Название: Темная половина сердца
Размер: драббл
Персонажи: Удо Дзинэй (Курогаса), Сайто Хадзимэ, Тодо Хэйскэ, Камия Каору, Химура Кэнсин (Баттосай)
Категория: джен
Жанр: криминальная драма
Рейтинг: R
Примечание: Син-но иппо ("одна половина сердца") - техника мгновенного гипноза, парализующего противника.
Предупреждения: насилие
От автора: Ещё один мини, "отжатый" до драббла. Получилось не так гладко, как с "Верным слугой", но всё равно неплохая тренировка.
— С-синсэнгуми?
Девчонка храбрилась изо всех сил — яростно дёргала верёвки, сверкала глазами, дерзила и несла всякую чепуху. Но голос у неё дрогнул, когда она произнесла это имя:
— Синсэнгуми?
Застарелая ненависть царапнулась внутри: даже мелкой соплюхе мёртвые Волки внушали больший трепет, чем живой Курогаса. И остро, до дрожи, захотелось взять эту дурочку за белое горло и сдавить — медленно, чтобы увидеть в её упрямых глазах настоящий ужас, вдохнуть её последний беззвучный всхлип...
Удо облизнул горящие губы. Ещё не время. Её очередь наступит потом, когда он разделается с Баттосаем. А пока...
Он улыбнулся, щелчком отправляя сигарету в мокрую от дождя траву.
Запах крови всегда кружил ему голову. Никакие благовония не сравнятся с этим тяжёлым дурманящим ароматом — терпким, солёным, парным. Ни одна женщина на ложе любви не пахнет так сладко, как кровь, бегущая по ложбинке лезвия, брызжущая на руки тёплой росой.
Но ещё слаще был страх. Бледность искажённого лица, трясущиеся руки, сорванное дыхание. Беспомощность мыши, застывшей под мертвящим взглядом змеи... Бойся, мальчик. Смотри мне в глаза: я — зеркало твоего страха. А страх сильнее боли — поэтому даже сейчас, когда нож полосует твоё тело, ты не можешь ни пошевелиться, ни закричать.
Конечно, взять добычу с боя намного интереснее. Но когда хочется крови и не хочется шума — можно и так.
— Опять Баттосай?
Тодо с ненавистью смотрел на два знака, начертанных кровью на порванных сёдзи. "Небесное правосудие".
— За что? Они ведь даже осведомителями не были. Обычные торговцы...
Сайто, присев у тела хозяина лавки, распахнул на нём одежду, ощупал рассечённое плечо. Смерил убитого взглядом.
— В нём шесть сяку роста. Рост Баттосая — не больше пяти. А удар нанесён сверху.
— С прыжка?
— Не похоже, — Сайто раздвинул края раны. — Кость надломлена, но не разрублена. При ударе с прыжка Баттосай отсёк бы ему руку вместе с лопаткой. Нет, это сделал человек высокого роста. Как я. Или... — быстрый взгляд через плечо, — как Удо.
Удо Дзинэй, боец восьмого отряда, растянул губы в ухмылке, показав, что оценил шутку.
Второй труп. Юноша с перерезанным горлом, приказчик. Сайто провёл пальцами вдоль раны, рассёкшей шею выше кадыка, так что плоть под челюстью отпала скользким лоскутом, обнажив гортань и подъязычье.
— Рана слишком ровная. Он не сопротивлялся. — Сайто обвёл взглядом тёмные потёки, запятнавшие стену на высоте человеческого роста. — И он стоял на ногах.
— Не понимаю, — поёжился Тодо. — Его резали, а он... просто стоял? Колдовство какое-то...
— "Половина сердца", — Сайто сказал это так тихо, что Тодо не расслышал.
Удо не переменился в лице. Его мечи были чисты, на одежде — ни пятнышка. Он знал, что не оставил следов.
Но, когда они уходили из разгромленной лавки, взгляд Сайто леденил ему спину.
Целый месяц он осторожничал. Держал себя в руках, крепился. Сорвался по-глупому — впрочем, девка была сама виновата, что вышла на улицу в дни своей нечистоты; будто не знала, что кровь притягивает демонов. Едва он учуял в запахе её пота и духов тёмную железную нотку — рассудок снесло, как соломенную кровлю под ударом тайфуна.
Очнулся на опустевшей улице; топот и вопли ужаса затихали в ушах. Вожделенная добыча валялась под ногами грудой дохлятины. Были и другие трупы, но их Удо не стал считать. Он почти не жалел о случившемся — обидно было только бросать привычное место, оставлять волчью шкуру, с которой успел сродниться. Но выбора не осталось: слишком он наследил на этот раз.
...Погоня настигла его у реки. Свои, из восьмого отряда. Три безмозглых щенка, ещё не осознавших, на кого вздумали лаять.
Луна качалась в потемневшей воде, осыпая тела серебряной чешуёй, а он уже уходил от места бойни — вброд по мелководью. Ему было хорошо, каждая жилка звенела от возбуждения, сердце выстукивало дикую песнь охотника. И когда из-под моста навстречу ему шагнула высокая тень в светлой накидке — он только засмеялся, увидев знакомое лицо.
Командир третьего отряда пришёл умереть. И не имело значения, что он был одним из лучших мечников Синсэнгуми — сила Удо Дзинэя заключалась не только в мече. Может, Сайто и знал, что такое "Половина сердца", но знание ещё никого и никогда не защищало от страха. А он не мог не бояться — он, который видел, что Удо сделал с его товарищами.
И Дзинэй взглянул в глаза противника, посылая ему страх, и боль, и предсмертное оцепенение — всё, чем он сегодня насытился после долгого воздержания...
Он делал это сотни раз, но сейчас что-то пошло не так. Разящий взгляд соскальзывал, не находя уязвимого места — словно Удо смотрел не на человека, а на меч. Вместо податливой дрожи оглушённого разума — гладкая поверхность полированной стали. Вместо мрака расширенных зрачков — жгучий отсвет на кромке лезвия.
Зеркало... Зеркало, отражающее удар на того, кто его нанёс....
Удо на мгновение зажмурился, вырываясь из плена собственного наваждения. Сайто не сморгнул. Он смотрел на бывшего соратника, и в раскосых желтоватых глазах была смерть. Не гнев, не ненависть — простое и ясное убеждение, что Удо Дзинэй должен исчезнуть с лица земли. Немедленно.
Сайто шагнул вперёд.
Дзинэй бросился наутёк.
...Он не помнил, как ему удалось уйти. В память впечатался только ужас бега сквозь ночь, с рвущимся из-под рёбер сердцем, с горящей раной на спине и молчаливым преследователем позади. Ужас, который впервые в жизни заставил Удо ощутить себя жертвой, а не хищником.
Он выжил и даже нашёл себе новую работу — среди Патриотов были люди, готовые платить за чужую смерть и не задавать неудобных вопросов. Но шрам остался с ним навсегда. Как и память о пережитом страхе.
А Сайто погиб в шестьдесят восьмом, в Айдзу, защищая какой-то дурацкий замок. Отряд рассеялся, кровавый омут войны поглотил последних Волков — и не осталось никого, кому можно было бы отомстить за этот страх.
Кроме ещё одного хитокири, чудом уцелевшего в резне. Собрата по ремеслу, человека, за которым Сайто так упорно охотился в Киото.
Мёртвого нельзя победить — но хоть в этом я возьму над тобой верх, кумитё. Я, а не ты, сойдусь в последнем бою с Баттосаем. Я, а не ты, вырежу ему сердце и узнаю вкус его крови на острии меча.
Удо поднял голову, услышав шаги. Кто-то шёл сюда по лесу — открыто, не таясь, твёрдой размашистой походкой. Свет восходящей луны, просочившись сквозь ветки, сверкнул мимолётным золотом на волосах цвета ржавчины.
Ноздри Удо затрепетали, ловя в сыром воздухе предчувствие знакомого запаха. Железо, мускус и соль. Красно-лаковый блик на лезвии.
Час торжества был близок.
Название: Красный дождь, белый снег
Размер: миди
Персонажи: Химура Кэнсин, Юкисиро Томоэ, Хидзиката Тосидзо, Яманами Кэйскэ, Кондо Исами, Сайто Хадзимэ, Окита Содзи, Нагакура Синпати, Харада Саноскэ, Тодо Хэйскэ, Ито Каситаро и другие
Категория: джен, гет
Жанр: драма, ангст, детектив, AU
Рейтинг: R
От автора: Всё началось с того, что Гопник из Мибу выложил на второй левел драббл "Равный", и в комментариях завязалась дискуссия по поводу того, как развивалась бы дальше история Кэнсина, попади он в Синсэнгуми вместо Кихэйтай. В частности - стал ли бы он тем человеком, каким стал в каноне? И меня тоже как-то зацепило, захотелось развить тему. Собственно, вот результат.
— Что будем делать?
Этот вопрос был написан на лицах всех присутствующих, но только Харада, у которого мысль никогда не расходилась со словом, произнёс его вслух.
— То, что велит Устав, — сухо проговорил Хидзиката.
Наступило тягостное молчание. Окита тихонько кашлянул в кулак.
— Хидзиката-сан, но ведь мы не знаем наверняка...
— Он признался. Ты слышал его, Содзи, и ты тоже, Сано.
— Пусть так, — Окита упрямо сдвинул брови, — но я всё равно не понимаю. Ведь должна быть какая-то причина? Не мог же он вот так просто...
— И правда, — поддержал его Нагакура. — Почему бы не расспросить его для начала? Прежде чем судить, надо дать ему хотя бы возможность оправдаться.
Хидзиката внутренне поморщился. Синпати — ладно, он никогда не скрывал неодобрения по поводу того, что дисциплина в отряде поддерживается кровью. Но Содзи? "Неужели я так похож на самодура, готового рубить головы направо и налево, не давая себе труда разобраться в подоплёке дела?"
— Я пытался его расспросить, — Кондо ответил прежде, чем Хидзиката собрался с мыслями. — И Тоси-сан пытался, и Ямадзаки — во время перевязки. Только он не отвечает. Со вчерашнего дня не произнёс ни слова.
— Он понимает, что речь идёт о его жизни? — В отличие от ёрзающего, теребящего рукава Окиты, Сайто сидел, как деревянная статуя: строгая поза сэйдза, ладони на бёдрах, спина прямая, голос ровен и невозмутим. Могло показаться, что судьба обвиняемого нисколько его не волнует, но фукутё знал Сайто не первый год и видел, где пролегает грань между спокойствием и равнодушием.
— Я говорил ему, — ответил Хидзиката. — Даже два раза. Да он и сам не дурак, должен осознавать.
— А, может, он... того? — предположил Харада. — В уме подвинулся?
— Или знает свою вину и не хочет оправдываться. — Тани пытался выглядеть таким же удручённым, как сидящие рядом Тодо и Харада, но его губы против воли складывались в едкую гримасу. Только ему, не терпевшему чужого превосходства, могла быть приятна мысль о том, что отряд вот-вот лишится одного из лучших бойцов. Интересно, понимает ли этот болван, сколько врагов он только что нажил? Ему прощали надменное поведение, хвастовство и бесконечные придирки, но эту кривую улыбочку ему вряд ли простят.
— Прошу прощения. — Советник Ито, видимо, тоже уловил напряжение, повисшее в воздухе после слов Тани, и поспешил увести разговор в другое русло. — Мне кажется, мы отклонились от сути вопроса. Ведь речь идёт не об одном проступке, не так ли, Хидзиката-кун?
— Он покинул отряд, — тяжело проговорил Хидзиката. — Убил человека, который находился под нашей защитой. И позволил ранить себя в спину, что недостойно самурая.
Ито понимающе наклонил голову.
— Это действительно тяжкие обвинения. — Лицо советника выражало неподдельное сочувствие. — Если бы дело ограничивалось самовольной отлучкой, можно было бы проявить снисхождение, учитывая, что он сам вернулся в отряд и сдался. Но что касается остального... Даже если мы сможем доказать, что убийство было совершено непреднамеренно — допустим, из самозащиты — это лишь усугубит его вину, ибо получить рану от женщины столь же позорно, как и получить рану в спину.
— Простите... — несмело подал голос Тодо; в присутствии Ито, своего первого учителя, он всегда робел сильнее, чем перед лицом Кондо и Хидзикаты. — Может быть, он сделал это... ну, с её согласия? Может, они собирались умереть вместе?
— Двойное самоубийство? — тихо сказал Нагакура. — А что, похоже...
— Он её любил. — Окита стиснул кулаки; глаза его упрямо горели, на скулах двумя пятнами проступил румянец. — Но если она сама его попросила... это можно хоть как-то объяснить.
— Тодо-кун! — Голос Ито, холодный и трезвый, оборвал тягостные воспоминания. — Высказывать такие необдуманные догадки — весьма легкомысленно с твоей стороны. Если бы — подчёркиваю, если бы — они действительно пытались совершить двойное самоубийство, то это нанесло бы большой урон чести отряда. Ибо по закону выживший самоубийца подлежит казни. Разве мыслимо, чтобы воина Синсэнгуми три дня держали на позорном помосте и обезглавили, как преступника?
Хэйскэ сник и поклонился, бормоча невнятные извинения.
— Таким образом, — как ни в чём не бывало продолжал Ито, — при всём нашем сочувствии мы не можем оправдать столь грубое нарушение Устава. Я не вижу необходимости продолжать расследование. Как мы только что убедились, за этим странным молчанием действительно может быть сокрыт позор, о котором нам лучше не знать. В данных обстоятельствах сэппуку будет наилучшим выходом, который позволит несчастному умереть с достоинством, а нам — сохранить лицо. Таково моё мнение, Кондо-сэнсэй. — Он повернулся к командиру и отвесил небольшой учтивый поклон.
Снова наступило молчание. Ито умел всё разложить по полочкам так, что и не поспоришь. Он был прав, несомненно, — но Хидзиката чувствовал, что в душе у него что-то противится этой правоте. И он готов был поклясться — не у него одного.
— Ито-сан, — проговорил, наконец, Кондо. — Я высоко ценю ваше стремление любой ценой защитить доброе имя Синсэнгуми. Но всё же я считаю, что мы должны расследовать это дело до конца. Не для того, чтобы оправдать преступление, но для того, чтобы понять его причины и впредь не допускать подобного. — Он взглянул на своего заместителя. — Хидзиката-кун, каково его состояние?
— Раны многочисленны, но не смертельны, — отозвался Хидзиката. — Ямадзаки сделал ему перевязку. Он потерял приличное количество крови, и его лихорадит, но, думаю, за три-четыре дня он отлежится. Я поместил его в отдельную комнату и приставил к нему Симаду для охраны.
— Хорошо, — кивнул командир. — Дадим ему четыре дня. Если он придёт в себя и заговорит, мы узнаем правду. Если нет, то по крайней мере, он наберётся сил, чтобы совершить сэппуку достойно. Хидзиката-кун, я прошу тебя и Ямадзаки обеспечить должный уход за ним в эти дни. Что бы ни случилось, он был нашим товарищем. Позаботьтесь о нём.
***
Держа одной рукой поднос с лекарствами и ворохом тонких, чисто выстиранных хлопковых тряпок, Хидзиката отодвинул перегородку и шагнул в комнату. Скучающий в углу Симада поклонился заместителю командира и сел на место, положив меч поперёк колен. С прошлой ночи он находился здесь неотлучно, следя за арестованным с той минуты, как его принесли сюда. Трудно было ожидать, что человек в таком состоянии может бежать или оказать сопротивление, но в этом случае лучше было перестраховаться.
— Как он? — спросил Хидзиката, ставя поднос на пол у постели.
— Лежит, — тяжело вздохнул Симада. — Один раз только вставал. Я тут ходил по малой надобности, ну и его сводил, а то ведь с ночи взаперти... — Он смущённо кашлянул.
— Ясно. И ничего не говорил?
— Ни словечка.
Хидзиката кивнул в сторону двери.
— Иди прогуляйся и поешь заодно. Я за ним присмотрю.
— Слушаюсь. — Великан потянулся, хрустнув могучими плечами, поднял оружие и вышел.
Хидзиката взял новую свечу, зажёг от лампы и поставил в пустую плошку на подносе. Взглянул на больного — тот лежал на боку, натянув одеяло до подмышек. Трудно было понять, спит он или бодрствует: за время их разговора он ни разу не пошевелился. Дыхание его оставалось ровным и неглубоким, а лица было не разглядеть под бинтами и растрёпанными волосами.
Хидзиката протянул руку и похлопал его по плечу — осторожно, помня о колотой ране, которую он вчера сам помогал обрабатывать.
— Химура-кун, — позвал он. — Вставай, пора повязку менять.
Юноша пошевелился и медленно сел, сбросив одеяло. Он двигался с видимым трудом, что было неудивительно, учитывая его состояние. Рыжие волосы, распущенные и непричёсанные, в беспорядке спадали ему на плечи поверх серого дзюбана. На руках остались бурые разводы, вокруг ногтей — чёрные ободки засохшей крови, и видеть это было как-то дико. Химура всегда был страшным чистюлей, после удачного патрулирования сразу бежал к колодцу — отмываться, а форменное хаори стирал чуть ли не каждый день. В отряде шутили, что командира проще всего найти в штабе, Окиту — в додзё, Хараду — на кухне, а Химуру — с кадушкой на заднем дворе.
Он повернулся в ту сторону, оттуда услышал голос Хидзикаты, и замер, чуть подняв подбородок вверх, как это делают слепые. Из-за тёмных пятен кровоподтёков и белой повязки на глазах его лицо казалось странно неподвижным и незнакомым. И ещё эта рана... По какой-то чудовищной случайности свежий порез на щеке лёг поперёк прошлогоднего шрама, превратив его в косой крест. Или это была не случайность?
— Ты скажешь, наконец, что с тобой произошло? С кем ты дрался и кто разукрасил тебе лицо?
Химура молчал.
— Командир дал тебе четыре дня на лечение. После этого тебя будут судить за нарушение Устава. Если тебе есть, что сказать — говори сейчас. Ну?
Не дождавшись ответа, Хидзиката начал развязывать бинты, раздражённо путаясь в лезущих под руки волосах. Размотав повязку, он осторожно стёр с припухших век остатки мази. Потом поднял плошку со свечой, взял Химуру за подбородок и повернул его лицо к свету.
— Открой глаза, — приказал он. Юноша покорно разлепил веки. Больная краснота, залившая белки, не исчезла, но немного уменьшилась. Хидзиката поводил свечой туда-сюда, наблюдая за движением зрачков. В глазных болезнях он разбирался получше Ямадзаки — имел опыт. Правда, борьбу за зрение брата он проиграл, но многому научился за это время, и мог с уверенностью сказать, что Химура не ослепнет. Заживляющая мазь уже частично сняла отёк и покраснение обожжённых век. За четыре дня его зрение восстановится, и перед смертью он сможет снова увидеть дневной свет, небо и солнце.
Чистые тряпицы. Мазь. Плотная, но не тугая повязка. Лицо Химуры снова сделалось неузнаваемым, и от этого стало чуть легче. Не товарищ, не брат по мечу — просто безымянный пациент. Как в старые времена.
Собрав волосы пациента в хвост и перебросив их вперёд, Хидзиката стянул с его худых плеч дзюбан. Раздвинул бинты, убеждаясь, что длинные порезы на спине подсохли и не воспаляются. Распустил повязку на правом плече — там тоже всё оказалось в порядке, на тряпке осталась кровь и сукровица, но опухоли не было заметно. Он ещё раз промыл раны, перевязал заново и поправил на юноше одежду, пытаясь избавиться от засевшего внутри ощущения, что он перевязывает и одевает мертвеца. Тёплого, дышащего, изредка вздрагивающего от боли — но уже не принадлежащего этому миру.
— Всё, — сказал он, собирая на поднос грязные бинты. — Можешь ложиться.
Химура неловко улёгся на левый бок. Нащупал одеяло, натянул на себя. Хоть бы спасибо сказал. А впрочем, за что ему благодарить того, кто через несколько дней прикажет ему умереть?
— Зачем ты вернулся? — зло сказал Хидзиката. — Ты ведь знал, что тебя ждёт, так зачем вернулся? Содзи, Харада, Саннан-сан — они же места себе не находят. Тебе на свою жизнь наплевать, это я уже понял, — а им каково? О них ты подумал?
Ему показалось, что рыжая голова чуть шевельнулась. Но ответа по-прежнему не было. Хидзиката закусил губу. Взять бы этого обормота в охапку, вместе с одеялом и всем остальным, вытащить наружу, вытряхнуть в снег за воротами — и пусть убирается на все четыре стороны...
Но нельзя. Нельзя.
Дверь открылась, и Симада боком протиснулся в комнату, таща накрытый столик. Чашка супа, рис и чай — как раз то, что нужно для больного. И палочка сладких данго в бобовой обливке. Хидзиката неслышно скрипнул зубами.
— Помоги ему поесть, — бросил он Симаде и вышел.
***
"Когда же это началось? — думал Хидзиката, складывая оставшиеся бинты и лекарства обратно в короб, где он держал медицинские принадлежности. — Когда он стал отдаляться от нас? Пожалуй, после дела в Икэда-я... Да, Икэда-я..."
...Когда они подбежали, драка шла уже на улице у входа в гостиницу. Нитта рубился с двумя противниками, и ему приходилось несладко. Хидзиката с ходу полоснул того мятежника, что оказался ближе, и нырнул внутрь, в душный полумрак, где кричали, стонали и звенели оружием. Остальные последовали за ним.
Таби мгновенно промокли от крови — лужа подтекла уже к самым дверям. Хидзиката услышал голос командира и бросился к нему, по дороге срубив ещё кого-то всклокоченного и окровавленного, с безумными глазами.
Кондо был на ногах и, кажется, не ранен, но на него наседали сразу трое, и, если бы не кольчуга — ему пришлось бы худо. Хидзиката налетел на мятежников сзади, отвлёк одного на себя; Сайто в два удара расправился со вторым и прикончил того, который бился с фукутё, третьего командир свалил сам. Тяжело отдуваясь и обливаясь потом из-под шлема, он обвёл помощников мутным взглядом, мотнул головой в сторону лестницы и прохрипел: "Содзи и Кэнсин... там, наверху..."
Хидзиката, не мешкая, побежал к лестнице, зная, что Сайто и Харада позаботятся обо всём остальном. Зачищать этаж вдвоём — дело опасное, и командир правильно сделал, что оставил наверху двух сильнейших бойцов... но Химура ещё неопытен, а Содзи в последнее время что-то часто стал болеть — ещё с весны ходил простуженный...
На полу у подножия лестницы валялся труп ещё одного ронина с разрубленной головой. Хидзиката с одного взгляда узнал этот почерк. Кости черепа прочны, и при рубящем ударе в голову лезвие часто соскальзывает, срезая только кожу с волосами; наглядным подтверждением служил ошмёток скальпа, на котором Тосидзо чуть не поскользнулся несколько секунд назад. Но у Химуры таких оплошностей не случалось: его удар легко прорубал кости. Голова ронина была рассечена надвое, как тыква, и ступени лестницы, по которой он скатился, лоснились от крови.
На галерее второго этажа было немного светлее: в углу коптила чудом не растоптанная лампа, а в дыры на месте выбитых ставней заглядывала луна, и небо временами озарялось дрожащим багровым и золотым светом фейерверков. В канун праздника Гион весь город предавался гульбе и веселью.
Сбоку, из-за покосившихся фусума, раздался шум, картонная створка сорвалась с рамы, выбитая ударом изнутри, и в коридор перед Хидзикатой вывалился человек с мечом в опущенной руке. Его лицо было искажено, глаза вытаращены, рот широко раскрыт, словно в попытке закричать — но вместо крика из его глотки вырвалась струя густой тёмной крови, заливая распахнутую юкату и грудь под ней. Хидзиката не сразу заметил, что из правого бока умирающего торчит остриё меча, пронзившего человека насквозь — точным, безжалостным ударом.
Обратный рывок — и остриё исчезло, а человек мешком свалился на пол, конвульсивно суча голыми ногами. Химура, стоявший за его спиной, резким взмахом отряхнул кровь с меча. Юноша был очень бледен, но с виду невредим, только на левой щеке текла красным глубокая царапина. Да, в такой каше и мастер не всегда может уберечься от мелких ран.
— Фукутё, — выдохнул он хриплым незнакомым голосом. — Окита-сан... там...
Не дослушав, Хидзиката рванулся мимо него в комнату.
Ставни здесь тоже были сорваны, и ночной воздух чуть-чуть разгонял зловонную духоту закрытого помещения. Содзи сидел под стеной у окна. Меч его валялся рядом, нагрудник был расстёгнут, одежда забрызгана кровью. Кровь была у него и на лице — мелкими крапинками на щеках, потёками в уголках рта и на подбородке. Но он был в сознании и, увидев заместителя командира, виновато улыбнулся перепачканными губами.
— Хидзика... — Не договорив, Содзи кашлянул и прижал ладонь ко рту. Холодея, Хидзиката увидел тёмные пятна на белой кромке рукава.
— Молчи, — приказал он, опускаясь на колени и стаскивая с Окиты нагрудник. Прочь, прочь всё, что давит на рёбра и мешает дышать. Носилки бы надо — но лестница узковата. Значит, на руках. И очень осторожно — не тряхнуть, не растревожить...
Подведя руку под спину Содзи, он забросил его руку себе на шею. Подхватил его под согнутые колени. Химура стоял рядом с мечом наготове, но врагов больше не было. Кажется, эти двое вырезали всех, кто здесь оставался... хотя нет, где-то на этаже ещё слышался шорох и стоны. Из соседней комнаты доносилось невнятное жалобное бормотание; прислушавшись, Хидзиката разобрал: "Не хочу умирать... мне нельзя умирать... нельзя..."
Но Хидзикате некогда было отвлекаться на мелочи. Поднимая Окиту с пола, он сквозь зубы бросил застывшему Химуре:
— Закончи здесь. Чтобы ни одна сволочь не дышала.
И отвернулся, думая лишь о том, как удержать в руках тяжёлое тело и не споткнуться на ступенях, красных и скользких, словно устланных сверху донизу драгоценным шёлком из Этидзэн.
...Когда Химура спустился к ним на первый этаж, наверху стояла мёртвая тишина.
"Он тогда ещё хотел отказаться от награды, — вспоминал Хидзиката. — Будто стыдился прекрасно сделанной работы. К счастью, у командира хватило терпения растолковать ему, что самураю не положено воротить нос от княжеского дара, а то был бы скандал. Но деньгами он так и не воспользовался — кажется, раздал погорельцам после пожара... Мы подшучивали над ним, только он не смеялся в ответ. И всё сильнее замыкался, уходил в себя. Наверное, надо было поговорить с ним, разобраться — но у нас тогда все мысли были о Содзи... Как раз в сентябре врач сказал нам, что надежды нет. А через неделю Химура привёл эту девушку..."
...Он ввалился во двор, неся её на руках — хрупкую, небольшого роста, в скромной белой одежде. Выбежавших навстречу Хидзикату с Харадой чуть удар не хватил — оба, и юноша, и девушка, были в крови с головы до ног. Конечно, бой — дело грязное, и всем бойцам не раз случалось забрызгаться, но такого Хидзиката в жизни не видел: Химура и незнакомка в белом словно под кровавым дождём искупались.
Как выяснилось, почти так оно и было. Бесчувственную девушку уложили в одной из свободных комнат, закутав её в одеяла вместо перепачканного верхнего платья, а Химура, сам наскоро переодевшись, рассказал командирам, что произошло. То, что Исин Сиси жаждут отомстить за Икэда-я, не было новостью для Кондо и Хидзикаты. И раньше находились дураки, пытавшиеся охотиться на лучших бойцов Синсэнгуми, но тот, что напал на Химуру, оказался довольно изобретательным по сравнению с остальными. По крайней мере, никому из предыдущих горе-мстителей не приходило в голову подстерегать жертву, засев с револьвером на арке городских ворот.
Злоумышленник хорошо выбрал время — поздним вечером в дождь его было почти невозможно разглядеть, а подходящего к воротам человека подсвечивал сзади фонарь у дверей соседней лавки. Но он не принял в расчёт, что Химура отлично умет распознавать опасность, и что прицелиться сверху по быстро двигающемуся человеку существенно труднее, чем сбоку. Пока стрелок высаживал пули по лужам и окрестным деревьям, Химура поднялся на ворота и зарубил его в два взмаха. Размытая дождевой водой кровь хлынула сверху на улицу — и на девушку, которую угораздило проходить под воротами прямо в эту минуту.
Бедняжка свалилась в обмороке прямо посреди дороги. Химура, перепугавшись, спустился вниз, измазался сам, пока выносил девушку из-под кровоточащей арки, и, не сумев привести её в чувство, понёс пострадавшую к единственным врачам, которых он знал. То есть к Ямадзаки и Хидзикате. Нашёл подарочек, нечего сказать.
Фукутё не знал, чего ему больше хочется — смеяться или наорать на этого идиота, который, видно, спутал казармы Синсэнгуми с храмовой больницей. Кондо был настроен более миролюбиво. В конце концов, Устав не запрещал присутствие женщин на территории отряда, а в желании помочь несчастной девице нельзя было усмотреть ничего, пятнающего честь самурая. Незнакомку поручили заботам госпожи О-Масы и её дочери Хидэ. Химура порывался ещё и заплатить им за хлопоты, но О-Маса возмущённо отказалась и велела ему вместо этого "купить бедной девочке новое платье взамен того, которое вы ей так жутко испачкали".
Хидзиката полагал, что девушка уйдёт на следующий день, как только оправится от потрясения и выслушает все положенные извинения. Но вышло совсем по-другому. На следующее утро, когда они сели завтракать с Яманами и командирами подразделений, девушка как ни в чём не бывало вышла к ним с котелком риса, поклонилась и принялась раскладывать еду по чашкам. А госпожа О-Маса, сияя ласковой улыбкой, сообщила, что незнакомку зовут Юкисиро Томоэ, что она неприкаянная сирота, но девица смышлёная, вежливая и работящая, и потому О-Маса с удовольствием берёт её в служанки, потому что им с Хидэ-тян давно уже сил не хватает готовить на такую ораву.
Против этого Хидзиката ничего не мог возразить. Томоэ осталась в доме Яги — к явной радости Химуры, который переживал за неё заметно больше, чем подобало случайному знакомцу. Кухарка, подметальщица, прачка — она бралась за любую работу, не жалея рук. А руки у неё были белые и изящные: таким больше пристало держать цветы и веер, чем домашнюю утварь. И длинные густые волосы, которые она подвязывала на концах, оставляя свободно струиться чёрным шёлком по спине. И нежное полудетское лицо с глубокими чёрными глазами, всегда скромно опущенными долу. И негромкий голос, и тонкий сладковатый аромат цветущей сливы, который струился за ней повсюду, куда бы она ни шла.
Она была слишком заметна для этой деревенской усадьбы, для комнат, где, сбившись в тесноте, обитали шестьдесят молодых здоровых парней, не все из которых имели возможность остудить мужской пыл в Симабаре или где подешевле. Хидзиката опасался худшего: он уже понял, что Химура не стерпит, если его подопечной причинят обиду, а наказание за поединки по личным причинам было одинаковым и для зачинщика, и для ответчика.
К его удивлению, всё обошлось без крови. Очевидцы рассказывали: за обедом, когда Томоэ, как обычно, раздавала рис, дурень Судзуки взял её за руку и ляпнул какую-то сальность. А Химура, сидевший рядом, взялся за меч. У многих в этот момент душа ушла в пятки — и за Судзуки, у которого не было никаких шансов, и за рыжего пацана, которому светил пятый пункт Устава за вызов товарища на бой. Судзуки позеленел и чуть не подавился маринованной сливой, а Химура просто встал, опираясь на меч, поклонился Томоэ, благодаря за еду, и вышел. Будто ничего и не было.
Ками знают, намеренно это вышло или нет, но рассказ об этом случае быстро облетел казармы, и с тех пор в сторону Томоэ никто даже глазом не косил. Для всех она была "женщина Химуры", хотя Хидзиката сильно сомневался, что мальчишка хотя бы раз прикоснулся к её поясу. В конце концов, ему исполнилось только пятнадцать лет. Правда, в этом возрасте некоторых уже женили, но Химура, судя по всему, был не из тех, кто рано созревает. Да и Томоэ с виду казалась холодной, как снежная дева из старой сказки — потому-то и Хидзикате было нетрудно сохранять ровное, отчуждённо-вежливое отношение к ней. При всём её трогательном очаровании эта молчаливая куколка была совсем не в его вкусе.
И до самой зимы ничто не предвещало беды.
***
— Прошу прощения. — Голос из-за двери принадлежал Яманами. — Позвольте войти?
— Пожалуйста, — Хидзиката задвинул короб в угол и пересел к столу.
Яманами отсутствовал на сегодняшнем собрании по уважительной причине: он взял на себя все хлопоты, связанные с похоронами Томоэ. И все расходы тоже. Это было то немногое, что он мог сделать для Химуры, к которому относился с отеческим теплом, — и Хидзиката не сомневался, что Яманами исполнил этот долг так, как исполнял любую выпавшую ему службу: тщательно, ответственно и безупречно.
— Извините за беспокойство, — Яманами сел напротив, привычным движением расправив хакама. — Я пришёл справиться о состоянии Химуры-куна. Как он себя чувствует?
— Его раны не опасны, — повторил Хидзиката. — Зрение тоже скоро восстановится. Но я не знаю, как он себя чувствует, потому что он упорно отказывается говорить. И со мной, и со всеми, кто к нему приходит.
Яманами сокрушённо покачал головой.
— Он, несомненно, пережил тяжёлое душевное потрясение... Ему надо дать время, чтобы прийти в себя. Время и покой лечат многие раны на сердце.
— Ему дадут время, — раздражённо отозвался Хидзиката. — Четыре дня, начиная с сегодняшнего. Если он до тех пор не заговорит и не найдёт, чем оправдаться, ему останется только выбрать себе кайсяку. Надеюсь, хоть для этого он соизволит открыть рот...
Он умолк, обнаружив, что чуть не сломал трубку вместо того, чтобы набить её.
— Простите, Саннан-сан. Я сегодня несколько не в духе.
— Как и все мы, — печально улыбнулся Яманами. — Но я всё же надеюсь на лучшее. Вы позволите мне поговорить с ним?
— Сделайте одолжение. Может, хоть вам удастся вложить ему в голову немножко ума.
— Благодарю. — Поклонившись, Яманами поднялся и вышел. Хидзиката вздохнул, придвинул коробку с мелко нарезанным табаком и стал набивать трубку.
***
— Химура-кун, ты не спишь?
Юноша не пошевелился. Яманами подсел поближе и тронул его за плечо.
— Я хотел поговорить с тобой. Поговорить о Томоэ.
Произнося это имя, он почувствовал, как плечо под его ладонью дрогнуло. Химура не спал, просто не желал откликаться. Ну что ж...
— Мы похоронили её сегодня. У деревенского храма — знаешь, там, где два сливовых дерева возле колодца? На Новый год они расцветут, будет очень красиво. Я думаю, ей бы понравилось.
На этот раз Яманами услышал вздох — короткий, как от боли. Помолчал немного, давая юноше успокоиться, и продолжал:
— Не тревожься о ней. За неё прочли все молитвы, какие положено. Хотя такие чистые души обретают покой и без молитв. Когда-нибудь вы встретитесь снова, в лучшем перерождении.
Химура качнул головой — чуть-чуть, но Яманами заметил это движение.
— Я верю в это, — мягко сказал он. — Хотя тебе это, может быть, не кажется веским доводом, но я верю.
Молчание.
— Осталось только одно дело, но тут нужна твоя помощь, — Яманами опять уловил рукой короткую дрожь. — Ты выберешь для неё посмертное имя?
Юноша замер, и на мгновение Яманами показалось, что он сейчас опять замкнётся наглухо. Потом сухие губы шевельнулись.
— Зачем? — это слово Яманами скорее угадал, чем расслышал.
— Ты знал её лучше всех нас, — мягко ответил он. — Тебе виднее, какое имя больше подойдёт ей.
На этот раз молчание было долгим. Пугающим. Яманами уже начал думать, что напрасно затеял этот разговор, когда Химура снова заговорил.
— Сэттэн... сэйё...
— Госпожа Снежное небо? — повторил Яманами. — Прекрасное имя. Она была бы рада получить его в дар от тебя.
Снова тишина. Яманами наклонился чуть ниже.
— Химура-кун... Ты не расскажешь мне, как это вышло?
Зря он это сказал. Плечо под его рукой мгновенно закаменело. Химура не отодвинулся, ничего не ответил, но его напряжение было подобно выставленным колючкам — не пробиться.
Яманами убрал руку.
— Мы все очень переживаем за тебя. Если мы хоть чем-то можем помочь...
Молчание — нет, хуже: стена. Заколоченная дверь. Никого нет дома, уходите, оставьте в покое...
Яманами встал и вышел, борясь с тягостным ощущением, что здесь уже никто и ничто не поможет.
***
"Когда это началось? — думал Яманами, бесцельно шагая по двору. — Когда в нём зародился этот надлом, переросший в такую глубокую трещину? Не в Икэда-я, нет — это случилось раньше. Он после каждой стычки подолгу стоял у колодца, обливаясь водой снова и снова, даже если на его руках уже не было ни пятнышка. И стирал хаори, как одержимый — краска вылиняла за месяц, Каваи ещё жаловался, что на него формы не напасёшься... Почему я не обращал внимания на все эти мелочи? На то, что он не терпит запаха крови, на то, что он пьёт — не допьяна, но всё же больше, чем можно было ожидать в его возрасте. Я бранил Сайто, думая, что это он подпаивает мальчишку, — а надо было хоть раз расспросить его, ведь они вместе ходили в патрули, Сайто видел, как он убивал в первый раз... Надо было наблюдать и думать — а я был глух и слеп к тому, что творилось у меня перед носом. И очнулся лишь тогда, когда случилось страшное..."
...Когда утром Томоэ не вышла подавать завтрак, Яманами поначалу не встревожился. Мало ли за чем могли отослать усердную и расторопную служанку с утра пораньше. И только когда заплаканная Хидэ прибежала к Кондо и рассказала, что Томоэ исчезла ночью и до сих пор не вернулась — тогда стало ясно, что случилось что-то скверное. Девушку, ушедшую в зимнюю ночь из дому в одиночку, подстерегало много опасностей — от грабителей до обычного холода; поэтому Кондо распорядился послать свободных от дежурства бойцов обыскать две дороги, ведущие из Мибу в город. И заодно разбудить Химуру — а то бедняга что-то заспался после вчерашнего патрулирования и знать не знает, что тут творится...
А вот когда растерянный Харада явился с известием, что Химуры нет на месте, и меча его нет, и тёплой одежды — тут уже всполошились не только командиры, но и весь отряд. Потому что дело вдруг показалось ясным, как на ладони: двое влюблённых дураков сбежали... но зачем, ради всех богов и будд? Разве Кондо-сан и госпожа Яги запретили бы им пожениться? Или Химура что-то натворил и решил дать дёру, пока его вину не обнаружили, а девчонка не захотела с ним расставаться? Гадай, не гадай — итог один: Химуре не сносить головы, если его поймают, а ловить его будут обязательно.
Люди, посланные искать следы на дорогах, вернулись ни с чем: с утра дорогу уже успели истоптать и носильщики, и обычные прохожие. Яманами украдкой перевёл дух. Как бы ни злил его идиотский поступок Химуры, Яманами ни в коем случае не желал глупому мальчишке смерти. И надеялся, что тому, по крайней мере, хватит ума спрятаться и больше никогда не попадаться на глаза Синсэнгуми.
...Уже глубокой ночью часовой у ворот крикнул, поднимая тревогу. Они высыпали из дома, кто в чём был, похватав оружие прежде верхней одежды.
Они не сразу узнали оборванного, истерзанного человека, замершего у входа во двор. Лицо его было покрыто синяками и кровью, веки опухли, превратив глаза в щёлочки, рыжие волосы слиплись в сосульки. Одежда на плечах и спине висела кровавыми лохмотьями.
А на руках у него лежала белая, как призрак, Томоэ. Голова девушки свисала с локтя Химуры, волосы стелились до земли, и безжизненно качалась тонкая, испачканная кровью рука. На груди поверх платья темнело широкое красное пятно.
Они застыли, как громом поражённые. Все — и Кондо, и Хидзиката, и бледный, как полотно, Окита, и совершенно оглушённый, онемевший Яманами. Только Хараду не коснулось общее оцепенение: с яростной руганью растолкав замерших друзей, он подскочил к шатающемуся Химуре и буквально выхватил у него из рук мёртвую девушку.
— Кто? — взревел он, глядя на белое лицо Томоэ и на кровь, застывшую на её одежде. — Какая сволочь это сделала?!
— Я, — сказал Химура Кэнсин.
И упал.
***
— Итак, ты не хочешь объясниться?
Юноша молча качнул головой. На его глазах больше не было повязки, но взгляд ещё оставался мутным и напряжённым, словно он нечётко различал очертания предметов. Но он мог вставать и ходить самостоятельно, а значит, больше не было причин откладывать вынесение приговора.
Хидзиката взял эту обязанность на себя. Не в первый раз, впрочем.
— Тебе вменяются в вину самовольный уход из отряда, убийство служанки Юкисиро Томоэ и недостойное самурая поведение. Тебе есть что ответить по этим обвинениям?
Химура снова покачал головой.
— Наказание тебе известно. Во искупление вины ты должен совершить сэппуку. Завтра, на рассвете.
Не то кивок, не то поклон.
— Кого ты попросишь помочь тебе уйти из жизни? — а вот на этот вопрос уже нельзя было отмолчаться. Хидзиката ждал ответа — и не ошибся.
— Сайто-сан, — хрипло проговорил Кэнсин.
— Его сейчас нет в Мибу, — со странным облегчением отозвался Хидзиката. — Но это не имеет значения, твоя просьба будет удовлетворена. Мы отложим церемонию до его возвращения.
Он сам не понимал, почему его так обрадовала эта короткая и наверняка бессмысленная отсрочка. Но Химура в любом случае сделал хороший выбор. Если бы он попросил об этой услуге Окиту... или Яманами... Хидзиката сжал губы. Нет, лучше и впрямь Сайто.
— Я передам командиру твоё пожелание, — сказал он вслух. — Уверен, он не будет возражать. До возвращения Сайто ты остаёшься под арестом. — Он дождался ещё одного кивка в ответ и повернулся к Симаде: — Можете идти.
"Два дня, — подумал он про себя, когда Химура и его конвоир удалились. — Два лишних дня жизни для мальчишки. Или — два лишних дня мучений? Не важно, Сайто всё равно не вернётся раньше...."
Он ошибся. Сайто вернулся в тот же вечер.
***
— Лес Кеккай? — переспросил Кондо.
Они сидели в его комнате вчетвером: сам командир, Хидзиката, Яманами — и Сайто. Усталый, почти загнанный, едва держащийся на ногах Сайто, проделавший за пару часов путь длиной в половину дневного перехода.
— Жители соседней деревни нашли в лесу мёртвые тела. Вместо того, чтобы тащиться в магистрат, они обратились к тем, кто оказался рядом — то есть к нам. Когда я услышал, что в день исчезновения Химуры и Томоэ из леса доносился какой-то грохот, то решил осмотреть это место сам. Помните, Хидзиката-сан, вы не могли понять, где он обжёг глаза? Так вот, это всё произошло там.
— Зачем его туда понесло? — не понял Хидзиката.
Вместо ответа Сайто достал из рукава и выложил на пол перед собой мятый лист бумаги и полоску ткани — кусок тонкого шёлка цвета глицинии. Прекрасный женский шарф, испорченный несколькими бурыми пятнами.
— Шарф Томоэ, — выдохнул Яманами.
— И письмо, которое Химура забрал с собой, но обронил во время боя, — спокойно добавил Сайто. — Не угодно ли прочесть, командир?
Кондо развернул грязный истрёпанный лист.
"Юкисиро Томоэ находится в лесу Кеккай. Ты найдёшь её живой, если придёшь один и так, чтобы об этом никто не узнал".
— Его выманили, — Кондо передал письмо Хидзикате и Яманами. — Похитили девушку и использовали её как приманку. Но кто?
— Друзья того парня, что напал на Химуру осенью, — отозвался Сайто. — Их было четверо. Правда, троих из них опознать уже невозможно. Но даже без опознания могу сказать кое-что интересное. Во-первых, они знали, что Химура их сделает — хоть поодиночке, хоть всех сразу. Поэтому они и использовали заложницу — хотели выбить его из равновесия. Во-вторых, они устроили две засады и, похоже, использовали порох. Я видел ямы, оставленные взрывами, и на месте обеих засад остались обгорелые тела. Эти люди жертвовали собой, чтобы нанести ему как можно больший урон. В-третьих, по крайней мере на одном из них было снаряжение синоби. Железные когти.
— Его раны, — медленно проговорил Хидзиката. — Четыре раны у него на спине...
— Которые были нанесены не сзади, как мы подумали, а сверху. Я нашёл дерево, на котором прятался этот синоби — кора исцарапана точно так же, как спина Химуры, а на ветке остались верёвки. Он висел вниз головой и бил когтями сверху. — Сайто покосился на Яманами. — Саннан-сан, насколько я помню, самурайский кодекс не осуждает тех, кто получил рану от удара сверху?
— Вы правы, — взволновался Яманами. — В те времена, когда складывался этот кодекс, подобное оружие было не в ходу. Я думаю, с такими уликами мы можем закрыть глаза на эти раны. Главное, что Химура-кун не проявил малодушия.
Сайто пожал плечами.
— Синоби порядком обуглился, так что и лица не осталось, но рану от меча я всё-таки углядел. Химура его зарубил.
Командиры переглянулись с надеждой. Обвинение, казавшееся тяжёлым, как могильный камень, понемногу рассыпалось под весом новых доказательств.
— Но самое интересное, — продолжал Сайто, — я нашёл на той поляне, где подобрал шарф и это письмо. Там же я нашёл и последнего из четвёрки — вот он как раз прекрасно сохранился, спасибо морозам. Ребята из моего отряда доставят его голову, я сам слишком спешил, чтобы задерживаться.
— Ну? — поторопил его Кондо.
— Поляна здорово истоптана, но кое-что мне удалось разобрать. Эти парни с пороховыми ловушками всё-таки сделали своё дело. Химура пришёл туда уже израненный, к тому же почти ничего не видел, то есть боец из него был никакой. Судя по следам, последний из заговорщиков валял его по всей поляне. Тем не менее, на месте боя остался его труп, а не труп Химуры. А в двух шагах от этого трупа был шарф Томоэ и большая лужа крови. Человек, потерявший столько крови, никак не мог бы выжить.
— Её? — глухо спросил Яманами, у которого перед глазами снова встало лицо Томоэ — белое, как чистый лист бумаги.
Сайто кивнул.
— Снег там подтаял от крови, но одна глубокая вмятина осталась. Он сидел там и держал её на руках, пока она умирала. А человек, который хотел его убить, лежал мёртвый прямо напротив них. — Командир третьего отряда повернулся к Кондо. — У меня есть только одно объяснению этому. Такие следы могли остаться, если она бросилась между противниками во время боя.
— А поскольку Химура жив, а преступник мёртв... — медленно проговорил Кондо.
— То очевидно, что она прикрыла его своим телом, — закончил за него Хидзиката.
— Он был почти что слеп. — Голос Яманами дрогнул. — Он даже не знал, что она стоит на пути его клинка.
Сайто молча склонил голову, подтверждая их догадку.
Среди гробовой тишины быстрые шаги в коридоре показались оглушительно громкими. В следующую секунду в комнату, задыхаясь, влетела Хидэ.
— Кондо-сан! — Не обратив внимания на мрачные лица офицеров, она хлопнулась на колени и обеими руками протянула командиру тетрадку. — Это у Томоэ в комнате... среди её вещей... Я подумала, что вы должны знать.
***
— Это её дневник, — Хидзиката бросил тетрадку на колени Химуре. — Тебе стоит это прочесть.
Кэнсин поднял голову.
— Я читал.
От удивления Хидзиката не нашёлся, что сказать.
— Я зашёл в её комнату, когда получил письмо. Хотел понять, как они заставили её уйти... Она оставила это на виду — наверное, хотела, чтобы я нашёл.
— Значит, ты уже знаешь, что она была в сговоре с теми, кто напал на тебя...
— Да.
— Что она разыскала тебя, желая отомстить за своего жениха, погибшего в Икэда-я. За этого молодого дурака, который подался в столицу на заработки, а угодил в компанию Ёсиды.
— Да.
— Что она всё это время шпионила за нами для Исин Сиси? Что она собиралась заманить тебя в ловушку и не выполнила свой замысел только потому, что её угораздило влюбиться в тебя?
— Да, — в третий раз повторил Химура. Голос у него был совершенно мёртвый
— Тогда какого хрена, — прошипел Хидзиката, — нет, КАКОГО ХРЕНА ТЫ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ МОЛЧАЛ?!
Юноша чуть вздрогнул от крика, но ничего не ответил, только посмотрел на фукутё. Глаза у него всё ещё были красные, взгляд слегка плыл — но не это заставило Хидзикату ощутить едкий холодок в сердце.
Никогда в жизни он не видел в глазах человека такого ясного и отчётливого желания умереть.
Ему захотелось схватить мальчишку за плечи — и трясти, пока из этой дурной рыжей головы не высыплются все мысли о смерти, вся горькая любовь, тоска и вина. Но он понимал, конечно, что это не поможет.
— Я запрещаю тебе, слышишь? — хрипло сказал он. Слова казались пустыми, как бобовая шелуха. — Я запрещаю тебе умирать. Твоя жизнь принадлежит Синсэнгуми, а не тебе. Если посмеешь наложить на себя руки, это будет самое подлое дезертирство с твоей стороны. Ты на том свете не сможешь друзьям в глаза посмотреть.
Хидзикта задохнулся и умолк, не зная, чем ещё уязвить этого дурня побольнее, чтобы заставить его встряхнуться и жить.
— Ты оправдан, — бросил он, наконец. — Сайто спасибо скажи, он ради тебя старался.
И вышел, зло хлопнув створкой.
***
— Хидзиката-сан, можно вас на пару слов?
Яманами показал взглядом в сторону колодца, давая понять, что хочет побеседовать наедине. В доме тонкие перегородки между комнатами почти не приглушали звуков, и разговоры, не предназначенные для чужих ушей, приходилось вести во дворе.
— Я вас слушаю. — Хидзиката прислонился к столбу, поддерживающему навес над срубом. Лёд в колодце разбили с утра, и над тёмной водой поднимался прозрачный, едва заметный пар, а края полыньи уже подёрнулись тонкой стеклянистой плёнкой.
Яманами спрятал кисти рук в рукава, борясь то ли с морозом, то ли со смущением.
— Фукутё, я знаю, что моя просьба покажется вам глупой... возможно, даже преступной. Но всё-таки осмелюсь просить вас: позвольте Химуре покинуть Синсэнгуми. Он не создан для такой работы, как наша.
— Из Синсэнгуми не уходят, Саннан-сан. — Голос Хидзикаты обжигал холодом, как прижатое к горлу лезвие. — Вы знаете это не хуже меня.
Яманами опустил глаза.
— Да, я знаю. Я не стал бы просить вас, но... поймите, это особый случай. Мы совершили большую ошибку с самого начала, когда приняли этого юношу в отряд. Несмотря на весь свой талант, Химура-кун ещё слишком молод. Убийства, на которые мы его толкаем, — чересчур тяжёлое бремя для его неокрепшей души.
— Ему пятнадцать. Сайто начал убивать в шестнадцать. Не вижу большой разницы.
— Сайто... — Яманами вздохнул. — Он совсем другого склада. Он умеет видеть перед собой цель, а не противника. Но не всем это дано. Другие не могут заставить себя забыть, что по ту сторону меча — живой человек, который тоже испытывает боль и страх, который кого-то любит, надеется на счастье, верит в свои идеалы... Сдаётся мне, Химура как раз из таких. В его сердце слишком много жалости. Он давит её в себе, как умеет, но... Хидзиката-сан, неужели вы не видите, что с каждым новым убийством этот ребёнок убивает самого себя?
— Саннан-сан, — тихо сказал Хидзиката. — Одумайтесь. Ещё вчера этот ребёнок, как вы его назвали, был приговорён к смерти. И вы согласились с этим решением, потому что понимали: если нарушение устава сойдёт ему с рук, о дисциплине в отряде можно будет забыть. А дисциплина — не то, чем можно жертвовать ради одного бойца, будь он хоть сам Усивака во плоти. Теперь вы хотите лишить Синсэнгуми и того, и другого — растоптать Устав и отнять у нас лучшего мечника. Я не вижу, ради чего мы должны идти на такие потери.
— Ради милосердия.
— Сейчас плохое время для милосердия, Саннан-сан. Милосердие в бою — слабость, а мы должны быть сильными.
— Тогда... ради человечности.
— Человечность требует, чтобы мы охраняли жизнь и покой жителей Киото. Как мы сможем это сделать, если в отряде не будет порядка?
Яманами отвёл взгляд.
— А если, — голос его стал совсем тихим, так что Хидзикате пришлось напрячь слух, — если Устав не будет нарушен с нашей стороны? Если Химура просто исчезнет... и мы не сможем его найти?
— И каждый дезертир будет знать, что скрыться от нашего правосудия проще, чем стянуть монету у слепого попрошайки? — Хидзиката сузил глаза. — Ну уж нет. Если он сбежит, Синсэнгуми будут преследовать его без пощады — и то же касается любого, кто захочет покинуть отряд. Слышите? Любого — будь это даже вы или я.
Он проговорил это намеренно резко и чётко — чтобы не пришлось повторять дважды. По тому, как поникли плечи собеседника, он понял, что его слова достигли цели — и про себя понадеялся, что Яманами сделает из этих слов правильные выводы.
— Сожалею, — с трудом выговорил Яманами. Он всё не поднимал глаз — смотрел в колодец, в тёмное окошко стекленеющей воды. — Я напрасно отнял у вас время. Прошу меня простить.
Отступив, он поклонился — красиво и вежливо, как всегда. И ушёл, пряча в рукавах зябнущие ладони.
***
— Садись. — Кондо кивнул на циновку.
Химура сел. Он всё ещё двигался неловко, без привычной грации и проворства, но на ногах стоял твёрдо. И больше не натыкался на косяки: зрение тоже восстановилось. Только взгляд оставался пустым, как у незрячего, и свежий шрам на щеке алел, словно клеймо.
— То, что я хочу тебе рассказать, — Кондо похлопал ладонью по стопке бумаг перед собой, — вообще-то не предназначено для ушей рядовых. Но я верю, что ты не станешь распускать язык. Так ведь?
Химура молча поклонился.
— В Тёсю произошёл переворот. Люди, которые пошли на уступки бакуфу и клялись в лояльности, больше не управляют кланом. Власть перешла в руки Исин Сиси. Одно из этих имён ты уже знаешь — Кацура Когоро. Другое запомни хорошенько: Такасуги Синсаку. Старый друг того самого Кусаки Гэндзуя, который доставил нам столько хлопот летом.
Юноша растерянно моргнул. Да, Химура-кун, вот так. Ты думал, я тебя позвал утешать и по голове гладить? Да по тебе издалека видно, что ты от этих утешений уже в петлю лезть готов. Так что никаких послаблений не жди. Когда всё в жизни настолько паршиво, спасает только работа — но это тебе ещё предстоит узнать на собственном опыте.
— Короче говоря, все мирные соглашения с Тёсю теперь можно разорвать и выкинуть. С прежней верхушкой клана ещё можно было договориться, но Такасуги скорее удавится, чем прогнётся под нас. У него за спиной тюрьма и ссылка, он потерял друзей в летнем мятеже, и он всей душой ненавидит сёгуна. Тёсю больше не пойдут на примирение, а значит — нас ждёт война. Понимаешь, что это значит?
На этот раз он пристально взглянул на Химуру, требуя ответа.
— Понимаю, — тихо проговорил тот.
— Ошибаешься. Ты ещё не видел войны в лицо. Ты видел беготню по городу за кучкой мятежников, слышал пару выстрелов из пушки, слегка поработал мечом и понюхал пороху. Ты понятия не имеешь, как оно бывает, когда две армии втаптывают друг друга в кровавую грязь. Ты не знаешь, что произойдёт, если из-за войны взлетят цены, и в столице начнётся голод или бунт.
Он немного помолчал, не отводя взгляда от лица Химуры, и добавил:
— И я не знаю.
Вот теперь мальчишка распахнул глаза в явственном изумлении.
— Оро? Вы, командир?
— Я командир одного отряда, — усмехнулся Кондо. — Прекрасного отряда, но всё же довольно небольшого по меркам настоящих армий. И я так же, как и ты, не участвовал в больших сражениях. Всё, что я знаю о войне, я знаю из книг — но этого почти наверняка окажется мало, когда нас бросят в огонь.
— Командир. — Химура смотрел на него почти с испугом. — Вы... чего-то опасаетесь? Но ведь это всего лишь один мятежный клан. Разве они могут что-то противопоставить силам бакуфу?
Кондо покачал головой.
— Я не сомневаюсь, что Тёсю будут побеждены. Но это потребует от сёгуната много сил, а его силы не безграничны. А кровь, которую придётся пролить в Тёсю, отзовётся возмущением во многих кланах, где разделяют идеи "сонно дзёй". И выплеснется это возмущение здесь, на улицах столицы. Я должен быть готов ко всему. И мне нужны все мои бойцы, Химура-кун. Особенно те, которые стоят целого подразделения.
Химура выпрямился. Кровь отлила у него от лица так, что даже шрам побледнел.
— Командир...
— Я знаю. Ты не хочешь больше убивать?
Руки Химуры, лежащие на коленях, сжались в кулаки, но он ничего не сказал — только отрывисто кивнул.
— Я не могу сделать тебя счетоводом или разведчиком — ты нужен мне как мечник. Я не могу обещать, что тебе никогда не придётся убивать. Но Синсэнгуми сражаются ради покоя и безопасности столицы, и нам никто не даст передышки. Если ты сбежишь, эту работу за тебя будет делать кто-то другой — только хуже и с большими потерями. Ты не задумывался, скольким из нас ты спас жизнь в Икэда-я? А у Запретных врат?
Химура молчал, прикусив губы.
— Нас ждут тяжёлые времена, — веско сказал Кондо. — Всё, чего я хочу — чтобы ты помог мне защитить столицу и Синсэнгуми. Иной службы я от тебя не требую.
Юноша кивнул.
— Я понял вас, командир. — Его голос был тих, но ровен. — Я буду делать ту работу, ради которой пришёл сюда. Столько, сколько потребуется. Но потом... Если наступит мир и я больше не буду вам нужен — вы позволите мне уйти?
Кондо задумался.
— Сомневаюсь, что когда-нибудь наступит такой мир, где твой меч не пригодится, — честно сказал он. — И сомневаюсь, что в таком мире будет место для Синсэнгуми. Но если такое время придёт — я отпущу тебя.
Химура поклонился снова.
— Но пока что твой меч принадлежит мне, — спокойно продолжал Кондо, — и я хочу, чтобы ты побыстрее вернулся в боеспособное состояние. Тоси сказал, что тебе уже можно тренироваться, так что Сайто ждёт тебя в додзё. Я велел ему пока не слишком усердствовать, и если ты продуешь ему больше, чем три схватки из пяти — я буду очень разочарован. Понятно?
— Так точно. Разрешите идти?
— Разрешаю.
Химура поднялся и шагнул к двери. Глядя ему в спину, Кондо отметил, что он как будто движется легче и ловчее, чем раньше. Хотя, скорее всего, это был обман зрения: в конце концов, его раны ещё не зажили до конца.
Но теперь Кондо был уверен — заживут.
Рано или поздно.
Размер: драббл
Персонажи: Удо Дзинэй (Курогаса), Сайто Хадзимэ, Тодо Хэйскэ, Камия Каору, Химура Кэнсин (Баттосай)
Категория: джен
Жанр: криминальная драма
Рейтинг: R
Примечание: Син-но иппо ("одна половина сердца") - техника мгновенного гипноза, парализующего противника.
Предупреждения: насилие
От автора: Ещё один мини, "отжатый" до драббла. Получилось не так гладко, как с "Верным слугой", но всё равно неплохая тренировка.
Девчонка храбрилась изо всех сил — яростно дёргала верёвки, сверкала глазами, дерзила и несла всякую чепуху. Но голос у неё дрогнул, когда она произнесла это имя:
— Синсэнгуми?
Застарелая ненависть царапнулась внутри: даже мелкой соплюхе мёртвые Волки внушали больший трепет, чем живой Курогаса. И остро, до дрожи, захотелось взять эту дурочку за белое горло и сдавить — медленно, чтобы увидеть в её упрямых глазах настоящий ужас, вдохнуть её последний беззвучный всхлип...
Удо облизнул горящие губы. Ещё не время. Её очередь наступит потом, когда он разделается с Баттосаем. А пока...
Он улыбнулся, щелчком отправляя сигарету в мокрую от дождя траву.
Запах крови всегда кружил ему голову. Никакие благовония не сравнятся с этим тяжёлым дурманящим ароматом — терпким, солёным, парным. Ни одна женщина на ложе любви не пахнет так сладко, как кровь, бегущая по ложбинке лезвия, брызжущая на руки тёплой росой.
Но ещё слаще был страх. Бледность искажённого лица, трясущиеся руки, сорванное дыхание. Беспомощность мыши, застывшей под мертвящим взглядом змеи... Бойся, мальчик. Смотри мне в глаза: я — зеркало твоего страха. А страх сильнее боли — поэтому даже сейчас, когда нож полосует твоё тело, ты не можешь ни пошевелиться, ни закричать.
Конечно, взять добычу с боя намного интереснее. Но когда хочется крови и не хочется шума — можно и так.
— Опять Баттосай?
Тодо с ненавистью смотрел на два знака, начертанных кровью на порванных сёдзи. "Небесное правосудие".
— За что? Они ведь даже осведомителями не были. Обычные торговцы...
Сайто, присев у тела хозяина лавки, распахнул на нём одежду, ощупал рассечённое плечо. Смерил убитого взглядом.
— В нём шесть сяку роста. Рост Баттосая — не больше пяти. А удар нанесён сверху.
— С прыжка?
— Не похоже, — Сайто раздвинул края раны. — Кость надломлена, но не разрублена. При ударе с прыжка Баттосай отсёк бы ему руку вместе с лопаткой. Нет, это сделал человек высокого роста. Как я. Или... — быстрый взгляд через плечо, — как Удо.
Удо Дзинэй, боец восьмого отряда, растянул губы в ухмылке, показав, что оценил шутку.
Второй труп. Юноша с перерезанным горлом, приказчик. Сайто провёл пальцами вдоль раны, рассёкшей шею выше кадыка, так что плоть под челюстью отпала скользким лоскутом, обнажив гортань и подъязычье.
— Рана слишком ровная. Он не сопротивлялся. — Сайто обвёл взглядом тёмные потёки, запятнавшие стену на высоте человеческого роста. — И он стоял на ногах.
— Не понимаю, — поёжился Тодо. — Его резали, а он... просто стоял? Колдовство какое-то...
— "Половина сердца", — Сайто сказал это так тихо, что Тодо не расслышал.
Удо не переменился в лице. Его мечи были чисты, на одежде — ни пятнышка. Он знал, что не оставил следов.
Но, когда они уходили из разгромленной лавки, взгляд Сайто леденил ему спину.
Целый месяц он осторожничал. Держал себя в руках, крепился. Сорвался по-глупому — впрочем, девка была сама виновата, что вышла на улицу в дни своей нечистоты; будто не знала, что кровь притягивает демонов. Едва он учуял в запахе её пота и духов тёмную железную нотку — рассудок снесло, как соломенную кровлю под ударом тайфуна.
Очнулся на опустевшей улице; топот и вопли ужаса затихали в ушах. Вожделенная добыча валялась под ногами грудой дохлятины. Были и другие трупы, но их Удо не стал считать. Он почти не жалел о случившемся — обидно было только бросать привычное место, оставлять волчью шкуру, с которой успел сродниться. Но выбора не осталось: слишком он наследил на этот раз.
...Погоня настигла его у реки. Свои, из восьмого отряда. Три безмозглых щенка, ещё не осознавших, на кого вздумали лаять.
Луна качалась в потемневшей воде, осыпая тела серебряной чешуёй, а он уже уходил от места бойни — вброд по мелководью. Ему было хорошо, каждая жилка звенела от возбуждения, сердце выстукивало дикую песнь охотника. И когда из-под моста навстречу ему шагнула высокая тень в светлой накидке — он только засмеялся, увидев знакомое лицо.
Командир третьего отряда пришёл умереть. И не имело значения, что он был одним из лучших мечников Синсэнгуми — сила Удо Дзинэя заключалась не только в мече. Может, Сайто и знал, что такое "Половина сердца", но знание ещё никого и никогда не защищало от страха. А он не мог не бояться — он, который видел, что Удо сделал с его товарищами.
И Дзинэй взглянул в глаза противника, посылая ему страх, и боль, и предсмертное оцепенение — всё, чем он сегодня насытился после долгого воздержания...
Он делал это сотни раз, но сейчас что-то пошло не так. Разящий взгляд соскальзывал, не находя уязвимого места — словно Удо смотрел не на человека, а на меч. Вместо податливой дрожи оглушённого разума — гладкая поверхность полированной стали. Вместо мрака расширенных зрачков — жгучий отсвет на кромке лезвия.
Зеркало... Зеркало, отражающее удар на того, кто его нанёс....
Удо на мгновение зажмурился, вырываясь из плена собственного наваждения. Сайто не сморгнул. Он смотрел на бывшего соратника, и в раскосых желтоватых глазах была смерть. Не гнев, не ненависть — простое и ясное убеждение, что Удо Дзинэй должен исчезнуть с лица земли. Немедленно.
Сайто шагнул вперёд.
Дзинэй бросился наутёк.
...Он не помнил, как ему удалось уйти. В память впечатался только ужас бега сквозь ночь, с рвущимся из-под рёбер сердцем, с горящей раной на спине и молчаливым преследователем позади. Ужас, который впервые в жизни заставил Удо ощутить себя жертвой, а не хищником.
Он выжил и даже нашёл себе новую работу — среди Патриотов были люди, готовые платить за чужую смерть и не задавать неудобных вопросов. Но шрам остался с ним навсегда. Как и память о пережитом страхе.
А Сайто погиб в шестьдесят восьмом, в Айдзу, защищая какой-то дурацкий замок. Отряд рассеялся, кровавый омут войны поглотил последних Волков — и не осталось никого, кому можно было бы отомстить за этот страх.
Кроме ещё одного хитокири, чудом уцелевшего в резне. Собрата по ремеслу, человека, за которым Сайто так упорно охотился в Киото.
Мёртвого нельзя победить — но хоть в этом я возьму над тобой верх, кумитё. Я, а не ты, сойдусь в последнем бою с Баттосаем. Я, а не ты, вырежу ему сердце и узнаю вкус его крови на острии меча.
Удо поднял голову, услышав шаги. Кто-то шёл сюда по лесу — открыто, не таясь, твёрдой размашистой походкой. Свет восходящей луны, просочившись сквозь ветки, сверкнул мимолётным золотом на волосах цвета ржавчины.
Ноздри Удо затрепетали, ловя в сыром воздухе предчувствие знакомого запаха. Железо, мускус и соль. Красно-лаковый блик на лезвии.
Час торжества был близок.
Название: Красный дождь, белый снег
Размер: миди
Персонажи: Химура Кэнсин, Юкисиро Томоэ, Хидзиката Тосидзо, Яманами Кэйскэ, Кондо Исами, Сайто Хадзимэ, Окита Содзи, Нагакура Синпати, Харада Саноскэ, Тодо Хэйскэ, Ито Каситаро и другие
Категория: джен, гет
Жанр: драма, ангст, детектив, AU
Рейтинг: R
От автора: Всё началось с того, что Гопник из Мибу выложил на второй левел драббл "Равный", и в комментариях завязалась дискуссия по поводу того, как развивалась бы дальше история Кэнсина, попади он в Синсэнгуми вместо Кихэйтай. В частности - стал ли бы он тем человеком, каким стал в каноне? И меня тоже как-то зацепило, захотелось развить тему. Собственно, вот результат.
Этот вопрос был написан на лицах всех присутствующих, но только Харада, у которого мысль никогда не расходилась со словом, произнёс его вслух.
— То, что велит Устав, — сухо проговорил Хидзиката.
Наступило тягостное молчание. Окита тихонько кашлянул в кулак.
— Хидзиката-сан, но ведь мы не знаем наверняка...
— Он признался. Ты слышал его, Содзи, и ты тоже, Сано.
— Пусть так, — Окита упрямо сдвинул брови, — но я всё равно не понимаю. Ведь должна быть какая-то причина? Не мог же он вот так просто...
— И правда, — поддержал его Нагакура. — Почему бы не расспросить его для начала? Прежде чем судить, надо дать ему хотя бы возможность оправдаться.
Хидзиката внутренне поморщился. Синпати — ладно, он никогда не скрывал неодобрения по поводу того, что дисциплина в отряде поддерживается кровью. Но Содзи? "Неужели я так похож на самодура, готового рубить головы направо и налево, не давая себе труда разобраться в подоплёке дела?"
— Я пытался его расспросить, — Кондо ответил прежде, чем Хидзиката собрался с мыслями. — И Тоси-сан пытался, и Ямадзаки — во время перевязки. Только он не отвечает. Со вчерашнего дня не произнёс ни слова.
— Он понимает, что речь идёт о его жизни? — В отличие от ёрзающего, теребящего рукава Окиты, Сайто сидел, как деревянная статуя: строгая поза сэйдза, ладони на бёдрах, спина прямая, голос ровен и невозмутим. Могло показаться, что судьба обвиняемого нисколько его не волнует, но фукутё знал Сайто не первый год и видел, где пролегает грань между спокойствием и равнодушием.
— Я говорил ему, — ответил Хидзиката. — Даже два раза. Да он и сам не дурак, должен осознавать.
— А, может, он... того? — предположил Харада. — В уме подвинулся?
— Или знает свою вину и не хочет оправдываться. — Тани пытался выглядеть таким же удручённым, как сидящие рядом Тодо и Харада, но его губы против воли складывались в едкую гримасу. Только ему, не терпевшему чужого превосходства, могла быть приятна мысль о том, что отряд вот-вот лишится одного из лучших бойцов. Интересно, понимает ли этот болван, сколько врагов он только что нажил? Ему прощали надменное поведение, хвастовство и бесконечные придирки, но эту кривую улыбочку ему вряд ли простят.
— Прошу прощения. — Советник Ито, видимо, тоже уловил напряжение, повисшее в воздухе после слов Тани, и поспешил увести разговор в другое русло. — Мне кажется, мы отклонились от сути вопроса. Ведь речь идёт не об одном проступке, не так ли, Хидзиката-кун?
— Он покинул отряд, — тяжело проговорил Хидзиката. — Убил человека, который находился под нашей защитой. И позволил ранить себя в спину, что недостойно самурая.
Ито понимающе наклонил голову.
— Это действительно тяжкие обвинения. — Лицо советника выражало неподдельное сочувствие. — Если бы дело ограничивалось самовольной отлучкой, можно было бы проявить снисхождение, учитывая, что он сам вернулся в отряд и сдался. Но что касается остального... Даже если мы сможем доказать, что убийство было совершено непреднамеренно — допустим, из самозащиты — это лишь усугубит его вину, ибо получить рану от женщины столь же позорно, как и получить рану в спину.
— Простите... — несмело подал голос Тодо; в присутствии Ито, своего первого учителя, он всегда робел сильнее, чем перед лицом Кондо и Хидзикаты. — Может быть, он сделал это... ну, с её согласия? Может, они собирались умереть вместе?
— Двойное самоубийство? — тихо сказал Нагакура. — А что, похоже...
— Он её любил. — Окита стиснул кулаки; глаза его упрямо горели, на скулах двумя пятнами проступил румянец. — Но если она сама его попросила... это можно хоть как-то объяснить.
— Тодо-кун! — Голос Ито, холодный и трезвый, оборвал тягостные воспоминания. — Высказывать такие необдуманные догадки — весьма легкомысленно с твоей стороны. Если бы — подчёркиваю, если бы — они действительно пытались совершить двойное самоубийство, то это нанесло бы большой урон чести отряда. Ибо по закону выживший самоубийца подлежит казни. Разве мыслимо, чтобы воина Синсэнгуми три дня держали на позорном помосте и обезглавили, как преступника?
Хэйскэ сник и поклонился, бормоча невнятные извинения.
— Таким образом, — как ни в чём не бывало продолжал Ито, — при всём нашем сочувствии мы не можем оправдать столь грубое нарушение Устава. Я не вижу необходимости продолжать расследование. Как мы только что убедились, за этим странным молчанием действительно может быть сокрыт позор, о котором нам лучше не знать. В данных обстоятельствах сэппуку будет наилучшим выходом, который позволит несчастному умереть с достоинством, а нам — сохранить лицо. Таково моё мнение, Кондо-сэнсэй. — Он повернулся к командиру и отвесил небольшой учтивый поклон.
Снова наступило молчание. Ито умел всё разложить по полочкам так, что и не поспоришь. Он был прав, несомненно, — но Хидзиката чувствовал, что в душе у него что-то противится этой правоте. И он готов был поклясться — не у него одного.
— Ито-сан, — проговорил, наконец, Кондо. — Я высоко ценю ваше стремление любой ценой защитить доброе имя Синсэнгуми. Но всё же я считаю, что мы должны расследовать это дело до конца. Не для того, чтобы оправдать преступление, но для того, чтобы понять его причины и впредь не допускать подобного. — Он взглянул на своего заместителя. — Хидзиката-кун, каково его состояние?
— Раны многочисленны, но не смертельны, — отозвался Хидзиката. — Ямадзаки сделал ему перевязку. Он потерял приличное количество крови, и его лихорадит, но, думаю, за три-четыре дня он отлежится. Я поместил его в отдельную комнату и приставил к нему Симаду для охраны.
— Хорошо, — кивнул командир. — Дадим ему четыре дня. Если он придёт в себя и заговорит, мы узнаем правду. Если нет, то по крайней мере, он наберётся сил, чтобы совершить сэппуку достойно. Хидзиката-кун, я прошу тебя и Ямадзаки обеспечить должный уход за ним в эти дни. Что бы ни случилось, он был нашим товарищем. Позаботьтесь о нём.
***
Держа одной рукой поднос с лекарствами и ворохом тонких, чисто выстиранных хлопковых тряпок, Хидзиката отодвинул перегородку и шагнул в комнату. Скучающий в углу Симада поклонился заместителю командира и сел на место, положив меч поперёк колен. С прошлой ночи он находился здесь неотлучно, следя за арестованным с той минуты, как его принесли сюда. Трудно было ожидать, что человек в таком состоянии может бежать или оказать сопротивление, но в этом случае лучше было перестраховаться.
— Как он? — спросил Хидзиката, ставя поднос на пол у постели.
— Лежит, — тяжело вздохнул Симада. — Один раз только вставал. Я тут ходил по малой надобности, ну и его сводил, а то ведь с ночи взаперти... — Он смущённо кашлянул.
— Ясно. И ничего не говорил?
— Ни словечка.
Хидзиката кивнул в сторону двери.
— Иди прогуляйся и поешь заодно. Я за ним присмотрю.
— Слушаюсь. — Великан потянулся, хрустнув могучими плечами, поднял оружие и вышел.
Хидзиката взял новую свечу, зажёг от лампы и поставил в пустую плошку на подносе. Взглянул на больного — тот лежал на боку, натянув одеяло до подмышек. Трудно было понять, спит он или бодрствует: за время их разговора он ни разу не пошевелился. Дыхание его оставалось ровным и неглубоким, а лица было не разглядеть под бинтами и растрёпанными волосами.
Хидзиката протянул руку и похлопал его по плечу — осторожно, помня о колотой ране, которую он вчера сам помогал обрабатывать.
— Химура-кун, — позвал он. — Вставай, пора повязку менять.
Юноша пошевелился и медленно сел, сбросив одеяло. Он двигался с видимым трудом, что было неудивительно, учитывая его состояние. Рыжие волосы, распущенные и непричёсанные, в беспорядке спадали ему на плечи поверх серого дзюбана. На руках остались бурые разводы, вокруг ногтей — чёрные ободки засохшей крови, и видеть это было как-то дико. Химура всегда был страшным чистюлей, после удачного патрулирования сразу бежал к колодцу — отмываться, а форменное хаори стирал чуть ли не каждый день. В отряде шутили, что командира проще всего найти в штабе, Окиту — в додзё, Хараду — на кухне, а Химуру — с кадушкой на заднем дворе.
Он повернулся в ту сторону, оттуда услышал голос Хидзикаты, и замер, чуть подняв подбородок вверх, как это делают слепые. Из-за тёмных пятен кровоподтёков и белой повязки на глазах его лицо казалось странно неподвижным и незнакомым. И ещё эта рана... По какой-то чудовищной случайности свежий порез на щеке лёг поперёк прошлогоднего шрама, превратив его в косой крест. Или это была не случайность?
— Ты скажешь, наконец, что с тобой произошло? С кем ты дрался и кто разукрасил тебе лицо?
Химура молчал.
— Командир дал тебе четыре дня на лечение. После этого тебя будут судить за нарушение Устава. Если тебе есть, что сказать — говори сейчас. Ну?
Не дождавшись ответа, Хидзиката начал развязывать бинты, раздражённо путаясь в лезущих под руки волосах. Размотав повязку, он осторожно стёр с припухших век остатки мази. Потом поднял плошку со свечой, взял Химуру за подбородок и повернул его лицо к свету.
— Открой глаза, — приказал он. Юноша покорно разлепил веки. Больная краснота, залившая белки, не исчезла, но немного уменьшилась. Хидзиката поводил свечой туда-сюда, наблюдая за движением зрачков. В глазных болезнях он разбирался получше Ямадзаки — имел опыт. Правда, борьбу за зрение брата он проиграл, но многому научился за это время, и мог с уверенностью сказать, что Химура не ослепнет. Заживляющая мазь уже частично сняла отёк и покраснение обожжённых век. За четыре дня его зрение восстановится, и перед смертью он сможет снова увидеть дневной свет, небо и солнце.
Чистые тряпицы. Мазь. Плотная, но не тугая повязка. Лицо Химуры снова сделалось неузнаваемым, и от этого стало чуть легче. Не товарищ, не брат по мечу — просто безымянный пациент. Как в старые времена.
Собрав волосы пациента в хвост и перебросив их вперёд, Хидзиката стянул с его худых плеч дзюбан. Раздвинул бинты, убеждаясь, что длинные порезы на спине подсохли и не воспаляются. Распустил повязку на правом плече — там тоже всё оказалось в порядке, на тряпке осталась кровь и сукровица, но опухоли не было заметно. Он ещё раз промыл раны, перевязал заново и поправил на юноше одежду, пытаясь избавиться от засевшего внутри ощущения, что он перевязывает и одевает мертвеца. Тёплого, дышащего, изредка вздрагивающего от боли — но уже не принадлежащего этому миру.
— Всё, — сказал он, собирая на поднос грязные бинты. — Можешь ложиться.
Химура неловко улёгся на левый бок. Нащупал одеяло, натянул на себя. Хоть бы спасибо сказал. А впрочем, за что ему благодарить того, кто через несколько дней прикажет ему умереть?
— Зачем ты вернулся? — зло сказал Хидзиката. — Ты ведь знал, что тебя ждёт, так зачем вернулся? Содзи, Харада, Саннан-сан — они же места себе не находят. Тебе на свою жизнь наплевать, это я уже понял, — а им каково? О них ты подумал?
Ему показалось, что рыжая голова чуть шевельнулась. Но ответа по-прежнему не было. Хидзиката закусил губу. Взять бы этого обормота в охапку, вместе с одеялом и всем остальным, вытащить наружу, вытряхнуть в снег за воротами — и пусть убирается на все четыре стороны...
Но нельзя. Нельзя.
Дверь открылась, и Симада боком протиснулся в комнату, таща накрытый столик. Чашка супа, рис и чай — как раз то, что нужно для больного. И палочка сладких данго в бобовой обливке. Хидзиката неслышно скрипнул зубами.
— Помоги ему поесть, — бросил он Симаде и вышел.
***
"Когда же это началось? — думал Хидзиката, складывая оставшиеся бинты и лекарства обратно в короб, где он держал медицинские принадлежности. — Когда он стал отдаляться от нас? Пожалуй, после дела в Икэда-я... Да, Икэда-я..."
...Когда они подбежали, драка шла уже на улице у входа в гостиницу. Нитта рубился с двумя противниками, и ему приходилось несладко. Хидзиката с ходу полоснул того мятежника, что оказался ближе, и нырнул внутрь, в душный полумрак, где кричали, стонали и звенели оружием. Остальные последовали за ним.
Таби мгновенно промокли от крови — лужа подтекла уже к самым дверям. Хидзиката услышал голос командира и бросился к нему, по дороге срубив ещё кого-то всклокоченного и окровавленного, с безумными глазами.
Кондо был на ногах и, кажется, не ранен, но на него наседали сразу трое, и, если бы не кольчуга — ему пришлось бы худо. Хидзиката налетел на мятежников сзади, отвлёк одного на себя; Сайто в два удара расправился со вторым и прикончил того, который бился с фукутё, третьего командир свалил сам. Тяжело отдуваясь и обливаясь потом из-под шлема, он обвёл помощников мутным взглядом, мотнул головой в сторону лестницы и прохрипел: "Содзи и Кэнсин... там, наверху..."
Хидзиката, не мешкая, побежал к лестнице, зная, что Сайто и Харада позаботятся обо всём остальном. Зачищать этаж вдвоём — дело опасное, и командир правильно сделал, что оставил наверху двух сильнейших бойцов... но Химура ещё неопытен, а Содзи в последнее время что-то часто стал болеть — ещё с весны ходил простуженный...
На полу у подножия лестницы валялся труп ещё одного ронина с разрубленной головой. Хидзиката с одного взгляда узнал этот почерк. Кости черепа прочны, и при рубящем ударе в голову лезвие часто соскальзывает, срезая только кожу с волосами; наглядным подтверждением служил ошмёток скальпа, на котором Тосидзо чуть не поскользнулся несколько секунд назад. Но у Химуры таких оплошностей не случалось: его удар легко прорубал кости. Голова ронина была рассечена надвое, как тыква, и ступени лестницы, по которой он скатился, лоснились от крови.
На галерее второго этажа было немного светлее: в углу коптила чудом не растоптанная лампа, а в дыры на месте выбитых ставней заглядывала луна, и небо временами озарялось дрожащим багровым и золотым светом фейерверков. В канун праздника Гион весь город предавался гульбе и веселью.
Сбоку, из-за покосившихся фусума, раздался шум, картонная створка сорвалась с рамы, выбитая ударом изнутри, и в коридор перед Хидзикатой вывалился человек с мечом в опущенной руке. Его лицо было искажено, глаза вытаращены, рот широко раскрыт, словно в попытке закричать — но вместо крика из его глотки вырвалась струя густой тёмной крови, заливая распахнутую юкату и грудь под ней. Хидзиката не сразу заметил, что из правого бока умирающего торчит остриё меча, пронзившего человека насквозь — точным, безжалостным ударом.
Обратный рывок — и остриё исчезло, а человек мешком свалился на пол, конвульсивно суча голыми ногами. Химура, стоявший за его спиной, резким взмахом отряхнул кровь с меча. Юноша был очень бледен, но с виду невредим, только на левой щеке текла красным глубокая царапина. Да, в такой каше и мастер не всегда может уберечься от мелких ран.
— Фукутё, — выдохнул он хриплым незнакомым голосом. — Окита-сан... там...
Не дослушав, Хидзиката рванулся мимо него в комнату.
Ставни здесь тоже были сорваны, и ночной воздух чуть-чуть разгонял зловонную духоту закрытого помещения. Содзи сидел под стеной у окна. Меч его валялся рядом, нагрудник был расстёгнут, одежда забрызгана кровью. Кровь была у него и на лице — мелкими крапинками на щеках, потёками в уголках рта и на подбородке. Но он был в сознании и, увидев заместителя командира, виновато улыбнулся перепачканными губами.
— Хидзика... — Не договорив, Содзи кашлянул и прижал ладонь ко рту. Холодея, Хидзиката увидел тёмные пятна на белой кромке рукава.
— Молчи, — приказал он, опускаясь на колени и стаскивая с Окиты нагрудник. Прочь, прочь всё, что давит на рёбра и мешает дышать. Носилки бы надо — но лестница узковата. Значит, на руках. И очень осторожно — не тряхнуть, не растревожить...
Подведя руку под спину Содзи, он забросил его руку себе на шею. Подхватил его под согнутые колени. Химура стоял рядом с мечом наготове, но врагов больше не было. Кажется, эти двое вырезали всех, кто здесь оставался... хотя нет, где-то на этаже ещё слышался шорох и стоны. Из соседней комнаты доносилось невнятное жалобное бормотание; прислушавшись, Хидзиката разобрал: "Не хочу умирать... мне нельзя умирать... нельзя..."
Но Хидзикате некогда было отвлекаться на мелочи. Поднимая Окиту с пола, он сквозь зубы бросил застывшему Химуре:
— Закончи здесь. Чтобы ни одна сволочь не дышала.
И отвернулся, думая лишь о том, как удержать в руках тяжёлое тело и не споткнуться на ступенях, красных и скользких, словно устланных сверху донизу драгоценным шёлком из Этидзэн.
...Когда Химура спустился к ним на первый этаж, наверху стояла мёртвая тишина.
"Он тогда ещё хотел отказаться от награды, — вспоминал Хидзиката. — Будто стыдился прекрасно сделанной работы. К счастью, у командира хватило терпения растолковать ему, что самураю не положено воротить нос от княжеского дара, а то был бы скандал. Но деньгами он так и не воспользовался — кажется, раздал погорельцам после пожара... Мы подшучивали над ним, только он не смеялся в ответ. И всё сильнее замыкался, уходил в себя. Наверное, надо было поговорить с ним, разобраться — но у нас тогда все мысли были о Содзи... Как раз в сентябре врач сказал нам, что надежды нет. А через неделю Химура привёл эту девушку..."
...Он ввалился во двор, неся её на руках — хрупкую, небольшого роста, в скромной белой одежде. Выбежавших навстречу Хидзикату с Харадой чуть удар не хватил — оба, и юноша, и девушка, были в крови с головы до ног. Конечно, бой — дело грязное, и всем бойцам не раз случалось забрызгаться, но такого Хидзиката в жизни не видел: Химура и незнакомка в белом словно под кровавым дождём искупались.
Как выяснилось, почти так оно и было. Бесчувственную девушку уложили в одной из свободных комнат, закутав её в одеяла вместо перепачканного верхнего платья, а Химура, сам наскоро переодевшись, рассказал командирам, что произошло. То, что Исин Сиси жаждут отомстить за Икэда-я, не было новостью для Кондо и Хидзикаты. И раньше находились дураки, пытавшиеся охотиться на лучших бойцов Синсэнгуми, но тот, что напал на Химуру, оказался довольно изобретательным по сравнению с остальными. По крайней мере, никому из предыдущих горе-мстителей не приходило в голову подстерегать жертву, засев с револьвером на арке городских ворот.
Злоумышленник хорошо выбрал время — поздним вечером в дождь его было почти невозможно разглядеть, а подходящего к воротам человека подсвечивал сзади фонарь у дверей соседней лавки. Но он не принял в расчёт, что Химура отлично умет распознавать опасность, и что прицелиться сверху по быстро двигающемуся человеку существенно труднее, чем сбоку. Пока стрелок высаживал пули по лужам и окрестным деревьям, Химура поднялся на ворота и зарубил его в два взмаха. Размытая дождевой водой кровь хлынула сверху на улицу — и на девушку, которую угораздило проходить под воротами прямо в эту минуту.
Бедняжка свалилась в обмороке прямо посреди дороги. Химура, перепугавшись, спустился вниз, измазался сам, пока выносил девушку из-под кровоточащей арки, и, не сумев привести её в чувство, понёс пострадавшую к единственным врачам, которых он знал. То есть к Ямадзаки и Хидзикате. Нашёл подарочек, нечего сказать.
Фукутё не знал, чего ему больше хочется — смеяться или наорать на этого идиота, который, видно, спутал казармы Синсэнгуми с храмовой больницей. Кондо был настроен более миролюбиво. В конце концов, Устав не запрещал присутствие женщин на территории отряда, а в желании помочь несчастной девице нельзя было усмотреть ничего, пятнающего честь самурая. Незнакомку поручили заботам госпожи О-Масы и её дочери Хидэ. Химура порывался ещё и заплатить им за хлопоты, но О-Маса возмущённо отказалась и велела ему вместо этого "купить бедной девочке новое платье взамен того, которое вы ей так жутко испачкали".
Хидзиката полагал, что девушка уйдёт на следующий день, как только оправится от потрясения и выслушает все положенные извинения. Но вышло совсем по-другому. На следующее утро, когда они сели завтракать с Яманами и командирами подразделений, девушка как ни в чём не бывало вышла к ним с котелком риса, поклонилась и принялась раскладывать еду по чашкам. А госпожа О-Маса, сияя ласковой улыбкой, сообщила, что незнакомку зовут Юкисиро Томоэ, что она неприкаянная сирота, но девица смышлёная, вежливая и работящая, и потому О-Маса с удовольствием берёт её в служанки, потому что им с Хидэ-тян давно уже сил не хватает готовить на такую ораву.
Против этого Хидзиката ничего не мог возразить. Томоэ осталась в доме Яги — к явной радости Химуры, который переживал за неё заметно больше, чем подобало случайному знакомцу. Кухарка, подметальщица, прачка — она бралась за любую работу, не жалея рук. А руки у неё были белые и изящные: таким больше пристало держать цветы и веер, чем домашнюю утварь. И длинные густые волосы, которые она подвязывала на концах, оставляя свободно струиться чёрным шёлком по спине. И нежное полудетское лицо с глубокими чёрными глазами, всегда скромно опущенными долу. И негромкий голос, и тонкий сладковатый аромат цветущей сливы, который струился за ней повсюду, куда бы она ни шла.
Она была слишком заметна для этой деревенской усадьбы, для комнат, где, сбившись в тесноте, обитали шестьдесят молодых здоровых парней, не все из которых имели возможность остудить мужской пыл в Симабаре или где подешевле. Хидзиката опасался худшего: он уже понял, что Химура не стерпит, если его подопечной причинят обиду, а наказание за поединки по личным причинам было одинаковым и для зачинщика, и для ответчика.
К его удивлению, всё обошлось без крови. Очевидцы рассказывали: за обедом, когда Томоэ, как обычно, раздавала рис, дурень Судзуки взял её за руку и ляпнул какую-то сальность. А Химура, сидевший рядом, взялся за меч. У многих в этот момент душа ушла в пятки — и за Судзуки, у которого не было никаких шансов, и за рыжего пацана, которому светил пятый пункт Устава за вызов товарища на бой. Судзуки позеленел и чуть не подавился маринованной сливой, а Химура просто встал, опираясь на меч, поклонился Томоэ, благодаря за еду, и вышел. Будто ничего и не было.
Ками знают, намеренно это вышло или нет, но рассказ об этом случае быстро облетел казармы, и с тех пор в сторону Томоэ никто даже глазом не косил. Для всех она была "женщина Химуры", хотя Хидзиката сильно сомневался, что мальчишка хотя бы раз прикоснулся к её поясу. В конце концов, ему исполнилось только пятнадцать лет. Правда, в этом возрасте некоторых уже женили, но Химура, судя по всему, был не из тех, кто рано созревает. Да и Томоэ с виду казалась холодной, как снежная дева из старой сказки — потому-то и Хидзикате было нетрудно сохранять ровное, отчуждённо-вежливое отношение к ней. При всём её трогательном очаровании эта молчаливая куколка была совсем не в его вкусе.
И до самой зимы ничто не предвещало беды.
***
— Прошу прощения. — Голос из-за двери принадлежал Яманами. — Позвольте войти?
— Пожалуйста, — Хидзиката задвинул короб в угол и пересел к столу.
Яманами отсутствовал на сегодняшнем собрании по уважительной причине: он взял на себя все хлопоты, связанные с похоронами Томоэ. И все расходы тоже. Это было то немногое, что он мог сделать для Химуры, к которому относился с отеческим теплом, — и Хидзиката не сомневался, что Яманами исполнил этот долг так, как исполнял любую выпавшую ему службу: тщательно, ответственно и безупречно.
— Извините за беспокойство, — Яманами сел напротив, привычным движением расправив хакама. — Я пришёл справиться о состоянии Химуры-куна. Как он себя чувствует?
— Его раны не опасны, — повторил Хидзиката. — Зрение тоже скоро восстановится. Но я не знаю, как он себя чувствует, потому что он упорно отказывается говорить. И со мной, и со всеми, кто к нему приходит.
Яманами сокрушённо покачал головой.
— Он, несомненно, пережил тяжёлое душевное потрясение... Ему надо дать время, чтобы прийти в себя. Время и покой лечат многие раны на сердце.
— Ему дадут время, — раздражённо отозвался Хидзиката. — Четыре дня, начиная с сегодняшнего. Если он до тех пор не заговорит и не найдёт, чем оправдаться, ему останется только выбрать себе кайсяку. Надеюсь, хоть для этого он соизволит открыть рот...
Он умолк, обнаружив, что чуть не сломал трубку вместо того, чтобы набить её.
— Простите, Саннан-сан. Я сегодня несколько не в духе.
— Как и все мы, — печально улыбнулся Яманами. — Но я всё же надеюсь на лучшее. Вы позволите мне поговорить с ним?
— Сделайте одолжение. Может, хоть вам удастся вложить ему в голову немножко ума.
— Благодарю. — Поклонившись, Яманами поднялся и вышел. Хидзиката вздохнул, придвинул коробку с мелко нарезанным табаком и стал набивать трубку.
***
— Химура-кун, ты не спишь?
Юноша не пошевелился. Яманами подсел поближе и тронул его за плечо.
— Я хотел поговорить с тобой. Поговорить о Томоэ.
Произнося это имя, он почувствовал, как плечо под его ладонью дрогнуло. Химура не спал, просто не желал откликаться. Ну что ж...
— Мы похоронили её сегодня. У деревенского храма — знаешь, там, где два сливовых дерева возле колодца? На Новый год они расцветут, будет очень красиво. Я думаю, ей бы понравилось.
На этот раз Яманами услышал вздох — короткий, как от боли. Помолчал немного, давая юноше успокоиться, и продолжал:
— Не тревожься о ней. За неё прочли все молитвы, какие положено. Хотя такие чистые души обретают покой и без молитв. Когда-нибудь вы встретитесь снова, в лучшем перерождении.
Химура качнул головой — чуть-чуть, но Яманами заметил это движение.
— Я верю в это, — мягко сказал он. — Хотя тебе это, может быть, не кажется веским доводом, но я верю.
Молчание.
— Осталось только одно дело, но тут нужна твоя помощь, — Яманами опять уловил рукой короткую дрожь. — Ты выберешь для неё посмертное имя?
Юноша замер, и на мгновение Яманами показалось, что он сейчас опять замкнётся наглухо. Потом сухие губы шевельнулись.
— Зачем? — это слово Яманами скорее угадал, чем расслышал.
— Ты знал её лучше всех нас, — мягко ответил он. — Тебе виднее, какое имя больше подойдёт ей.
На этот раз молчание было долгим. Пугающим. Яманами уже начал думать, что напрасно затеял этот разговор, когда Химура снова заговорил.
— Сэттэн... сэйё...
— Госпожа Снежное небо? — повторил Яманами. — Прекрасное имя. Она была бы рада получить его в дар от тебя.
Снова тишина. Яманами наклонился чуть ниже.
— Химура-кун... Ты не расскажешь мне, как это вышло?
Зря он это сказал. Плечо под его рукой мгновенно закаменело. Химура не отодвинулся, ничего не ответил, но его напряжение было подобно выставленным колючкам — не пробиться.
Яманами убрал руку.
— Мы все очень переживаем за тебя. Если мы хоть чем-то можем помочь...
Молчание — нет, хуже: стена. Заколоченная дверь. Никого нет дома, уходите, оставьте в покое...
Яманами встал и вышел, борясь с тягостным ощущением, что здесь уже никто и ничто не поможет.
***
"Когда это началось? — думал Яманами, бесцельно шагая по двору. — Когда в нём зародился этот надлом, переросший в такую глубокую трещину? Не в Икэда-я, нет — это случилось раньше. Он после каждой стычки подолгу стоял у колодца, обливаясь водой снова и снова, даже если на его руках уже не было ни пятнышка. И стирал хаори, как одержимый — краска вылиняла за месяц, Каваи ещё жаловался, что на него формы не напасёшься... Почему я не обращал внимания на все эти мелочи? На то, что он не терпит запаха крови, на то, что он пьёт — не допьяна, но всё же больше, чем можно было ожидать в его возрасте. Я бранил Сайто, думая, что это он подпаивает мальчишку, — а надо было хоть раз расспросить его, ведь они вместе ходили в патрули, Сайто видел, как он убивал в первый раз... Надо было наблюдать и думать — а я был глух и слеп к тому, что творилось у меня перед носом. И очнулся лишь тогда, когда случилось страшное..."
...Когда утром Томоэ не вышла подавать завтрак, Яманами поначалу не встревожился. Мало ли за чем могли отослать усердную и расторопную служанку с утра пораньше. И только когда заплаканная Хидэ прибежала к Кондо и рассказала, что Томоэ исчезла ночью и до сих пор не вернулась — тогда стало ясно, что случилось что-то скверное. Девушку, ушедшую в зимнюю ночь из дому в одиночку, подстерегало много опасностей — от грабителей до обычного холода; поэтому Кондо распорядился послать свободных от дежурства бойцов обыскать две дороги, ведущие из Мибу в город. И заодно разбудить Химуру — а то бедняга что-то заспался после вчерашнего патрулирования и знать не знает, что тут творится...
А вот когда растерянный Харада явился с известием, что Химуры нет на месте, и меча его нет, и тёплой одежды — тут уже всполошились не только командиры, но и весь отряд. Потому что дело вдруг показалось ясным, как на ладони: двое влюблённых дураков сбежали... но зачем, ради всех богов и будд? Разве Кондо-сан и госпожа Яги запретили бы им пожениться? Или Химура что-то натворил и решил дать дёру, пока его вину не обнаружили, а девчонка не захотела с ним расставаться? Гадай, не гадай — итог один: Химуре не сносить головы, если его поймают, а ловить его будут обязательно.
Люди, посланные искать следы на дорогах, вернулись ни с чем: с утра дорогу уже успели истоптать и носильщики, и обычные прохожие. Яманами украдкой перевёл дух. Как бы ни злил его идиотский поступок Химуры, Яманами ни в коем случае не желал глупому мальчишке смерти. И надеялся, что тому, по крайней мере, хватит ума спрятаться и больше никогда не попадаться на глаза Синсэнгуми.
...Уже глубокой ночью часовой у ворот крикнул, поднимая тревогу. Они высыпали из дома, кто в чём был, похватав оружие прежде верхней одежды.
Они не сразу узнали оборванного, истерзанного человека, замершего у входа во двор. Лицо его было покрыто синяками и кровью, веки опухли, превратив глаза в щёлочки, рыжие волосы слиплись в сосульки. Одежда на плечах и спине висела кровавыми лохмотьями.
А на руках у него лежала белая, как призрак, Томоэ. Голова девушки свисала с локтя Химуры, волосы стелились до земли, и безжизненно качалась тонкая, испачканная кровью рука. На груди поверх платья темнело широкое красное пятно.
Они застыли, как громом поражённые. Все — и Кондо, и Хидзиката, и бледный, как полотно, Окита, и совершенно оглушённый, онемевший Яманами. Только Хараду не коснулось общее оцепенение: с яростной руганью растолкав замерших друзей, он подскочил к шатающемуся Химуре и буквально выхватил у него из рук мёртвую девушку.
— Кто? — взревел он, глядя на белое лицо Томоэ и на кровь, застывшую на её одежде. — Какая сволочь это сделала?!
— Я, — сказал Химура Кэнсин.
И упал.
***
— Итак, ты не хочешь объясниться?
Юноша молча качнул головой. На его глазах больше не было повязки, но взгляд ещё оставался мутным и напряжённым, словно он нечётко различал очертания предметов. Но он мог вставать и ходить самостоятельно, а значит, больше не было причин откладывать вынесение приговора.
Хидзиката взял эту обязанность на себя. Не в первый раз, впрочем.
— Тебе вменяются в вину самовольный уход из отряда, убийство служанки Юкисиро Томоэ и недостойное самурая поведение. Тебе есть что ответить по этим обвинениям?
Химура снова покачал головой.
— Наказание тебе известно. Во искупление вины ты должен совершить сэппуку. Завтра, на рассвете.
Не то кивок, не то поклон.
— Кого ты попросишь помочь тебе уйти из жизни? — а вот на этот вопрос уже нельзя было отмолчаться. Хидзиката ждал ответа — и не ошибся.
— Сайто-сан, — хрипло проговорил Кэнсин.
— Его сейчас нет в Мибу, — со странным облегчением отозвался Хидзиката. — Но это не имеет значения, твоя просьба будет удовлетворена. Мы отложим церемонию до его возвращения.
Он сам не понимал, почему его так обрадовала эта короткая и наверняка бессмысленная отсрочка. Но Химура в любом случае сделал хороший выбор. Если бы он попросил об этой услуге Окиту... или Яманами... Хидзиката сжал губы. Нет, лучше и впрямь Сайто.
— Я передам командиру твоё пожелание, — сказал он вслух. — Уверен, он не будет возражать. До возвращения Сайто ты остаёшься под арестом. — Он дождался ещё одного кивка в ответ и повернулся к Симаде: — Можете идти.
"Два дня, — подумал он про себя, когда Химура и его конвоир удалились. — Два лишних дня жизни для мальчишки. Или — два лишних дня мучений? Не важно, Сайто всё равно не вернётся раньше...."
Он ошибся. Сайто вернулся в тот же вечер.
***
— Лес Кеккай? — переспросил Кондо.
Они сидели в его комнате вчетвером: сам командир, Хидзиката, Яманами — и Сайто. Усталый, почти загнанный, едва держащийся на ногах Сайто, проделавший за пару часов путь длиной в половину дневного перехода.
— Жители соседней деревни нашли в лесу мёртвые тела. Вместо того, чтобы тащиться в магистрат, они обратились к тем, кто оказался рядом — то есть к нам. Когда я услышал, что в день исчезновения Химуры и Томоэ из леса доносился какой-то грохот, то решил осмотреть это место сам. Помните, Хидзиката-сан, вы не могли понять, где он обжёг глаза? Так вот, это всё произошло там.
— Зачем его туда понесло? — не понял Хидзиката.
Вместо ответа Сайто достал из рукава и выложил на пол перед собой мятый лист бумаги и полоску ткани — кусок тонкого шёлка цвета глицинии. Прекрасный женский шарф, испорченный несколькими бурыми пятнами.
— Шарф Томоэ, — выдохнул Яманами.
— И письмо, которое Химура забрал с собой, но обронил во время боя, — спокойно добавил Сайто. — Не угодно ли прочесть, командир?
Кондо развернул грязный истрёпанный лист.
"Юкисиро Томоэ находится в лесу Кеккай. Ты найдёшь её живой, если придёшь один и так, чтобы об этом никто не узнал".
— Его выманили, — Кондо передал письмо Хидзикате и Яманами. — Похитили девушку и использовали её как приманку. Но кто?
— Друзья того парня, что напал на Химуру осенью, — отозвался Сайто. — Их было четверо. Правда, троих из них опознать уже невозможно. Но даже без опознания могу сказать кое-что интересное. Во-первых, они знали, что Химура их сделает — хоть поодиночке, хоть всех сразу. Поэтому они и использовали заложницу — хотели выбить его из равновесия. Во-вторых, они устроили две засады и, похоже, использовали порох. Я видел ямы, оставленные взрывами, и на месте обеих засад остались обгорелые тела. Эти люди жертвовали собой, чтобы нанести ему как можно больший урон. В-третьих, по крайней мере на одном из них было снаряжение синоби. Железные когти.
— Его раны, — медленно проговорил Хидзиката. — Четыре раны у него на спине...
— Которые были нанесены не сзади, как мы подумали, а сверху. Я нашёл дерево, на котором прятался этот синоби — кора исцарапана точно так же, как спина Химуры, а на ветке остались верёвки. Он висел вниз головой и бил когтями сверху. — Сайто покосился на Яманами. — Саннан-сан, насколько я помню, самурайский кодекс не осуждает тех, кто получил рану от удара сверху?
— Вы правы, — взволновался Яманами. — В те времена, когда складывался этот кодекс, подобное оружие было не в ходу. Я думаю, с такими уликами мы можем закрыть глаза на эти раны. Главное, что Химура-кун не проявил малодушия.
Сайто пожал плечами.
— Синоби порядком обуглился, так что и лица не осталось, но рану от меча я всё-таки углядел. Химура его зарубил.
Командиры переглянулись с надеждой. Обвинение, казавшееся тяжёлым, как могильный камень, понемногу рассыпалось под весом новых доказательств.
— Но самое интересное, — продолжал Сайто, — я нашёл на той поляне, где подобрал шарф и это письмо. Там же я нашёл и последнего из четвёрки — вот он как раз прекрасно сохранился, спасибо морозам. Ребята из моего отряда доставят его голову, я сам слишком спешил, чтобы задерживаться.
— Ну? — поторопил его Кондо.
— Поляна здорово истоптана, но кое-что мне удалось разобрать. Эти парни с пороховыми ловушками всё-таки сделали своё дело. Химура пришёл туда уже израненный, к тому же почти ничего не видел, то есть боец из него был никакой. Судя по следам, последний из заговорщиков валял его по всей поляне. Тем не менее, на месте боя остался его труп, а не труп Химуры. А в двух шагах от этого трупа был шарф Томоэ и большая лужа крови. Человек, потерявший столько крови, никак не мог бы выжить.
— Её? — глухо спросил Яманами, у которого перед глазами снова встало лицо Томоэ — белое, как чистый лист бумаги.
Сайто кивнул.
— Снег там подтаял от крови, но одна глубокая вмятина осталась. Он сидел там и держал её на руках, пока она умирала. А человек, который хотел его убить, лежал мёртвый прямо напротив них. — Командир третьего отряда повернулся к Кондо. — У меня есть только одно объяснению этому. Такие следы могли остаться, если она бросилась между противниками во время боя.
— А поскольку Химура жив, а преступник мёртв... — медленно проговорил Кондо.
— То очевидно, что она прикрыла его своим телом, — закончил за него Хидзиката.
— Он был почти что слеп. — Голос Яманами дрогнул. — Он даже не знал, что она стоит на пути его клинка.
Сайто молча склонил голову, подтверждая их догадку.
Среди гробовой тишины быстрые шаги в коридоре показались оглушительно громкими. В следующую секунду в комнату, задыхаясь, влетела Хидэ.
— Кондо-сан! — Не обратив внимания на мрачные лица офицеров, она хлопнулась на колени и обеими руками протянула командиру тетрадку. — Это у Томоэ в комнате... среди её вещей... Я подумала, что вы должны знать.
***
— Это её дневник, — Хидзиката бросил тетрадку на колени Химуре. — Тебе стоит это прочесть.
Кэнсин поднял голову.
— Я читал.
От удивления Хидзиката не нашёлся, что сказать.
— Я зашёл в её комнату, когда получил письмо. Хотел понять, как они заставили её уйти... Она оставила это на виду — наверное, хотела, чтобы я нашёл.
— Значит, ты уже знаешь, что она была в сговоре с теми, кто напал на тебя...
— Да.
— Что она разыскала тебя, желая отомстить за своего жениха, погибшего в Икэда-я. За этого молодого дурака, который подался в столицу на заработки, а угодил в компанию Ёсиды.
— Да.
— Что она всё это время шпионила за нами для Исин Сиси? Что она собиралась заманить тебя в ловушку и не выполнила свой замысел только потому, что её угораздило влюбиться в тебя?
— Да, — в третий раз повторил Химура. Голос у него был совершенно мёртвый
— Тогда какого хрена, — прошипел Хидзиката, — нет, КАКОГО ХРЕНА ТЫ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ МОЛЧАЛ?!
Юноша чуть вздрогнул от крика, но ничего не ответил, только посмотрел на фукутё. Глаза у него всё ещё были красные, взгляд слегка плыл — но не это заставило Хидзикату ощутить едкий холодок в сердце.
Никогда в жизни он не видел в глазах человека такого ясного и отчётливого желания умереть.
Ему захотелось схватить мальчишку за плечи — и трясти, пока из этой дурной рыжей головы не высыплются все мысли о смерти, вся горькая любовь, тоска и вина. Но он понимал, конечно, что это не поможет.
— Я запрещаю тебе, слышишь? — хрипло сказал он. Слова казались пустыми, как бобовая шелуха. — Я запрещаю тебе умирать. Твоя жизнь принадлежит Синсэнгуми, а не тебе. Если посмеешь наложить на себя руки, это будет самое подлое дезертирство с твоей стороны. Ты на том свете не сможешь друзьям в глаза посмотреть.
Хидзикта задохнулся и умолк, не зная, чем ещё уязвить этого дурня побольнее, чтобы заставить его встряхнуться и жить.
— Ты оправдан, — бросил он, наконец. — Сайто спасибо скажи, он ради тебя старался.
И вышел, зло хлопнув створкой.
***
— Хидзиката-сан, можно вас на пару слов?
Яманами показал взглядом в сторону колодца, давая понять, что хочет побеседовать наедине. В доме тонкие перегородки между комнатами почти не приглушали звуков, и разговоры, не предназначенные для чужих ушей, приходилось вести во дворе.
— Я вас слушаю. — Хидзиката прислонился к столбу, поддерживающему навес над срубом. Лёд в колодце разбили с утра, и над тёмной водой поднимался прозрачный, едва заметный пар, а края полыньи уже подёрнулись тонкой стеклянистой плёнкой.
Яманами спрятал кисти рук в рукава, борясь то ли с морозом, то ли со смущением.
— Фукутё, я знаю, что моя просьба покажется вам глупой... возможно, даже преступной. Но всё-таки осмелюсь просить вас: позвольте Химуре покинуть Синсэнгуми. Он не создан для такой работы, как наша.
— Из Синсэнгуми не уходят, Саннан-сан. — Голос Хидзикаты обжигал холодом, как прижатое к горлу лезвие. — Вы знаете это не хуже меня.
Яманами опустил глаза.
— Да, я знаю. Я не стал бы просить вас, но... поймите, это особый случай. Мы совершили большую ошибку с самого начала, когда приняли этого юношу в отряд. Несмотря на весь свой талант, Химура-кун ещё слишком молод. Убийства, на которые мы его толкаем, — чересчур тяжёлое бремя для его неокрепшей души.
— Ему пятнадцать. Сайто начал убивать в шестнадцать. Не вижу большой разницы.
— Сайто... — Яманами вздохнул. — Он совсем другого склада. Он умеет видеть перед собой цель, а не противника. Но не всем это дано. Другие не могут заставить себя забыть, что по ту сторону меча — живой человек, который тоже испытывает боль и страх, который кого-то любит, надеется на счастье, верит в свои идеалы... Сдаётся мне, Химура как раз из таких. В его сердце слишком много жалости. Он давит её в себе, как умеет, но... Хидзиката-сан, неужели вы не видите, что с каждым новым убийством этот ребёнок убивает самого себя?
— Саннан-сан, — тихо сказал Хидзиката. — Одумайтесь. Ещё вчера этот ребёнок, как вы его назвали, был приговорён к смерти. И вы согласились с этим решением, потому что понимали: если нарушение устава сойдёт ему с рук, о дисциплине в отряде можно будет забыть. А дисциплина — не то, чем можно жертвовать ради одного бойца, будь он хоть сам Усивака во плоти. Теперь вы хотите лишить Синсэнгуми и того, и другого — растоптать Устав и отнять у нас лучшего мечника. Я не вижу, ради чего мы должны идти на такие потери.
— Ради милосердия.
— Сейчас плохое время для милосердия, Саннан-сан. Милосердие в бою — слабость, а мы должны быть сильными.
— Тогда... ради человечности.
— Человечность требует, чтобы мы охраняли жизнь и покой жителей Киото. Как мы сможем это сделать, если в отряде не будет порядка?
Яманами отвёл взгляд.
— А если, — голос его стал совсем тихим, так что Хидзикате пришлось напрячь слух, — если Устав не будет нарушен с нашей стороны? Если Химура просто исчезнет... и мы не сможем его найти?
— И каждый дезертир будет знать, что скрыться от нашего правосудия проще, чем стянуть монету у слепого попрошайки? — Хидзиката сузил глаза. — Ну уж нет. Если он сбежит, Синсэнгуми будут преследовать его без пощады — и то же касается любого, кто захочет покинуть отряд. Слышите? Любого — будь это даже вы или я.
Он проговорил это намеренно резко и чётко — чтобы не пришлось повторять дважды. По тому, как поникли плечи собеседника, он понял, что его слова достигли цели — и про себя понадеялся, что Яманами сделает из этих слов правильные выводы.
— Сожалею, — с трудом выговорил Яманами. Он всё не поднимал глаз — смотрел в колодец, в тёмное окошко стекленеющей воды. — Я напрасно отнял у вас время. Прошу меня простить.
Отступив, он поклонился — красиво и вежливо, как всегда. И ушёл, пряча в рукавах зябнущие ладони.
***
— Садись. — Кондо кивнул на циновку.
Химура сел. Он всё ещё двигался неловко, без привычной грации и проворства, но на ногах стоял твёрдо. И больше не натыкался на косяки: зрение тоже восстановилось. Только взгляд оставался пустым, как у незрячего, и свежий шрам на щеке алел, словно клеймо.
— То, что я хочу тебе рассказать, — Кондо похлопал ладонью по стопке бумаг перед собой, — вообще-то не предназначено для ушей рядовых. Но я верю, что ты не станешь распускать язык. Так ведь?
Химура молча поклонился.
— В Тёсю произошёл переворот. Люди, которые пошли на уступки бакуфу и клялись в лояльности, больше не управляют кланом. Власть перешла в руки Исин Сиси. Одно из этих имён ты уже знаешь — Кацура Когоро. Другое запомни хорошенько: Такасуги Синсаку. Старый друг того самого Кусаки Гэндзуя, который доставил нам столько хлопот летом.
Юноша растерянно моргнул. Да, Химура-кун, вот так. Ты думал, я тебя позвал утешать и по голове гладить? Да по тебе издалека видно, что ты от этих утешений уже в петлю лезть готов. Так что никаких послаблений не жди. Когда всё в жизни настолько паршиво, спасает только работа — но это тебе ещё предстоит узнать на собственном опыте.
— Короче говоря, все мирные соглашения с Тёсю теперь можно разорвать и выкинуть. С прежней верхушкой клана ещё можно было договориться, но Такасуги скорее удавится, чем прогнётся под нас. У него за спиной тюрьма и ссылка, он потерял друзей в летнем мятеже, и он всей душой ненавидит сёгуна. Тёсю больше не пойдут на примирение, а значит — нас ждёт война. Понимаешь, что это значит?
На этот раз он пристально взглянул на Химуру, требуя ответа.
— Понимаю, — тихо проговорил тот.
— Ошибаешься. Ты ещё не видел войны в лицо. Ты видел беготню по городу за кучкой мятежников, слышал пару выстрелов из пушки, слегка поработал мечом и понюхал пороху. Ты понятия не имеешь, как оно бывает, когда две армии втаптывают друг друга в кровавую грязь. Ты не знаешь, что произойдёт, если из-за войны взлетят цены, и в столице начнётся голод или бунт.
Он немного помолчал, не отводя взгляда от лица Химуры, и добавил:
— И я не знаю.
Вот теперь мальчишка распахнул глаза в явственном изумлении.
— Оро? Вы, командир?
— Я командир одного отряда, — усмехнулся Кондо. — Прекрасного отряда, но всё же довольно небольшого по меркам настоящих армий. И я так же, как и ты, не участвовал в больших сражениях. Всё, что я знаю о войне, я знаю из книг — но этого почти наверняка окажется мало, когда нас бросят в огонь.
— Командир. — Химура смотрел на него почти с испугом. — Вы... чего-то опасаетесь? Но ведь это всего лишь один мятежный клан. Разве они могут что-то противопоставить силам бакуфу?
Кондо покачал головой.
— Я не сомневаюсь, что Тёсю будут побеждены. Но это потребует от сёгуната много сил, а его силы не безграничны. А кровь, которую придётся пролить в Тёсю, отзовётся возмущением во многих кланах, где разделяют идеи "сонно дзёй". И выплеснется это возмущение здесь, на улицах столицы. Я должен быть готов ко всему. И мне нужны все мои бойцы, Химура-кун. Особенно те, которые стоят целого подразделения.
Химура выпрямился. Кровь отлила у него от лица так, что даже шрам побледнел.
— Командир...
— Я знаю. Ты не хочешь больше убивать?
Руки Химуры, лежащие на коленях, сжались в кулаки, но он ничего не сказал — только отрывисто кивнул.
— Я не могу сделать тебя счетоводом или разведчиком — ты нужен мне как мечник. Я не могу обещать, что тебе никогда не придётся убивать. Но Синсэнгуми сражаются ради покоя и безопасности столицы, и нам никто не даст передышки. Если ты сбежишь, эту работу за тебя будет делать кто-то другой — только хуже и с большими потерями. Ты не задумывался, скольким из нас ты спас жизнь в Икэда-я? А у Запретных врат?
Химура молчал, прикусив губы.
— Нас ждут тяжёлые времена, — веско сказал Кондо. — Всё, чего я хочу — чтобы ты помог мне защитить столицу и Синсэнгуми. Иной службы я от тебя не требую.
Юноша кивнул.
— Я понял вас, командир. — Его голос был тих, но ровен. — Я буду делать ту работу, ради которой пришёл сюда. Столько, сколько потребуется. Но потом... Если наступит мир и я больше не буду вам нужен — вы позволите мне уйти?
Кондо задумался.
— Сомневаюсь, что когда-нибудь наступит такой мир, где твой меч не пригодится, — честно сказал он. — И сомневаюсь, что в таком мире будет место для Синсэнгуми. Но если такое время придёт — я отпущу тебя.
Химура поклонился снова.
— Но пока что твой меч принадлежит мне, — спокойно продолжал Кондо, — и я хочу, чтобы ты побыстрее вернулся в боеспособное состояние. Тоси сказал, что тебе уже можно тренироваться, так что Сайто ждёт тебя в додзё. Я велел ему пока не слишком усердствовать, и если ты продуешь ему больше, чем три схватки из пяти — я буду очень разочарован. Понятно?
— Так точно. Разрешите идти?
— Разрешаю.
Химура поднялся и шагнул к двери. Глядя ему в спину, Кондо отметил, что он как будто движется легче и ловчее, чем раньше. Хотя, скорее всего, это был обман зрения: в конце концов, его раны ещё не зажили до конца.
Но теперь Кондо был уверен — заживут.
Рано или поздно.
@темы: Меч и сердце, Глициния - цветок живучий, Записки на бумажном журавлике, Синсэн и около
-
-
09.04.2015 в 01:49-
-
09.04.2015 в 07:45-
-
09.04.2015 в 09:41-
-
09.04.2015 в 10:10-
-
09.04.2015 в 11:43-
-
09.04.2015 в 22:47Hono cho, ничего, у тебя там и так хлопот хватало
ahotora, ещё раз спасибо за отзывы на ЗФБ - лично для меня это была хорошая поддержка
-
-
09.04.2015 в 22:53-
-
09.04.2015 в 23:08-
-
09.04.2015 в 23:22-
-
09.04.2015 в 23:24-
-
09.04.2015 в 23:47-
-
10.04.2015 в 08:32третий левел: yadi.sk/d/HQw5WxgaeqTCY
спецквест: yadi.sk/d/GxPDv2H4f3Vk3
-
-
10.04.2015 в 10:39-
-
10.04.2015 в 11:13это довольно смелое предположение, учитывая старость канона. мы ж все бегаем по натоптанным тропам - а тут опа! и поворот на 180. причем с сохранением характеров героев - вот это чудно просто
-
-
10.04.2015 в 23:00ahotora, ну, это... для кого как
-
-
11.04.2015 в 12:54-
-
11.04.2015 в 12:54