Мой телохранитель ранен.
Вокруг началась суета. Кэнсин почувствовал, что с него стащили хаори, освобождая плечо. Из тумана выплыло худощавое лицо с острыми, точно ножом прорезанными чертами; свет фонарей отражался в узких глазах янтарно-жёлтыми искрами.
Ну, конечно. Можно было и раньше догадаться – какое ещё подразделение носит мечи вместо сабель?
– Сколько было нападающих? – спросил Сайто... то есть нет, Фудзита. Давно пора запомнить.
– Шестеро, – ответил за Кэнсина Кацура. – Пятеро с мечами, ещё один там, в роще, с огнестрельным оружием.
– Американская винтовка, – поправил Кэнсин, с трудом ворочая языком. – Стрелок... ему лет двенадцать. Не убивайте его, он не опасен.
– Вижу, что не опасен, – хмыкнул Сайто. Другой человек, возившийся с плечом Кэнсина, как раз наскоро стягивал рану какой-то тряпкой, пытаясь остановить кровь. – Если сам не полезет в драку, не убьём.
– Господин Фудзита! – окликнул кто-то из темноты. Сайто недовольно обернулся. Подбежавший к нему полицейский держал в руках мятую красную ленту.
– Там, в зарослях нашли. Других следов не видно.
– Мальчик, – Кэнсин помотал головой, но туман не желал рассеиваться. – Там был мальчик.
– Нет никакого мальчика.
Это было последнее, что он услышал перед тем, как туман накрыл его тёмной тяжёлой волной и потащил на дно.
Глава 2
Кэнсин уже успел забыть, как это паршиво – просыпаться наутро после ранения. До сих пор он только однажды получал серьёзные раны, и это было шесть лет назад. Но в тот день погибла Томоэ, и боль от этой потери рвала его на части изнутри, и по сравнению с ней все телесные страдания казались неважными.
Теперь это осталось в прошлом, и душу окутывало привычное безрадостное спокойствие – а вот телу было плохо, настолько плохо, что в первую минуту Кэнсин пожалел, что очнулся. Во сне он хотя бы не чувствовал раздирающей плечо боли. И жажды, от которой рот покрылся сухой коркой изнутри. И тошноты. И этой мерзкой слабости, будто расплавляющей кости и мышцы.
Он не привык чувствовать своё тело настолько бесполезным.
Свет, проникающий в комнату через оклеенное бумагой окно, был красноватым – значит, он проспал без малого сутки. Кэнсин попытался повернуться на бок и обнаружил, что его левая рука согнута в локте и примотана бинтами к телу. Повязки плотно охватывали плечо от шеи до подмышки, перекрещивались на груди. Он на пробу пошевелил пальцами – они двигались, хотя от каждого напряжения мышц боль становилась острее.
Со второго раза ему удалось повернуться на здоровый бок и сесть. Рядом с постелью на столике стояла чашка с водой. Пока Кэнсин осушал её торопливыми глотками, дверь в комнату открылась.
– Уже проснулись, господин Химура? – Мацумото-сэнсэй подошёл к постели и присел рядом. – Я рад.
– Сэнсэй, – Кэнсин поклонился, насколько смог; затёкшее тело плохо слушалось, и каждое движение отдавалось в плече, как удар по забитому в тело гвоздю. – Сожалею о доставленных вам хлопотах.
– Это моя работа. – Сухие жёсткие пальцы врача тронули его лоб, потом помяли запястье, ловя пульс. – Как вы себя чувствуете?
– Плечо болит. И... можно мне ещё попить?
– Нужно. И обязательно поесть. Предвосхищая ваш следующий вопрос – с рукой всё будет в порядке. Конечно, потребуется время, чтобы мышцы полностью восстановились, но, думаю, вы сможете владеть мечом не хуже, чем прежде.
Кэнсин снова склонил голову.
– Я понимаю, Мацумото-сэнсэй. Благодарю вас за заботу.
– Не за что. – Скупая улыбка Мацумото отдавала горечью. – Благодарите свою удачу, что пуля не перебила кости и не разорвала сухожилия. Вы необыкновенный счастливчик, господин Химура. Хотел бы я, чтобы всем моим пациентам так везло, как вам.
– Не скромничайте, сэнсэй, – откликнулся Кацура, входя в приоткрытую дверь. – Мы вам очень обязаны.
Он низко, в пояс, поклонился врачу. Мацумото ответил почти таким же глубоким поклоном.
– Сейчас принесут чай и ужин, – сказал он, выпрямляясь. – Лекарства и указания насчёт их приёма я оставил вашему домоправителю. Завтра я приду сменить повязки, а до тех пор – лёгкая пища, обильное питьё и постельный режим по возможности. Если ночью поднимется жар – холодные примочки и опять-таки питьё. Отдых и покой – вот, что сейчас требуется господину Химуре. С остальным его тело справится само.
Когда Мацумото вышел, Кацура сел у постели. У него был усталый вид, под веками легли серые тени, и белки покраснели, словно за прошедшие сутки он так и не сомкнул глаз. А впрочем, скорее всего, так и было.
– Вы в порядке? – не удержался Кэнсин.
Кацура криво усмехнулся.
– А с чего бы мне не быть в порядке? Это вроде бы не меня подстрелили вчера ночью. И не из меня после этого битый час выковыривали пулю. – Его взгляд скользнул по перевязанному плечу Кэнсина. – Признаться, я боялся самого худшего. Но Мацумото-сэнсэй своё дело знает.
Кэнсин молча кивнул.
...Мацумото Рюдзина он, как и Кацура, он глубоко уважал – и это при том, что Мацумото был человеком Айдзу, личным врачом князя Мацудайры Катамори и убеждённым сторонником сёгуната.
Когда войска Са-Тё подступили к Айдзу и князь Катамори, вняв доводам разума, согласился на мирные переговоры, Кондо Исами ещё оставался в заключении. Кацура приложил всё своё влияние, чтобы отсрочить вынесение приговора, но об освобождении речи не шло – обвинители продолжали настаивать, что Сакамото Рёму убили Синсэнгуми, и представители Тоса, соратники Рёмы, требовали смертной казни. Чтобы переубедить их, требовались доказательства и время, а времени не было. В тюрьме здоровье Кондо неожиданно пошатнулось – начала воспаляться старая рана от пули в плечо.
Сбиваясь с ног, Кацура всё-таки выхлопотал разрешение о переводе пленного из-за решетки под домашний арест. Несмотря на это, состояние Кондо быстро ухудшалось, и тогда лидер Тёсю решился на отчаянный шаг. Наперекор приказу Сайго, который требовал хранить всё происходящее в тайне от Катамори, Кацура обратился напрямую к князю, рассказал о болезни Кондо и попросил прислать хорошего врача – поскольку врач, приставленный Сайго, был то ли недостаточно умел, то ли недостаточно усерден.
Мацумото-сэнсэй пришел во вражеский лагерь, чтобы лечить своего давнего пациента и друга. Но время было упущено – а может быть, им просто не повезло. Воспаление от разбитой и плохо сросшейся ключицы вылилось в заражение крови – и всего за несколько дней несокрушимый комадир Волков сгорел в лихорадке.
Кэнсину часто приходило на ум, что если бы не эти двое, Кацура и Мацумото, – смерть Кондо положила бы конец мирным переговорам, и в Айдзу снова полилась бы кровь. За командира Синсэнгуми мстили бы до последнего человека, а Катамори слишком высоко ценил Кондо, чтобы смириться с его потерей. Желание Сайго умолчать о состоянии пленника только ухудшило ситуацию: теперь все объяснения касательно болезни и бессилия врачей выглядели попыткой замести следы преступления. И Кацура сам поехал в ставку Катамори, поставив на кон собственную жизнь.
Кэнсин не присутствовал на той встрече – это был единственный раз, когда Кацура, отправлясь на опасное дело, не взял с собой телохранителя. Но потом из чужих рассказов узнал, что Кацура смог убедить Катамори и Хидзикату в том, что в смерти Кондо не было чьего-либо злого умысла. А Мацумото подтвердил его слова – и свидетельство собственного врача стало решающим для князя. Переговоры были доведены до конца, и провинция Айдзу перешла под руку императора без дальнейшего кровопролития.
...В дверь постучал домоправитель. Заулыбавшись при виде ожившего Кэнсина, он поставил у постели столик с ужином и удалился, повинуясь жесту Кацуры.
– Прошу прощения, – Кэнсин первым делом ухватился за чашку с чаем. – Про нападавших что-нибудь известно?
Кацура покачал головой.
– Не больше того, что можно выжать из осмотра трупов. Личных вещей с именами владельцев ни у кого нет, документов – тем более.
– Погодите, – насторожился Кэнсин. – Ведь двое ещё оставались живы! Одного оглушили вы, одного – я...
Кацура покачал головой.
– Они умерли. Днём, в тюремной больнице.
Кэнсин медленно отставил чашку. От горечи свело рот, хотя чай был тут, конечно ни при чём.
Он знал, что и тупым мечом можно убить. И всегда напоминал себе об этом, соразмеряя силу удара. Мог ли он прошлой ночью забыться настолько, чтобы перешагнуть черту между увечьем и убийством?
Мог. Запросто. Когда ясность рассудка теряется, выучка тела берёт верх над разумом. А его тело было обучено убивать, и эту память не вытравить из мышц и связок.
Кацура, хмурясь, вынул чашку из его опущенной руки.
– Прежде чем ты начнёшь грызть себя за все настоящие и мнимые прегрешения, дослушай до конца. В больницу они попали без сознания и умерли через несколько часов, так и не очнувшись. Врач, который пытался привести их в чувство, убеждён, что они были отравлены или опоены. Мацумото-сэнсэй, кстати, отправился к нему на осмотр тел, вместе они должны дать окончательное заключение. А тебе разве не показалось, что злоумышленники вели себя странно?
– Показалось. Они не чувствовали боли. И слишком быстро приходили в себя. Вставали после таких ударов, которые должны были надолго их обездвижить.
– Поэтому я думаю, что врач не ошибся. Не знаю, что за снадобье может одновременно приглушить боль и вызвать такой нечеловеческий прилив сил, с этим пусть Мацумото разбирается. Но знаю одно: сила не берётся из ниоткуда, и её чрезмерный расход не проходит бесследно для тела. Скорее всего, они сами сожгли себя в этом бою. Тот, кто опоил их, послал их на смерть. Не исключено, что это тоже входило в его планы, чтобы не оставлять лишних зацепок для следствия... – Он поднял с подноса чашку с рисом. – Ешь, пока не остыло.
Кэнсин взял палочки, неловко подцепил слипшиеся белые зёрна. Кацура держал чашку на уровне его груди, чтобы ему не приходилось нагибаться к столику, и продолжал:
– Инспектор Найто хотел видеть тебя, как только ты будешь в состоянии с ним побеседовать. Потому что из участников нападения предположительно выжил только мальчик с винтовкой, а ты – единственный, кто видел его и может опознать.
– Его так и не нашли?
– Пропал бесследно. И объявлять в розыск по приметам "мальчик двенадцати лет", сам понимаешь, бесполезно. Поэтому Найто и горит желанием пообщаться с тобой.
– Я готов, – Кэнсин отложил палочки. – Хоть сейчас.
– Уверен? – Кацура внимательно посмотрел на него. – Врач ещё не разрешил тебе вставать.
– Я не смогу доехать до участка, – согласился Кэнсин. – Но вы ведь можете пригласить господина инспектора сюда?
– Разумеется. – Кацура отставил пустую чашку. – А я смотрю, тебе очень хочется, чтобы паренька поскорее нашли. И... похоже, не для того, чтобы спросить с него за своё плечо?
Кэнсин прикусил губу.
– Если те, кто организовал нападение, не хотят оставлять лишних свидетелей, то они могут его убить. Для него самого будет лучше, если его найдёт полиция, а не преступники.
– Понимаю, – Кацура едва заметно улыбнулся. – Я отправлю посыльного в полицейское управление. Инспектор Найто, конечно, занятой человек, но, думаю, выкроит время для визита.
***
– Мацумото-сэнсэй тоже полагает, что нападающие были одурманены. При вскрытии он нашёл какие-то симптомы, указывающие на отравление растительными ядами. Подробностей не спрашивайте, я и сам понял от силы половину того, что он сказал.
Инспектор Найто расхаживал по гостиной, сцепив руки за спиной. Чёрный мундир французского образца смотрелся на нём куда лучше, чем на многих японцах, примеряющих заграничную одежду, – в основном за счёт высокого роста и хорошей осанки. Но вот скрещивать руки на груди, вкладывая кисти рук в рукава, в такой одежде было уже невозможно – и вместе с европейским покроем мало-помалу приживались европейские жесты. Как ни странно, господину инспектору это шло.
Он приехал уже затемно, когда во всём доме зажгли лампы. К тому времени Кэнсин успел не только поужинать, но и одеться, и даже сполз по лестнице на первый этаж, обставленный в модном европейском стиле. Здесь, сидя в глубоком и мягком кресле, с неубранными волосами и в кое-как натянутой на перевязанное плечо юкате, он казался себе удивительно неуместным по сравнению с Кацурой и инспектором, на которых заморская одежда сидела как влитая.
– Мацумото показал нам и вашу пулю, – хмурый взгляд полицейского вскользь прошёлся по Кэнсину и снова обратился к Кацуре. – Судя по калибру – винтовка Спенсера. Облегчённая, для пехоты.
– А таких винтовок после войны осталось предостаточно, – проговорил вполголоса Кацура, выколачивая пепел из трубки. – И с вашей стороны, и с нашей.
Инспектор сдвинул красиво очерченные брови.
– Я рассматриваю все версии, в том числе и месть. Но с нашей стороны, – он выделил эти слова голосом, – многие всё-таки помнят, что вы сделали больше всех для прекращения войны, и если бы и стали охотиться за чьей-то головой, то не за вашей. Да и вербовать детей для ночных убийств никогда не было нашей тактикой.
Непроизнесённые слова "в отличие от вас", казалось, повисли в воздухе между ними, как облачко табачного дыма. Кацура спокойно улыбнулся.
– Вы всё так же прямолинейны, господин Хидзиката. Право, жаль, что вы не попробовали свои силы в политической карьере. Способность называть вещи своими именами – это качество, которого недостаёт многим нашим государственным деятелям.
– В этом случае мне пришлось бы отказаться от меча. И от возможности по временам пускать его в ход. Должны же у человека быть маленькие радости в жизни.
У Кацуры вырвался короткий смешок. Хотя Кэнсину показалось, что инспектор совсем не шутил.
...После капитуляции Айдзу отряд Синсэнгуми распался, и слухи о некогда грозных Волках Мибу затихли окончательно. Зато в свежесформированной токийской полиции зародился отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями, и как-то само собой оказалось, что этот отдел на две трети укомплектован бывшими членами Синсэнгуми. А поскольку ни один начальник из числа сацумских или тёсских чиновников не горел желанием попробовать себя в роли дрессировщика, то никто и не стал возражать, когда руководство отделом взял в свои руки некто Найто Хаято, также известный как Хидзиката Тосидзо.
Его прошлое не было ни для кого тайной, но усилиями Кацуры против Хидзикаты и остальных выживших офицеров Синсэнгуми больше не выдвигали обвинений. Дело об убийстве Сакамото Рёмы закрыли за смертью всех подозреваемых – Харада Саноскэ, которого считали непосредственным исполнителем наряду с Сайто Хадзимэ, сложил голову под Уэно. Сайто же, по официальным данным, погиб в первом и последнем столкновении сил альянса Са-Тё с войсками Айдзу на перевале Бонари.
...А то, что заместитель Хидзикаты, помощник инспектора Фудзита Горо, был до странности похож на покойного Сайто – так это мало ли, кто на кого похож.
– Помимо пули, у нас есть ещё вот это. – Инспектор достал из внутреннего кармана и положил на стол полоску белой ткани, чуть запачканную кровью с одного края.
На белом поле были набиты чёрной краской три иероглифа: "Самбякудзю".
– "Триста зверей"? – удивился Кацура. – Это ещё что?
– У них были нашивки на рукавах, – пояснил Хидзиката. – У всех пятерых. Но никто из наших осведомителей среди якудза не слышал о шайке с таким названием.
– У мальчика тоже была нашивка, – Кэнсин прикрыл глаза, силясь восстановить в памяти увиденное в тот миг, когда они находились лицом к лицу. – Я не обратил внимания сразу, а теперь припоминаю. Чёрная куртка и белая нашивка на рукаве. И... да, ещё повязка на голове. Не знаю, какого цвета.
– Красного, – пробормотал Хидзиката. – На месте засады нашли красную ленту. Но одежду легко сменить.
– Ещё у него должен быть след от удара сакабато, – Кэнсин провёл ребром ладони по груди наискосок. – Длинный узкий синяк, он не скоро сойдёт. По синяку вы его узнаете.
– Ну да, – хмыкнул Хидзиката. – Всего-то хлопот – переловить и раздеть по пояс всех беспризорников в возрасте двенадцати лет. Как нечего делать.
Кэнсин вздохнул. Он очень хотел помочь, но никаких особых примет, вроде родинок и шрамов, сообщить не мог. Лицо юного стрелка он тоже запомнил смутно – и из-за темноты, и из-за потрясения.
Только глаза и врезались в память – большие, тёмные, отчаянные. И совершенно не детский взгляд, в котором даже испуг не перебил ожесточённой решимости.
– Глаза, – сказал вслух Кэнсин.
– Что? – не понял инспектор.
– У него были глаза не как у одурманенного. И он не поднялся после моего удара. А когда поднялся – убежал, а не бросился в драку.
– Если его не опоили, – поймал его мысль Кацура, – значит, он ещё должен быть жив.
– И, значит, хотя бы этой пешкой наш неизвестный игрок дорожит, – кивнул Хидзиката. – Интересно.
Он достал часы, откинул крышку и недовольно покачал головой.
– Ещё один вопрос, господа. Что можете сказать о стиле фехтования ваших противников? Какие-нибудь характерные приёмы? Может быть, знакомая школа?
Кэнсин задумался.
– Ничего знакомого, – неуверенно сказал он. – Да и дрались они не очень хорошо. Сомневаюсь, что хотя бы один из них был на уровне мокуроку. Так... как будто нахватались по верхам из разных стилей.
– Ясно, – разочарованно протянул Хидзиката. Будь хоть один из злоумышленников дипломированным бойцом, его можно было бы вычислить по спискам учеников школы, а самоучкам счёта никто не вёл. – Прошу прощения, но мне пора в управление. Фудзита разбирается там с оружием преступников – может быть, ему удалось что-то выяснить. А вас, господин Кацура, я попрошу всё-таки поразмыслить над списком ваших врагов и подумать, кто из них мог использовать такие средства для вашего устранения.
Он поклонился и направился к дверям.
– Господин инспектор, – окликнул его Кэнсин. – Если этого мальчика арестуют и его вина будет доказана, что его ждёт?
Хидзиката обернулся на пороге гостиной.
– За покушение на жизнь советника? Скорее всего, смертная казнь, если суд не проявит снисхождения к возрасту подсудимого. Всего хорошего, господа. Благодарю за содействие расследованию.
Он вышел стремительно, как можно двигаться только в европейской одежде, в которой ничего не свисает, не путается в ногах и не цепляется за мебель. Порой Кэнсину казалось, что этот человек сменил синее форменное хаори на заморский наряд только ради удобства.
Кацура дотянулся до коробки с табаком и начал набивать трубку заново.
– Ничего не поделаешь, Химура, – ответил он на вопросительный взгляд телохранителя. – Будем ждать новостей.
Глава 3
Новости не заставили себя долго ждать. На рассвете третьего дня после покушения, когда Кэнсин после очередной полубессонной ночи клевал носом над чашкой утреннего риса, Кацура вошёл – точнее, ворвался к нему в комнату.
– Ночью было ещё одно нападение, – отрывисто сообщил он. – Сайго цел, Омура ранен. Из нападавших никого взять живым не удалось.
– Снова "Триста зверей"? – вскинулся Кэнсин. Всю сонливость как рукой сняло.
– Да, с такими же повязками. Это что-то похуже, чем просто банда. – Нервно сжимая кулаки, Кацура прошёлся по комнате к окну и обратно. – Газетчики в восторге, правительство в панике. Я еду в Дадзёкан.
– Господин Кацура! – От возмущения Кэнсин привстал, чуть не опрокинув поднос. – Вам нельзя покидать дом без охраны!
– Успокойся, я с охраной. Инспектор Найто прислал мне Фудзиту и ещё двоих людей. Но его отдела не хватит на охрану всех членов правительства. Зато если он в ближайшее время не представит им голову организатора этих нападений, следующей на очереди будет его голова. Как ни крути, а для инспектора полиции это крупный провал, и по такому случаю ему припомнят всё хорошее, начиная с "Икэда-я"... Ну, всё, я должен идти. Поговорим вечером.
***
Подробности нападения, взбудоражившего столицу, Кэнсин узнал в тот же день от Мацумото-сэнсэя, как обычно пришедшего после обеда сменить повязку. Утро врач провёл в доме Омуры Масудзиро, военного министра, оказывая ему помощь. Состояние Омуры внушало тревогу: глубокая рана в ногу, нанесённая мечом, была сильно загрязнена, и Мацумото опасался воспаления.
Нападение произошло, когда Омура вместе с Сайго Такамори сидели в отдельном кабинете ресторана "Мидзуки" Они уговорились о частной встрече, чтобы обсудить несколько вопросов, в которых они никак не могли достичь согласия на заседаниях правительства. Видимо, Сайго надеялся, что неформальная обстановка сделает уважаемого собеседника более сговорчивым. Но вышло наоборот, и спор за ужином затянулся до глубокой ночи.
Люди с повязками "Самбякудзю" на рукавах ворвались в ресторан, когда все посетители, кроме Сайго и Омуры, уже разошлись. Хозяина и его жену убили сразу, не успевшего сбежать повара – на пороге чёрного хода. И направились в кабинет для высоких гостей.
– Их было восемь человек, – рассказывал Мацумото-сэнсэй, накладывая на рану густую тёмную мазь. – И они как будто заранее знали, куда идти. Двое зашли с веранды, остальные – из общего зала.
– Как же господин Сайго уцелел? – изумился Кэнсин.
В отличие от Кацуры, Сайго Такамори не мог похвастаться высоким мастерством мечника. Имея внушительный рост и сложение борца сумо, он в последнее время сделался неповоротлив – сказывалась сидячая работа. Трудно было представить себе, чтобы он отбился хотя бы от одного убийцы, не говоря уже о восьми.
– А с ним был Накамура, – усмехнулся Мацумото. – Потому-то из напавших никто и не выжил. Даже для полиции работы не осталось.
Кэнсин понимающе кивнул. С Накамурой Хандзиро, тогда носившим имя Кирино Тосиаки, ему довелось один раз встретиться в бою – в приснопамятном сражении у Запретных врат, когда войска Тёсю пытались пробиться во дворец, а самураи Сацумы под командованием Сайго выдавливали их обратно. В тот раз Кэнсин успел обменяться с Кирино несколькими ударами, прежде чем неумолимое течение боя растащило их в разные стороны, – и был весьма впечатлён его мастерством. Но больше помериться силой им не пришлось: в следующий раз они встретились уже союзниками.
Если этот человек охранял Сайго Такамори, то не приходилось гадать, почему нападение провалилось. Скорее следовало удивляться тому, что убийцы смогли дотянуться хотя бы до одной из намеченных целей.
– А как же господин Омура?
Мацумото помрачнел.
– А он попытался сбежать через сад, не зная, что на веранде ждут ещё двое. Отбиться не смог, получил мечом по ноге и упал с веранды в пруд. Злоумышленники его не достали, но он потерял много крови, пока подоспела помощь, и в рану попала грязная вода. – Мацумото завязал концы бинта на спине у Кэнсина. – А я-то надеялся, что после окончания войны у меня поубавится работы такого рода.
– А что... инспектор Найто? – осторожно спросил Кэнсин.
Мацумото вздохнул.
– Рвёт и мечет, само собой. В городе бесчинствует банда, нападающая на членов правительства, а у него за три дня – ни одной новой зацепки. По-моему, он готов сам убить Накамуру за то, что тот не оставил ни одного бандита для допроса.
– Если они приняли то же снадобье, – напомнил Кэнсин, – то их в любом случае не удалось бы допросить. Ведь так?
– Да, вы правы. Кстати, – Мацумото принялся складывать на поднос обрезки бинтов и корпию, – я попытался разобраться с составом этого снадобья, исходя из тех следов, что обнаружились при вскрытии. Может быть, зная, из чего оно было приготовлено, мы найдём аптекаря, который его продал. Но пока надежды на это мало... Ну, вот и всё. Отдыхайте, господин Химура.
– Спасибо вам за заботу, Мацумото-сэнсэй.
Врач скупо улыбнулся и вышел.
***
Кацура вернулся поздно вечером. Устало сообщил, что Сайго всё-таки прибыл на заседание правительства и в самых нелестных выражениях пристыдил тех отсутствующих, кто из страха перед новыми нападениями предпочёл остаться дома. Пример Сайго оказался благотворен, и к концу дня панические настроения сошли на нет. О состоянии здоровья Омуры справлялся сам государь... да, ему доложили о происшествии, и он изволил выразить беспокойство в связи с этим разбоем, равного которому не было со времён Реставрации.
– Господин Кацура, – настойчиво сказал Кэнсин, – вам нужна постоянная охрана.
– Фудзита будет сопровождать меня в поездках, – отмахнулся Кацура. – А от пеших прогулок я воздержусь, по крайней мере, до твоего выздоровления.
– Я не об этом. Вам нужна охрана и в доме тоже.
– Вот как? – Кацура поставил трость в угол и обернулся. – Ты считаешь, что в доме мне может грозить опасность? От кого?
– Кто-то выдал "Самбякудзю" ваш маршрут до дома. И кто-то сообщил им место и время встречи Сайго и Омуры. Это означает, что у них есть осведомители в окружении жертв. Они потеряли пятерых – и почти сразу посылают восьмерых на такое же безнадежное дело. Похоже, они вовсе не считают потери, а значит, у них нет недостатка в исполнителях. Возможно, их действительно триста человек. – Кэнсин начал отгибать пальцы на здоровой руке. – Численность, вооружение, осведомители в высших кругах правительства, и, вероятно, агенты внешнего наблюдения. Я думаю, вы были правы – это не просто банда. Это организация уровня Синсэнгуми. И кто-то из ваших слуг или помощников работает на них.
По мере того, как он говорил, лицо Кацуры приобретало всё более задумчивое выражение.
– Неплохо, – проговорил он, когда Кэнсин умолк. – Сам додумался?
– У меня было много времени на размышления. Думаю, Хидзиката пришёл к тем же выводам. Нападения слишком хорошо спланированы...
– И при этом бездарно провалены, – возразил Кацура. – В твоих рассуждениях есть один изъян. Если "Триста зверей" были так хорошо осведомлены о наших перемещениях, они должны были знать и о том, что меня сопровождаешь ты, а Сайго – Накамура. Допустим, при нападении на нас они недооценили тебя и слишком понадеялись на своего стрелка. Но вчера-то они должны были учесть сделанные до этого ошибки. А они даже огнестрельным оружием не воспользовались, просто выставили тех восьмерых на убой. Если они знали, что Сайго будет под охраной, почему не послали больше людей? А если не знали – то что же за осведомитель у них такой?
Кэнсин покачал головой. Он тоже этого не понимал.
– Ладно, – Кацура подошёл к окну, несколько секунд смотрел в темноту, а потом рвыком задёрнул занавески. – Считай, что ты меня убедил. Я что-нибудь придумаю насчёт охраны. В конце концов, даже если в доме нет их сообщника, с этих безумцев станется напасть и без подготовки... Ох, Химура-кун, нет ничего хуже, чем воевать с дураками.
Он невесело улыбнулся Кэнсину.
– Отдыхай, пожалуйста. Ты нужен мне здоровым – и как можно скорее.
продолжение в комментариях