Название: В тени храма Го-о
Размер: ~22000 слов
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Кацура Когоро, Сайто Хадзимэ, Сагара Саноскэ, Такани Мэгуми
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, херт-комфорт, детектив
Рейтинг: PG-13
От автора: Одна из двух работ, написанных прицельно по заявкам с Инсайда. Просили что-нибудь про сотрудничество Кэнсина и выживших Синсэнгуми в эпоху Мэйдзи. читать дальшеСначала все мысли крутились вокруг того, как, собственно, можно организовать им выживание. Даже если прописать начало АУ до событий в Нагарэяма - Кондо, сотрудничающий с правительством Мэйдзи, был бы совершенно неубедителен в моём понимании. Ещё более неубедителен был бы Хидзиката, пошедший на мировую после казни Кондо. Собственно, весь затяжной пролог и флэшбэки далее по тексту - результат попыток сочинить обоснуй для Волков, прижившихся в Мэйдзи. Обоснуй получился многосуставчатый и сложный, но по-другому не получалось.
Основной сюжет слепился очень быстро и совершенно не в том виде, в каком предполагался изначально. В первом приближении это должно было быть расследование убийства Рёмы; планировалось как-нибудь пристыковать это к откровениям Имаи и посмертному оправданию Кондо. Но сюжет никак не связывался - мешал отъезд Кацуры в Америку, да и период бродяжничества Кэнсина в этом случае выпадал напрочь. А мне нужен был Кэнсин с неразрешённым внутренним конфликтом, который в конце концов разрешился бы уходом, отказом от работы на правительство. В итоге текст забуксовал на стадии пролога и покушения. А потом на горизонте замаячил спецквест, и внезапное скрещивание ежа с ужом, то есть с вепрем, прошло неожиданно гладко, и нашлось место для Сано с Мэгуми, и... короче, в этом виде оно мне нравится существенно больше первоначальных планов.
(Не считая того, что я позорнейшим образом перепутала имя отца Мэгуми - в смысле, забыла, что у него уже было имя в каноне, и сочинила его заново).
С храмом Го-о вообще получилась почти мистика. На спецквест нам выпал "кабан (вепрь)", я схватилась за голову, но народ в команде сказал "окнорм", так что пришлось смириться и идти копать матчасть. После длительного плавания в гугле мелькнула история Вакэ-но Киёмаро, за которую я ухватилась всеми лапами - ну, вы понимаете, Хатиман, вепри, самое то. И даже святилище этому Киёмаро в Киото стоит - то есть, в крайнем случае, можно сочинить какую-нибудь зарисовочку про Баттосая, сидящего в засаде у храма Го-о среди каменных вепрей. На том я и остановилась. А через непродолжительное время, раскопав совсем для других целей пересказ "Пылай-меча", наткнулась на замечательный факт: оказывается, войска Тёсю при нападении на дворец в 1864 г (тот самый "инцидент у Запретных врат", закончившийся печально известным пожаром в Киото) выбрали точкой сбора именно храм Го-о. Совпадение - нарочно не придумаешь. Я даже не поверила, полезла проверять - действительно, тот самый храм, к западу от территории дворца, рядом с воротами Хамагури.
Примечание: целым текстом можно скачать здесь, для любителей транскрипции Хепберна - здесь.
Пролог
Уцуномия, 1-й год Мэйдзи (1868)
Перед воротами его ещё раз обыскали, проверяя, не спрятан ли в рукаве или за пазухой револьвер. Потом завязали глаза сложенным вдвое платком.
– Может, и руки связать? – заикнулся тот, что стоял справа.
– Не велено, – оборвал его другой. – Открывайте!
Кэнсин услышал, как распахиваются, грохоча петлями, тяжёлые створки. Жёсткая ладонь толкнула его в спину между лопаток.
– Топай давай.
Он пошёл вперёд. Расположение ворот он помнил, и в открытый проём вступил, не задев плечом створку. Во дворе приостановился, и тут же чужая рука взяла его за локоть.
– Сюда, – судя по голосу, это был кто-то третий, не из тех, кто встретил его за воротами. Но Кэнсин узнал даже не голос, а походку – длинные пружинистые шаги, за которыми непросто угнаться, не переходя на бег.
А ведь говорили, что его то ли ранили, то ли вовсе убили под Фусими. Впрочем, Кэнсин не очень-то верил слухам: Сайто Хадзимэ был слишком хорошим бойцом, чтобы позволить убить себя в затяжной беспорядочной свалке, каковой обернулось первое открытое сражение армии сёгуна с силами Са-Тё.
– Лестница, – предупредил голос. Кэнсин нащупал ногой ступеньку, прикинул её высоту – и ровно, не оступаясь, пошёл вверх.
Рука придерживала его, направляя на поворотах. В спину дышали другие конвоиры. Сейчас, когда зрение не отвлекало, он даже ярче ощущал их присутствие – два чадящих огонька враждебного интереса, окрашенного желтоватым туманом усталости. А Сайто, идущий справа, казался холодным непроницаемым пятном в пустоте.
Скрипнула раздвижная дверь, потянуло свечным теплом и запахом разогретого воска. Платок соскользнул с глаз.
Кэнсин стоял в небольшой комнате, в прошлом служившей, видимо, местом ожидания для тех, кто искал аудиенции у владельца замка. Сейчас здесь было пусто, расписные ширмы свалены у дальней стены, циновки ободраны. Из обстановки остался только длинный столик с письменным прибором.
Человека, сидящего за столом, Кэнсин видел всего дважды, оба раза – в бою. Но лицо было не из тех, что быстро забываются.
– Господин Баттосай, чему мы обязаны вашим визитом? – Тон его был ровным, почти приветливым, но ненависть горела в нём даже не огоньком – слепящим алым факелом с чёрным смоляным шлейфом. Хотя по лицу нельзя было заметить ничего, кроме очень сдержанной, очень вежливой неприязни.
Хидзиката Тосидзо, заместитель командира Синсэнгуми, умел держать себя в руках.
– Господин Хидзиката, – Кэнсин сел на пол, отдал короткий формальный поклон. Сайто бесшумно обошёл его и расположился сбоку от Хидзикаты и чуть впереди – так, чтобы не мешать разговору, но иметь возможность в любую секунду перекрыть линию атаки. Конвоиры остались за спиной, и Кэнсин чувствовал их взгляды, как нацеленные в спину ножи.
На что только рассчитывал господин Кацура, когда посылал его сюда? Каждый из присутствующих в этой комнате скорее поверил бы в восход солнца на западе, чем в мирные намерения хитокири Баттосая, ночного палача, наёмника лоялистов.
"Всё, что от тебя требуется – говорить правду".
– Я здесь по приказу Кацуры Когоро, командующего разведкорпусом императорской армии. Мне поручено передать вам его предложение о сдаче крепости и доставить ему ваш ответ.
– Ответ отрицательный. Если это всё, то вы напрасно потратили моё и своё время.
– Вы ещё не выслушали, что вам предлагают.
– Меня это не интересует. Хотите взять крепость – попытайтесь. Ручаюсь, вам эта попытка обойдётся дороже, чем нам.
– Позвольте говорить прямо. Крепость вам не удержать, и вы знаете это лучше, чем кто-либо другой. Возможно, вы продержитесь ещё несколько дней до подхода основного корпуса Са-Тё. Но после этого вас сметут. Даже если каждый из вас убьёт по десять наших солдат, командование смрится с такими потерями ради возвращения крепости. А господин Кацура всего лишь хочет избежать бессмысленных жертв. Почему бы вам не обдумать его предложение?
– Откровенность за откровенность. Если Кацура что-то предлагает, значит, это ему выгодно. А то, что выгодно Кацуре, не может быть на руку сторонникам Токугава.
– Сдача крепости сейчас выгодна и вам. Оставшись здесь, вы погибнете без всякого смысла. Оставив Уцуномия, вы сможете присоединиться к своим союзникам в Айдзу. Господин Кацура готов удовлетвориться сдачей крепости и артиллерии. Взамен вы сохраните людей и оружие.
– Ценность этой крепости не в стенах и пушках, и Кацуре это прекрасно известно. Если он хочет получить Уцуномия, пусть сразится за неё. Нам есть чем его удивить.
Кэнсин до боли закусил губу.
Эта затея была безнадёжной с самого начала. И то сказать, какой из хитокири дипломат? Смех, да и только.
Но господин Кацура почему-то считал иначе.
"Если бы их требовалось обмануть, я не послал бы тебя. Но у Хидзикаты прекрасная интуиция, на ложь он не поведётся. Возможно, это покажется тебе странным, но против этого человека лучшее оружие – искренность. А ты – единственный из моих доверенных людей, кто хочет мира больше, чем мести. Остальные, даже если попытаются, не смогут скрыть свою ненависть к Синсэнгуми. Только ты можешь быть искренним, призывая их к мирному соглашению. Это опасное задание, потому что они ненавидят тебя больше, чем кого-либо из Патриотов, и могут не сдержаться. Если ты окажешься от этого задания – я пойму".
"Что будет, если я откажусь?" – спросил тогда Кэнсин.
"Дождёмся подхода основных сил и начнём штурм, – ответил Кацура. – Кроме тебя, ни у кого нет шансов на успех, так что не стоит и рисковать".
"Я пойду," – сказал Кэнсин.
– Господин Хидзиката. – Смотреть в эти ледяные глаза было трудно, но не смотреть – выглядело бы слабостью. – Кроме предложения о сдаче, мне поручено также передать вам вот это. Возможно, после прочтения вы измените своё мнение.
Под неотрывным взглядом Сайто Кэнсин медленно поднялся, сделал пять шагов вперёд и положил на стол письмо. Во время обыска он вынул его из-за пазухи и держал в руках, чтобы его не помяли. Теперь сложенный конвертом лист бумаги лёг перед Хидзикатой – лицевой стороной вверх, чтобы была видна оттиснутая красной тушью гербовая печать с листьями мальвы. Кэнсин вернулся на прежнее место и сел.
В глазах Хидзикаты метнулось замешательство. Письмо, запечатанное знаком Токугава, не могло оказаться в руках парламентёра из вражеского лагеря; Кэнсин видел, как любопытство в нём борется с недоверием. И всё же любопытство победило: Хидзиката почтительно взял письмо двумя руками, поднял перед собой и развернул.
Читал он долго. Куда больше времени, чем требуется, чтобы пробежать глазами два десятка строчек изысканного курсивного начертания.
Кэнсин знал содержание этого письма почти наизусть. Ответ клана Токугава на просьбу Кацу Кайсю о помиловании Кондо Исами, осуждённого на казнь.
Заступничество бывшего сёгуна было последней надеждой для командира Синсэнгуми. Люди клана Тоса жаждали его смерти, но князь Тоса, Яманоути Ёдо, ещё недавно был ревностным сторонником сёгуна. Если бы представители Токугава упросили князя Ёдо взять Кондо под защиту, его ещё можно было бы спасти...
"Кондо Исами более не является вассалом Токугава. Его деяния против императора заслуживают осуждения. Поступайте с этим человеком на ваше усмотрение".
Когда Хидзиката опустил листок, его лицо было похоже на лицо мертвеца – такое же белое и застывшее; и пылающий факел ненависти в нём опал, придавленный свинцово-тяжкой безнадёжностью.
– Это ничего не значит, – глухо проговорил он. – Я понимаю, чего добиваются твои хозяева. Вы думаете, что это, – он бросил письмо на стол, – заставит меня забыть о верности Токугава. Но верность не измеряется ответными милостями. Долг вассала – следовать за господином, даже если господин отрекается от него. Я знаю, что Кондо Исами был самым верным из вассалов Токугава. Я не сомневаюсь, что он умер, как самурай, преданный господину до последнего вздоха.
– Вы ошибаетесь, господин Хидзиката, – Кэнсин на секунду задержал дыхание перед тем, как выложить последний козырь. – Кондо Исами жив.
Тишину, что окутала комнату после этих слов, можно было резать ножом. Хидзиката ничего не сказал, даже не подал виду, что услышал Кэнсина, – но чтобы узнать цену его спокойствия, достаточно было взглянуть на руку, судорожно комкающую письмо с отказом в жизни, и на бешено бьющуюся жилку на мраморном виске.
Кэнсин заговорил сам – потому что не было сил и дальше тянуть это выматывающее душу напряжение.
– Как видите, это письмо так и не попало по назначению. Военный суд всё ещё ждёт ответа от представителей Токугава. Пока ответа нет, приговор не будет вынесен. За это время господин Кацура успеет подать собственное ходатайство о смягчении приговора за недостатком улик. Видите ли, господин Кацура уверен, что ваш командир не имел отношения к убийству Сакамото Рёмы. И он собирается приложить все усилия к тому, чтобы обвинители прислушались к его мнению.
– Синсэнгуми и клан Тёсю всегда стояли по разные стороны меча. А теперь вы пытаетесь убедить меня, что Кацура забыл о своих друзьях в "Икэда-я" и готов защищать Кондо Исами перед судом? Или он думает, что может заставить нас подчиниться, держа жизнь командира в своих руках? – Кривая усмешка Хидзикаты вмещала больше презрения, чем плевок в лицо. – Тогда передайте ему, что со мной бесполезно играть в заложников. Кондо знал, что его ждёт в плену, но он сдался, чтобы мы могли продолжать сражаться. Выполняя его волю, мы не сложим оружия, пока живы. В Синсэнгуми каждый готов к смерти, и уступок не будет.
Кэнсину потребовалось большое усилие, чтобы удержать голос ровным.
– Вы ошибаетесь. Господин Кацура пытается спасти жизнь Кондо не для того, чтобы угрозами принудить вас к повиновению. Он всего лишь хочет прекратить ненужные сражения. И он осознаёт, что после смерти вашего командира все попытки примирения будут бесполезны. Договариваться следует, пока не пролилась кровь.
– Она уже пролилась. После Тоба-Фусими мы похоронили многих. И Кацура ожидает, что мы так легко забудем про эти смерти?
Кэнсин вскинул голову.
– У нас тоже было много погибших, господин Хидзиката. И далеко не все из них пали с оружием в руках, имея возможность защищаться. Многих замучили и казнили в тюрьмах, многих принудили покончить с собой, некоторых... просто убили. У господина Кацуры тоже есть за кого мстить – в том числе и вам. Он мог бы не просить о переговорах, а предоставить вас вашей судьбе.
– Прекрасно. Почему бы ему так не поступить?
– Потому что он хочет избежать ненужных жертв. Кто бы ни погиб завтра или послезавтра при штурме Уцуномия – это будут японцы. Не важно, из какой партии и из какого клана. Сакамото-сэнсэй... – Кэнсин сглотнул непрошенный комок в горле. – Сакамото-сэнсэй говорил, что японцы не должны убивать друг друга в такое время, когда им надо сообща противостоять иноземцам. Господин Кацура был бы рад, если бы удалось прекратить эту бессмысленную войну.
– Я не согласен с господином Кацурой. Война за правое дело не может быть бессмысленной, даже если поражение неизбежно. А мы – как знать? – ещё можем и победить.
Кэнсин молчал, исчерпав все доводы.
Он смотрел на Хидзикату и видел красные от бессонницы и дыма глаза, ранние морщины в углах жёстко стиснутых губ, мелкие прорехи на чёрном мундире и посеревший от пыли и копоти шейный платок.
Он видел человека, который устал, смертельно устал от сражений, безуспешных и бессмысленных, как попытки вычерпать море, – и всё же ни за что не согласится признать себя побеждённым. Он изойдёт кровью, но будет снова и снова биться о стену, пока не разобьётся вместе со всеми, кого увлёк за собой в погоню за мечтой, которая была бы прекрасна, не будь она лжива..
Сквозь привычное безразличие Кэнсина вдруг обожгла злость – на себя, не способного объяснить, и на этого человека, не способного увидеть свою ошибку.
– Господин Хидзиката. Я слышал, что до образования Синсэнгуми вы были крестьянином из Тама. Это правда?
– Да, – спокойно признал Хидзиката. – Что это меняет?
– Я тоже родился крестьянином. И я не могу понять вашего желания защищать сёгунат. Ведь мир, который построили Токугава – это мир самураев, предназначенный для самураев. Наверное, тогда, в эпоху Сэнгоку, даже такой мир был лучше, чем бесконечная резня. Наверное, этот мир был хорош и для вас, раз вы так ревностно сражаетесь за него. Но для меня и многих таких, как я, он был плох.
Кэнсин осознал, что стискивает кулаки, и заставил себя разжать руки.
– Я видел, как умирают от голода и болезней люди, виновные только в том, что не родились самураями. Я видел, как дочерей продают в рабство за долги отцов. Как рубят головы детям, перебежавшим дорогу княжескому кортежу. Вы бы хотели сохранить тот мир? Мир, в котором ваши друзья и близкие из Тама – не больше чем грязь под сандалиями самураев?
– Ты!.. – один из конвоиров за спиной дёрнулся в сторону Кэнсина, но тут же умолк, осаженный коротким взглядом Сайто. Хидзиката не сдвинулся с места и ничего не сказал. С его бесстрастного лица можно было бы ваять образ будды.
– Мне, в общем-то, повезло, – Кэнсин осознавал, что его занесло, но остановиться уже не мог. – Меня спас и приютил странствующий мастер меча. Вам тоже повезло – вы родились на земле сёгуна, где крестьянам не запрещают носить оружие. Вы наделены силой и умом, вас оценили по достоинству. Но вы так рвались стать самураем, что забыли нечто важное.
– Вот как? – Хидзиката чуть откинулся назад, разглядывая Кэнсина, как забавного говорящего зверька. – И что же я, по-вашему, забыл?
– Вы забыли, что на этой земле есть и другие люди, кроме самураев. Есть те, на чью долю не выпало вашей удачи, и их гораздо больше. Сакамото-сэнсэй хотел, чтобы эти люди смогли жить как люди, а не как бессловесный скот. Господин Кацура хочет того же. Мне казалось, что такой человек, как вы, выросший в крестьянской семье, сможет лучше понять наши устремления. Но я ошибался. – Кэнсин поднялся с места. – Прошу простить мою невежливость.
– Как ты смеешь! – Шипящий голос сзади принадлежал тому самому конвоиру. – Подонок, убийца, и тебе ещё хватает наглости говорить с командиром в таком тоне? Твоей голове место на колу у ворот! Господин фукутё, позвольте...
– Нет. – Хидзиката оборвал говорящего одним жестом. – Ни слова больше. Хитокири или нет, но он пришёл на переговоры и должен покинуть крепость живым и невредимым. Сайто, проследи за этим.
Кэнсин на миг прикрыл глаза.
"Покинет крепость живым"? Ну, что ж...
Не подав виду, что заметил оговорку, он поклонился Хидзикате. Дождался, пока Сайто набросит ему на глаза платок, и вышел из комнаты.
***
Его провели назад тем же путём – по лестнице, по двору и к воротам. Под надсадный скрип створок Сайто снял с него платок и отступил на шаг. Кэнсин кивнул ему на прощание и не торопясь пересёк линию ворот.
Он и не сомневался, что покинет крепость живым. Вопрос был в том, что произойдёт дальше.
За ним наблюдали со стены и через бойницы цитадели. Он мог бы точно сказать, сколько именно ненавидящих взглядов устремлено ему в спину сквозь ружейные прицелы.
Не оборачиваясь, он пошёл через поле к темнеющему вдали лесу, считая про себя шаги.
Десять, двадцать, тридцать...
От первых деревьев на опушке его отделяли примерно шестьсот шагов. Не предел дальности для хорошей винтовки в умелых руках.
Сорок, пятьдесят, шестьдесят...
Если Хидзиката хочет послать Кацуре внятный и однозначный ответ в виде трупа парламентёра, ему не придётся даже приказывать. Достаточно не запрещать. На этих стенах и за бойницами предостаточно людей, у которых чешутся руки рассчитаться с Баттосаем за погибших товарищей – и далеко не все так принципиальны, как Сайто, которому подавай личный поединок, и никак иначе...
Он чуть не улыбнулся при мысли о том, сколь горькое разочарование постигло бы Сайто, если бы ему представился случай взглянуть на новый меч Баттосая.
Уже сто шагов. Что-то они не торопятся. Впрочем, времени у них ещё достаточно.
...А дипломат из него и впрямь никудышный. Выходит, одной искренности мало, нужен ещё и дар убеждения. Хороший урок на будущее – если его будущее продлится дальше, чем конец этого поля.
Сто тридцать, сто сорок, сто пятьдесят...
Он не боялся смерти и не жаждал её – просто загадал, как в детстве загадывал, улетит ли божья коровка с вытянутого пальца: если он дойдёт до опушки живым, Хидзиката сдаст крепость.
Если нет, Кэнсина это уже не будет волновать. Но всё же будет жаль – не себя, а тех людей, чьей кровью будет оплачено упрямство их предводителя.
Двести шагов.
Вчера он спросил господина Кацуру: а что дальше? Если Хидзиката согласится, оставит Уцуномия и уведёт своих людей в Айдзу? Ведь война не закончится со взятием одной крепости, пусть и удачно расположенной?
"Ты прав, – ответил Кацура. – В этих переговорах важна вовсе не крепость. Мне просто нужно, чтобы Хидзиката осознал: с нами можно иметь дело".
"Я не понимаю..."
"Я тоже раньше не понимал, пока не увидел, как это делает Сакамото. Вспомни, как он помирил нас с Сацумой. Он начал с того, что предложил нам торговать. Добился, чтобы мы увидели в них партнёров, с которыми можно договориться, а не врагов. Я хочу, чтобы Хидзиката понял, что с нами можно договориться".
На трёхсотом шаге Кэнсин всё-таки обернулся. Ощущение чужих взглядов притупилось, но не исчезло. Кто-то за этими стенами по-прежнему хотел убить его, и тем сильнее, чем дальше он отходил.
"Значит, эта крепость будет... вашей торговлей?"
"Да. Если Хидзиката примет нашу цену и уйдёт из Уцуномия, он будет знать, что мы держим слово и честно выполняем свою часть сделки. И я очень надеюсь, что он передаст это знание князю Мацудайра Катамори".
"Правителю Айдзу?"
"Ему самому. Катамори прислушивается к мнению этого человека. Когда мы подойдём к Айдзу и предложим ему решить дело мирным путём, одно слово Хидзикаты о том, что нам можно верить, будет стоить тысячи клятвенных писем".
"Мне кажется, Сайго не захочет предлагать им мир".
"Я тоже этого опасаюсь. Клан Сацума настроен на войну, им мало захвата Эдо. Но если мы возьмём Уцуномия без единого выстрела, это заставит даже Сайго прислушаться к нам. Как бы ему ни хотелось громкой победы над Айдзу, он в первую очередь практичный человек..."
Четыреста шагов. Больше, чем он надеялся пройти.
Хотелось верить, что Хидзиката всё-таки прислушался к его словам. Но с его стороны бы слишком самоуверенно думать, что получасовой разговор сможет перечеркнуть четыре года взаимной резни, когда Синсэгуми выслеживали и без колебаний убивали людей из Тёсю, а по ночам умирали сами, наткнувшись в тёмном переулке или в безлюдной роще у храма на меч хитокири Баттосая.
Слишком много крови пролилось с обеих сторон, чтобы это можно было изменить одной демонстрацией мирных намерений.
Пятьсот.
Но если бы только удалось...
Если бы ему удалось убедить этих людей прекратить бессмысленное кровпролитие – это хоть отчасти искупило бы те реки крови, что он пролил в Киото.
И, может быть, ту кровь, что пролилась от его руки, хотя и не по его воле...
Пятьсот пятьдесят.
Пятьсот шестьдесят.
Пятьсот семьдесят.
Немного не дойдя до опушки, он замедлил шаги.
В канаве на краю луга собралась дождевая вода, и из мокрой почвы пробился ирис – нежно-лиловый, с каплями росы на шелковистых лепестках.
Остановившись, Кэнсин долго смотрел на цветок. Ветер перебирал тонкие лепестки, над узорным венчиком стояла в воздухе красная стрекоза, раскинув мерцающие в непрерывном трепете крылья.
Выстрела не было.
Глава 1
Их ждали за поворотом к роще Куроянаги. Удобное место: слева длинная стена усадьбы, пустующей с окончания войны, справа – заросли цепкого ивняка и покрытый камнями склон холма. Захочешь – не сбежишь.
Чужое присутствие Кэнсин уловил издалека, за добрую сотню шагов. Возвращаться назад было уже бессмысленно, да и опасно: умные убийцы в таких случаях оставляли лучших бойцов в той стороне, куда должна была убегать жертва. Поэтому Кэнсин только передал Кацуре фонарь и высвободил правую руку из рукава хаори – к европейской одежде он так и не привык.
– Сколько? – Кацура понял его без лишних пояснений.
– Не меньше пяти. – Он не был уверен: ощущение было слабым, и чувства противников, хоть и враждебные, тлели неровно, как угольки под слоем пепла. – Держитесь за мной, пожалуйста. У них могут быть не только мечи.
– Понял.
Прошло немало времени с тех пор, когда государственный советник Кидо Такаёси был заговорщиком по имени Кацура Когоро, предводителем мятежников, за чьей головой охотились все сторонники сёгуната, начиная от Мимаваригуми и заканчивая Волками Мибу. Но старые привычки отживают медленно – и сейчас, при первых знаках опасности, Кацура сделался так же собран и немногословен, как в прежние годы.
Кэнсин не ускорял шага. Сердце застучало чаще, но это не было волнением – просто кровь быстрее побежала по жилам, разогревая тело перед боем. Мир вокруг оставался всё таким же серым, точно подёрнутым тонкой паутиной безразличия; только взгляды из темноты обжигали сквозь эту паутину, как раскалённые иглы.
Старая ива, покосившаяся в сторону дороги, под луной отбрасывала тень, падающую от подножия холма до стены, словно вытянутая рука. Когда до неё оставалось не больше двух десятков шагов, от руки отделились пять пальцев – тени людей, что выскользнули из-под свесившихся веток один за другим.
– Советник Кидо! Готовьтесь к смерти!
Они напрасно потратили время на то, чтобы огласить свои намерения: Кэнсин уже бежал к ним, и последнее слово слилось с глухим ударом стали в живое тело.
Позади него Кацура поставил фонарь у стены и отступил в сторону, заняв место между телохранителем и стеной, но за пределами светового круга. Теперь за него можно было не беспокоиться, если только держать нападающих в поле зрения и не давать оттеснить себя от Кацуры.
К счастью, у них были мечи, а не револьверы. И дрались они неплохо, но даже не на уровне рядовых Синсэнгуми. Если бы не необходимость держаться между ними и Кацурой, схватка закончилась бы, не успев начаться. А так – к тому моменту, как Кэнсин уложил третьего в канаву, первый снова зашевелился и начал вставать. Пришлось добавить ему по голове, чтобы лежал тихо.
Кэнсин уже разворачивался к двум оставшимся противникам, когда затылок снова пронзило горячей иглой.
Враг. Один. Далеко, за деревьями, за пределами досягаемости – но его кэн-ки горел ярко и сосредоточенно, как в момент атаки, словно он – оттуда – мог нанести удар...
Не меч.
Ружьё.
Времени ещё хватало, чтобы уйти с линии выстрела. Но в том и заключается трудность работы телохранителя, что бывают моменты, когда уворачиваться никак нельзя.
Кэнсин лишь сдвинулся на полшага влево, чтобы быть уверенным, что стрелок не достанет Кацуру. Дальше важно было только не терять скорости. Хлестнувший по ушам грохот выстрела, тупой и жгучий удар пули, тяжесть в мгновенно онемевшей руке – всё это уже не могло остановить его; за то время, пока враг снова целился, Кэнсин успел пролететь половину разделявшего их расстояния. Уловил, как ярость переходит в замешательство, потом в страх – тот явно не ожидал, что человек, вооружённый лишь мечом, побежит прямо на него. Услышал второй выстрел – пуля стригнула по зарослям, никого не задев, стрелок уже паниковал и не мог поймать мушку. Ещё три шага – и Кэнсин был рядом с ним.
Стрелок вскочил из укрытия за поваленным бревном, попытался выстрелить ещё раз, в упор. Но прежде чем он нажал на спуск, Кэнсин ударил дважды: по стволу ружья снизу, сбивая прицел, и тут же – под вскинутую руку противника, поперёк груди.
Тот рухнул, согнувшись – и Кэнсин в изумлении опустил сакабато: у его ног лежал ребёнок.
Стрелку было лет двенадцать, не больше.
Кэнсин упал на колено, трясущейся рукой – левая не слушалась – перевернул лёгкое тело на спину. Мальчишка дышал неровно, но глубоко, не хрипел, и на губах не было крови. У Кэнсина отлегло от сердца. У детей тонкие кости, и удар, рассчитанный на взрослого, мог переломать юному стрелку половину рёбер, но мальчишка оказался крепок.
Как он вообще оказался здесь? Кто втянул ребёнка в это гнусное дело?
Дети... дети не должны становиться убийцами!
Со стороны дороги донёсся звон оружия, чей-то невнятный крик, и – словно камнем в спину ударило: Кацура! Он оставил Кацуру одного!
Голова опасно закружилась, когда он вскочил, но вниз по склону бежать было легче и быстрее. Кэнсин с разгону выскочил прямо к стене, где Кацура отбивался от последнего из нападающих.
Хотя... кто от кого отбивался – это ещё вопрос. По каким-то лишь ему одному известным причинам Кацура перестал носить меч как раз в тот год, когда Кэнсин стал его хитокири. Но длинная и тяжёлая трость, окованная медными кольцами, отлично подходит для того, чтобы отражать удары и разбивать чересчур горячие головы, а мастер Синдо Мунэн-рю и без меча остаётся мастером, даже если в последние годы у него было маловато практики...
– Химура, сзади!
Уворачиваясь, Кэнсин обругал себя за потерю бдительности. Схватка с мальчиком выбила его из сосредоточения, он перестал ощущать поле боя – и чуть не попался под удар со спины.
Под удар, которого не должно было быть, потому что противник, которого Кэнсин минуту назад свалил, не мог так просто встать и продолжить бой. А он уже был на ногах и атаковал. И двигался совсем не так, как положено человеку, которого рубанули хоть и тупым, но стальным мечом по голове, по плечу и по коленям.
Кэнсин ушёл от первого выпада, второй отразил цубой, на третьем взмахе ударил на опережение, с силой вытянув нападающего по рёбрам, чтобы уже наверняка поднялся не скоро. И едва успел прикрыться от атаки следующего противника, тоже не желающего лежать спокойно.
Это было какое-то наваждение. Такого не случалось за все четыре года с тех пор, как Кэнсин сменил катану на сакабато. Меч с обратным лезвием, хоть и не рубил, но наносил серьёзные ушибы и даже ломал кости, надёжно отбивая способность к сопротивлению. А эти люди как будто не чувствовали боли и поднимались снова и снова, бросаясь в бой с такой исступлённой яростью, словно их собственная жизнь стоила не больше старого медяка.
Новый приступ головокружения напомнил о неперевязанной ране и о том, что затягивать бой сейчас – непозволительная роскошь. Кэнсин отпрыгнул и прижался к стене, выиграв себе краткую передышку. Кацура, видимо, тоже понял, что с телохранителем что-то неладно, и вовремя пришёл на помощь, врезав тростью по рукам одному из врагов. Ещё через секунду он уже стоял рядом с Кэнсином у стены, прикрывая его с левой стороны.
Один из нападающих остался лежать под ивой, но остальные четверо опять были на ногах – и приближались с мечами наизготовку. В свете чудом не затоптанного фонаря их лица лоснились от обильного пота. Расширенные глаза блестели странно и ярко, как у сгорающих в лихорадке, и, глядя в эти безумные глаза, Кэнсин осознал, что остановить их тупым мечом, возможно, не удастся.
Будет глупо – мелькнула мысль, – если четверо увальней, в которых словно демоны вселились, расправятся с двумя мастерами фехтования; и всё потому, что один из мастеров зарёкся брать в руки меч, а другой – убивать...
Кацура предупреждающе крикнул и отбил тростью летящий слева клинок; сталь скрежетнула по медной оковке и застряла, расщепив дерево. Прежде чем противник Кацуры успел высвободить оружие, Кэнсин ударом сакабато переломил его меч надвое.
Вместо того, чтобы отступить, обезоруженный с глухим рычанием бросился вперёд, вцепился руками в трость Кацуры и свалил бы его на землю, если бы Кэнсин не ударил безумца сзади по голове. И тут же отшатнулся обратно к стене, уворачиваясь от удара его напарника.
Теперь осталось только трое – но силы заканчивались быстрее, чем враги. Кровь пропитала рукав и капала с локтя; решать надо было быстро. Для того, чтобы остановить этих людей раз и навсегда, не требовалось даже отнимать у кого-то заточенный меч – достаточно было перевернуть сакабато острой стороной вперёд.
Достаточно было решиться убить.
Принося свою клятву, он не думал, что может настать день, когда его сил окажется недостаточно для того, чтобы защитить Кацуру...
– Ни с места! Полиция!
Пронзительный звук свистка отразился эхом от стены, и темноту прорезали огни фонарей. Они надвигались справа, от поворота, преградив дорогу частой цепью.
Всё-таки безумие не совсем овладело нападающими. Услышав окрик и завидев приближающийся патруль, они бросились прочь от огней, в другую сторону, где дорога сужалась, уходя вниз под откос.
И оттуда, из тёмного прохода между стеной усадьбы и зарослями, навстречу им сверкнули мечи.
Несколько быстрых ударов почти слились в один. Ошибиться было нельзя: Кэнсин слишком хорошо знал этот звук, с которым отточенное лезие разрывает тело. Только один из беглецов успел вскрикнуть перед тем, как всё стихло.
Кэнсин опустил сакабато, ставший вдруг неимоверно тяжёлым. Огни фонарей приблизились вплотную, но светлее не стало. Вокруг словно сгущался чёрный туман; он оперся на стену, борясь с подступающей к глазам темнотой.
Кацура подхватил его под руку, усадил на землю.
– Кто-нибудь, помогите! – приказал он. – Мой телохранитель ранен.
Вокруг началась суета. Кэнсин почувствовал, что с него стащили хаори, освобождая плечо. Из тумана выплыло худощавое лицо с острыми, точно ножом прорезанными чертами; свет фонарей отражался в узких глазах янтарно-жёлтыми искрами.
Ну, конечно. Можно было и раньше догадаться – какое ещё подразделение носит мечи вместо сабель?
– Сколько было нападающих? – спросил Сайто... то есть нет, Фудзита. Давно пора запомнить.
– Шестеро, – ответил за Кэнсина Кацура. – Пятеро с мечами, ещё один там, в роще, с огнестрельным оружием.
– Американская винтовка, – поправил Кэнсин, с трудом ворочая языком. – Стрелок... ему лет двенадцать. Не убивайте его, он не опасен.
– Вижу, что не опасен, – хмыкнул Сайто. Другой человек, возившийся с плечом Кэнсина, как раз наскоро стягивал рану какой-то тряпкой, пытаясь остановить кровь. – Если сам не полезет в драку, не убьём.
– Господин Фудзита! – окликнул кто-то из темноты. Сайто недовольно обернулся. Подбежавший к нему полицейский держал в руках мятую красную ленту.
– Там, в зарослях нашли. Других следов не видно.
– Мальчик, – Кэнсин помотал головой, но туман не желал рассеиваться. – Там был мальчик.
– Нет никакого мальчика.
Это было последнее, что он услышал перед тем, как туман накрыл его тёмной тяжёлой волной и потащил на дно.
Глава 2
Кэнсин уже успел забыть, как это паршиво – просыпаться наутро после ранения. До сих пор он только однажды получал серьёзные раны, и это было шесть лет назад. Но в тот день погибла Томоэ, и боль от этой потери рвала его на части изнутри, и по сравнению с ней все телесные страдания казались неважными.
Теперь это осталось в прошлом, и душу окутывало привычное безрадостное спокойствие – а вот телу было плохо, настолько плохо, что в первую минуту Кэнсин пожалел, что очнулся. Во сне он хотя бы не чувствовал раздирающей плечо боли. И жажды, от которой рот покрылся сухой коркой изнутри. И тошноты. И этой мерзкой слабости, будто расплавляющей кости и мышцы.
Он не привык чувствовать своё тело настолько бесполезным.
Свет, проникающий в комнату через оклеенное бумагой окно, был красноватым – значит, он проспал без малого сутки. Кэнсин попытался повернуться на бок и обнаружил, что его левая рука согнута в локте и примотана бинтами к телу. Повязки плотно охватывали плечо от шеи до подмышки, перекрещивались на груди. Он на пробу пошевелил пальцами – они двигались, хотя от каждого напряжения мышц боль становилась острее.
Со второго раза ему удалось повернуться на здоровый бок и сесть. Рядом с постелью на столике стояла чашка с водой. Пока Кэнсин осушал её торопливыми глотками, дверь в комнату открылась.
– Уже проснулись, господин Химура? – Мацумото-сэнсэй подошёл к постели и присел рядом. – Я рад.
– Сэнсэй, – Кэнсин поклонился, насколько смог; затёкшее тело плохо слушалось, и каждое движение отдавалось в плече, как удар по забитому в тело гвоздю. – Сожалею о доставленных вам хлопотах.
– Это моя работа. – Сухие жёсткие пальцы врача тронули его лоб, потом помяли запястье, ловя пульс. – Как вы себя чувствуете?
– Плечо болит. И... можно мне ещё попить?
– Нужно. И обязательно поесть. Предвосхищая ваш следующий вопрос – с рукой всё будет в порядке. Конечно, потребуется время, чтобы мышцы полностью восстановились, но, думаю, вы сможете владеть мечом не хуже, чем прежде.
Кэнсин снова склонил голову.
– Я понимаю, Мацумото-сэнсэй. Благодарю вас за заботу.
– Не за что. – Скупая улыбка Мацумото отдавала горечью. – Благодарите свою удачу, что пуля не перебила кости и не разорвала сухожилия. Вы необыкновенный счастливчик, господин Химура. Хотел бы я, чтобы всем моим пациентам так везло, как вам.
– Не скромничайте, сэнсэй, – откликнулся Кацура, входя в приоткрытую дверь. – Мы вам очень обязаны.
Он низко, в пояс, поклонился врачу. Мацумото ответил почти таким же глубоким поклоном.
– Сейчас принесут чай и ужин, – сказал он, выпрямляясь. – Лекарства и указания насчёт их приёма я оставил вашему домоправителю. Завтра я приду сменить повязки, а до тех пор – лёгкая пища, обильное питьё и постельный режим по возможности. Если ночью поднимется жар – холодные примочки и опять-таки питьё. Отдых и покой – вот, что сейчас требуется господину Химуре. С остальным его тело справится само.
Когда Мацумото вышел, Кацура сел у постели. У него был усталый вид, под веками легли серые тени, и белки покраснели, словно за прошедшие сутки он так и не сомкнул глаз. А впрочем, скорее всего, так и было.
– Вы в порядке? – не удержался Кэнсин.
Кацура криво усмехнулся.
– А с чего бы мне не быть в порядке? Это вроде бы не меня подстрелили вчера ночью. И не из меня после этого битый час выковыривали пулю. – Его взгляд скользнул по перевязанному плечу Кэнсина. – Признаться, я боялся самого худшего. Но Мацумото-сэнсэй своё дело знает.
Кэнсин молча кивнул.
...Мацумото Рюдзина он, как и Кацура, он глубоко уважал – и это при том, что Мацумото был человеком Айдзу, личным врачом князя Мацудайры Катамори и убеждённым сторонником сёгуната.
Когда войска Са-Тё подступили к Айдзу и князь Катамори, вняв доводам разума, согласился на мирные переговоры, Кондо Исами ещё оставался в заключении. Кацура приложил всё своё влияние, чтобы отсрочить вынесение приговора, но об освобождении речи не шло – обвинители продолжали настаивать, что Сакамото Рёму убили Синсэнгуми, и представители Тоса, соратники Рёмы, требовали смертной казни. Чтобы переубедить их, требовались доказательства и время, а времени не было. В тюрьме здоровье Кондо неожиданно пошатнулось – начала воспаляться старая рана от пули в плечо.
Сбиваясь с ног, Кацура всё-таки выхлопотал разрешение о переводе пленного из-за решетки под домашний арест. Несмотря на это, состояние Кондо быстро ухудшалось, и тогда лидер Тёсю решился на отчаянный шаг. Наперекор приказу Сайго, который требовал хранить всё происходящее в тайне от Катамори, Кацура обратился напрямую к князю, рассказал о болезни Кондо и попросил прислать хорошего врача – поскольку врач, приставленный Сайго, был то ли недостаточно умел, то ли недостаточно усерден.
Мацумото-сэнсэй пришел во вражеский лагерь, чтобы лечить своего давнего пациента и друга. Но время было упущено – а может быть, им просто не повезло. Воспаление от разбитой и плохо сросшейся ключицы вылилось в заражение крови – и всего за несколько дней несокрушимый комадир Волков сгорел в лихорадке.
Кэнсину часто приходило на ум, что если бы не эти двое, Кацура и Мацумото, – смерть Кондо положила бы конец мирным переговорам, и в Айдзу снова полилась бы кровь. За командира Синсэнгуми мстили бы до последнего человека, а Катамори слишком высоко ценил Кондо, чтобы смириться с его потерей. Желание Сайго умолчать о состоянии пленника только ухудшило ситуацию: теперь все объяснения касательно болезни и бессилия врачей выглядели попыткой замести следы преступления. И Кацура сам поехал в ставку Катамори, поставив на кон собственную жизнь.
Кэнсин не присутствовал на той встрече – это был единственный раз, когда Кацура, отправлясь на опасное дело, не взял с собой телохранителя. Но потом из чужих рассказов узнал, что Кацура смог убедить Катамори и Хидзикату в том, что в смерти Кондо не было чьего-либо злого умысла. А Мацумото подтвердил его слова – и свидетельство собственного врача стало решающим для князя. Переговоры были доведены до конца, и провинция Айдзу перешла под руку императора без дальнейшего кровопролития.
...В дверь постучал домоправитель. Заулыбавшись при виде ожившего Кэнсина, он поставил у постели столик с ужином и удалился, повинуясь жесту Кацуры.
– Прошу прощения, – Кэнсин первым делом ухватился за чашку с чаем. – Про нападавших что-нибудь известно?
Кацура покачал головой.
– Не больше того, что можно выжать из осмотра трупов. Личных вещей с именами владельцев ни у кого нет, документов – тем более.
– Погодите, – насторожился Кэнсин. – Ведь двое ещё оставались живы! Одного оглушили вы, одного – я...
Кацура покачал головой.
– Они умерли. Днём, в тюремной больнице.
Кэнсин медленно отставил чашку. От горечи свело рот, хотя чай был тут, конечно ни при чём.
Он знал, что и тупым мечом можно убить. И всегда напоминал себе об этом, соразмеряя силу удара. Мог ли он прошлой ночью забыться настолько, чтобы перешагнуть черту между увечьем и убийством?
Мог. Запросто. Когда ясность рассудка теряется, выучка тела берёт верх над разумом. А его тело было обучено убивать, и эту память не вытравить из мышц и связок.
Кацура, хмурясь, вынул чашку из его опущенной руки.
– Прежде чем ты начнёшь грызть себя за все настоящие и мнимые прегрешения, дослушай до конца. В больницу они попали без сознания и умерли через несколько часов, так и не очнувшись. Врач, который пытался привести их в чувство, убеждён, что они были отравлены или опоены. Мацумото-сэнсэй, кстати, отправился к нему на осмотр тел, вместе они должны дать окончательное заключение. А тебе разве не показалось, что злоумышленники вели себя странно?
– Показалось. Они не чувствовали боли. И слишком быстро приходили в себя. Вставали после таких ударов, которые должны были надолго их обездвижить.
– Поэтому я думаю, что врач не ошибся. Не знаю, что за снадобье может одновременно приглушить боль и вызвать такой нечеловеческий прилив сил, с этим пусть Мацумото разбирается. Но знаю одно: сила не берётся из ниоткуда, и её чрезмерный расход не проходит бесследно для тела. Скорее всего, они сами сожгли себя в этом бою. Тот, кто опоил их, послал их на смерть. Не исключено, что это тоже входило в его планы, чтобы не оставлять лишних зацепок для следствия... – Он поднял с подноса чашку с рисом. – Ешь, пока не остыло.
Кэнсин взял палочки, неловко подцепил слипшиеся белые зёрна. Кацура держал чашку на уровне его груди, чтобы ему не приходилось нагибаться к столику, и продолжал:
– Инспектор Найто хотел видеть тебя, как только ты будешь в состоянии с ним побеседовать. Потому что из участников нападения предположительно выжил только мальчик с винтовкой, а ты – единственный, кто видел его и может опознать.
– Его так и не нашли?
– Пропал бесследно. И объявлять в розыск по приметам "мальчик двенадцати лет", сам понимаешь, бесполезно. Поэтому Найто и горит желанием пообщаться с тобой.
– Я готов, – Кэнсин отложил палочки. – Хоть сейчас.
– Уверен? – Кацура внимательно посмотрел на него. – Врач ещё не разрешил тебе вставать.
– Я не смогу доехать до участка, – согласился Кэнсин. – Но вы ведь можете пригласить господина инспектора сюда?
– Разумеется. – Кацура отставил пустую чашку. – А я смотрю, тебе очень хочется, чтобы паренька поскорее нашли. И... похоже, не для того, чтобы спросить с него за своё плечо?
Кэнсин прикусил губу.
– Если те, кто организовал нападение, не хотят оставлять лишних свидетелей, то они могут его убить. Для него самого будет лучше, если его найдёт полиция, а не преступники.
– Понимаю, – Кацура едва заметно улыбнулся. – Я отправлю посыльного в полицейское управление. Инспектор Найто, конечно, занятой человек, но, думаю, выкроит время для визита.
***
– Мацумото-сэнсэй тоже полагает, что нападающие были одурманены. При вскрытии он нашёл какие-то симптомы, указывающие на отравление растительными ядами. Подробностей не спрашивайте, я и сам понял от силы половину того, что он сказал.
Инспектор Найто расхаживал по гостиной, сцепив руки за спиной. Чёрный мундир французского образца смотрелся на нём куда лучше, чем на многих японцах, примеряющих заграничную одежду, – в основном за счёт высокого роста и хорошей осанки. Но вот скрещивать руки на груди, вкладывая кисти рук в рукава, в такой одежде было уже невозможно – и вместе с европейским покроем мало-помалу приживались европейские жесты. Как ни странно, господину инспектору это шло.
Он приехал уже затемно, когда во всём доме зажгли лампы. К тому времени Кэнсин успел не только поужинать, но и одеться, и даже сполз по лестнице на первый этаж, обставленный в модном европейском стиле. Здесь, сидя в глубоком и мягком кресле, с неубранными волосами и в кое-как натянутой на перевязанное плечо юкате, он казался себе удивительно неуместным по сравнению с Кацурой и инспектором, на которых заморская одежда сидела как влитая.
– Мацумото показал нам и вашу пулю, – хмурый взгляд полицейского вскользь прошёлся по Кэнсину и снова обратился к Кацуре. – Судя по калибру – винтовка Спенсера. Облегчённая, для пехоты.
– А таких винтовок после войны осталось предостаточно, – проговорил вполголоса Кацура, выколачивая пепел из трубки. – И с вашей стороны, и с нашей.
Инспектор сдвинул красиво очерченные брови.
– Я рассматриваю все версии, в том числе и месть. Но с нашей стороны, – он выделил эти слова голосом, – многие всё-таки помнят, что вы сделали больше всех для прекращения войны, и если бы и стали охотиться за чьей-то головой, то не за вашей. Да и вербовать детей для ночных убийств никогда не было нашей тактикой.
Непроизнесённые слова "в отличие от вас", казалось, повисли в воздухе между ними, как облачко табачного дыма. Кацура спокойно улыбнулся.
– Вы всё так же прямолинейны, господин Хидзиката. Право, жаль, что вы не попробовали свои силы в политической карьере. Способность называть вещи своими именами – это качество, которого недостаёт многим нашим государственным деятелям.
– В этом случае мне пришлось бы отказаться от меча. И от возможности по временам пускать его в ход. Должны же у человека быть маленькие радости в жизни.
У Кацуры вырвался короткий смешок. Хотя Кэнсину показалось, что инспектор совсем не шутил.
...После капитуляции Айдзу отряд Синсэнгуми распался, и слухи о некогда грозных Волках Мибу затихли окончательно. Зато в свежесформированной токийской полиции зародился отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями, и как-то само собой оказалось, что этот отдел на две трети укомплектован бывшими членами Синсэнгуми. А поскольку ни один начальник из числа сацумских или тёсских чиновников не горел желанием попробовать себя в роли дрессировщика, то никто и не стал возражать, когда руководство отделом взял в свои руки некто Найто Хаято, также известный как Хидзиката Тосидзо.
Его прошлое не было ни для кого тайной, но усилиями Кацуры против Хидзикаты и остальных выживших офицеров Синсэнгуми больше не выдвигали обвинений. Дело об убийстве Сакамото Рёмы закрыли за смертью всех подозреваемых – Харада Саноскэ, которого считали непосредственным исполнителем наряду с Сайто Хадзимэ, сложил голову под Уэно. Сайто же, по официальным данным, погиб в первом и последнем столкновении сил альянса Са-Тё с войсками Айдзу на перевале Бонари.
...А то, что заместитель Хидзикаты, помощник инспектора Фудзита Горо, был до странности похож на покойного Сайто – так это мало ли, кто на кого похож.
– Помимо пули, у нас есть ещё вот это. – Инспектор достал из внутреннего кармана и положил на стол полоску белой ткани, чуть запачканную кровью с одного края.
На белом поле были набиты чёрной краской три иероглифа: "Самбякудзю".
– "Триста зверей"? – удивился Кацура. – Это ещё что?
– У них были нашивки на рукавах, – пояснил Хидзиката. – У всех пятерых. Но никто из наших осведомителей среди якудза не слышал о шайке с таким названием.
– У мальчика тоже была нашивка, – Кэнсин прикрыл глаза, силясь восстановить в памяти увиденное в тот миг, когда они находились лицом к лицу. – Я не обратил внимания сразу, а теперь припоминаю. Чёрная куртка и белая нашивка на рукаве. И... да, ещё повязка на голове. Не знаю, какого цвета.
– Красного, – пробормотал Хидзиката. – На месте засады нашли красную ленту. Но одежду легко сменить.
– Ещё у него должен быть след от удара сакабато, – Кэнсин провёл ребром ладони по груди наискосок. – Длинный узкий синяк, он не скоро сойдёт. По синяку вы его узнаете.
– Ну да, – хмыкнул Хидзиката. – Всего-то хлопот – переловить и раздеть по пояс всех беспризорников в возрасте двенадцати лет. Как нечего делать.
Кэнсин вздохнул. Он очень хотел помочь, но никаких особых примет, вроде родинок и шрамов, сообщить не мог. Лицо юного стрелка он тоже запомнил смутно – и из-за темноты, и из-за потрясения.
Только глаза и врезались в память – большие, тёмные, отчаянные. И совершенно не детский взгляд, в котором даже испуг не перебил ожесточённой решимости.
– Глаза, – сказал вслух Кэнсин.
– Что? – не понял инспектор.
– У него были глаза не как у одурманенного. И он не поднялся после моего удара. А когда поднялся – убежал, а не бросился в драку.
– Если его не опоили, – поймал его мысль Кацура, – значит, он ещё должен быть жив.
– И, значит, хотя бы этой пешкой наш неизвестный игрок дорожит, – кивнул Хидзиката. – Интересно.
Он достал часы, откинул крышку и недовольно покачал головой.
– Ещё один вопрос, господа. Что можете сказать о стиле фехтования ваших противников? Какие-нибудь характерные приёмы? Может быть, знакомая школа?
Кэнсин задумался.
– Ничего знакомого, – неуверенно сказал он. – Да и дрались они не очень хорошо. Сомневаюсь, что хотя бы один из них был на уровне мокуроку. Так... как будто нахватались по верхам из разных стилей.
– Ясно, – разочарованно протянул Хидзиката. Будь хоть один из злоумышленников дипломированным бойцом, его можно было бы вычислить по спискам учеников школы, а самоучкам счёта никто не вёл. – Прошу прощения, но мне пора в управление. Фудзита разбирается там с оружием преступников – может быть, ему удалось что-то выяснить. А вас, господин Кацура, я попрошу всё-таки поразмыслить над списком ваших врагов и подумать, кто из них мог использовать такие средства для вашего устранения.
Он поклонился и направился к дверям.
– Господин инспектор, – окликнул его Кэнсин. – Если этого мальчика арестуют и его вина будет доказана, что его ждёт?
Хидзиката обернулся на пороге гостиной.
– За покушение на жизнь советника? Скорее всего, смертная казнь, если суд не проявит снисхождения к возрасту подсудимого. Всего хорошего, господа. Благодарю за содействие расследованию.
Он вышел стремительно, как можно двигаться только в европейской одежде, в которой ничего не свисает, не путается в ногах и не цепляется за мебель. Порой Кэнсину казалось, что этот человек сменил синее форменное хаори на заморский наряд только ради удобства.
Кацура дотянулся до коробки с табаком и начал набивать трубку заново.
– Ничего не поделаешь, Химура, – ответил он на вопросительный взгляд телохранителя. – Будем ждать новостей.
Глава 3
Новости не заставили себя долго ждать. На рассвете третьего дня после покушения, когда Кэнсин после очередной полубессонной ночи клевал носом над чашкой утреннего риса, Кацура вошёл – точнее, ворвался к нему в комнату.
– Ночью было ещё одно нападение, – отрывисто сообщил он. – Сайго цел, Омура ранен. Из нападавших никого взять живым не удалось.
– Снова "Триста зверей"? – вскинулся Кэнсин. Всю сонливость как рукой сняло.
– Да, с такими же повязками. Это что-то похуже, чем просто банда. – Нервно сжимая кулаки, Кацура прошёлся по комнате к окну и обратно. – Газетчики в восторге, правительство в панике. Я еду в Дадзёкан.
– Господин Кацура! – От возмущения Кэнсин привстал, чуть не опрокинув поднос. – Вам нельзя покидать дом без охраны!
– Успокойся, я с охраной. Инспектор Найто прислал мне Фудзиту и ещё двоих людей. Но его отдела не хватит на охрану всех членов правительства. Зато если он в ближайшее время не представит им голову организатора этих нападений, следующей на очереди будет его голова. Как ни крути, а для инспектора полиции это крупный провал, и по такому случаю ему припомнят всё хорошее, начиная с "Икэда-я"... Ну, всё, я должен идти. Поговорим вечером.
***
Подробности нападения, взбудоражившего столицу, Кэнсин узнал в тот же день от Мацумото-сэнсэя, как обычно пришедшего после обеда сменить повязку. Утро врач провёл в доме Омуры Масудзиро, военного министра, оказывая ему помощь. Состояние Омуры внушало тревогу: глубокая рана в ногу, нанесённая мечом, была сильно загрязнена, и Мацумото опасался воспаления.
Нападение произошло, когда Омура вместе с Сайго Такамори сидели в отдельном кабинете ресторана "Мидзуки" Они уговорились о частной встрече, чтобы обсудить несколько вопросов, в которых они никак не могли достичь согласия на заседаниях правительства. Видимо, Сайго надеялся, что неформальная обстановка сделает уважаемого собеседника более сговорчивым. Но вышло наоборот, и спор за ужином затянулся до глубокой ночи.
Люди с повязками "Самбякудзю" на рукавах ворвались в ресторан, когда все посетители, кроме Сайго и Омуры, уже разошлись. Хозяина и его жену убили сразу, не успевшего сбежать повара – на пороге чёрного хода. И направились в кабинет для высоких гостей.
– Их было восемь человек, – рассказывал Мацумото-сэнсэй, накладывая на рану густую тёмную мазь. – И они как будто заранее знали, куда идти. Двое зашли с веранды, остальные – из общего зала.
– Как же господин Сайго уцелел? – изумился Кэнсин.
В отличие от Кацуры, Сайго Такамори не мог похвастаться высоким мастерством мечника. Имея внушительный рост и сложение борца сумо, он в последнее время сделался неповоротлив – сказывалась сидячая работа. Трудно было представить себе, чтобы он отбился хотя бы от одного убийцы, не говоря уже о восьми.
– А с ним был Накамура, – усмехнулся Мацумото. – Потому-то из напавших никто и не выжил. Даже для полиции работы не осталось.
Кэнсин понимающе кивнул. С Накамурой Хандзиро, тогда носившим имя Кирино Тосиаки, ему довелось один раз встретиться в бою – в приснопамятном сражении у Запретных врат, когда войска Тёсю пытались пробиться во дворец, а самураи Сацумы под командованием Сайго выдавливали их обратно. В тот раз Кэнсин успел обменяться с Кирино несколькими ударами, прежде чем неумолимое течение боя растащило их в разные стороны, – и был весьма впечатлён его мастерством. Но больше помериться силой им не пришлось: в следующий раз они встретились уже союзниками.
Если этот человек охранял Сайго Такамори, то не приходилось гадать, почему нападение провалилось. Скорее следовало удивляться тому, что убийцы смогли дотянуться хотя бы до одной из намеченных целей.
– А как же господин Омура?
Мацумото помрачнел.
– А он попытался сбежать через сад, не зная, что на веранде ждут ещё двое. Отбиться не смог, получил мечом по ноге и упал с веранды в пруд. Злоумышленники его не достали, но он потерял много крови, пока подоспела помощь, и в рану попала грязная вода. – Мацумото завязал концы бинта на спине у Кэнсина. – А я-то надеялся, что после окончания войны у меня поубавится работы такого рода.
– А что... инспектор Найто? – осторожно спросил Кэнсин.
Мацумото вздохнул.
– Рвёт и мечет, само собой. В городе бесчинствует банда, нападающая на членов правительства, а у него за три дня – ни одной новой зацепки. По-моему, он готов сам убить Накамуру за то, что тот не оставил ни одного бандита для допроса.
– Если они приняли то же снадобье, – напомнил Кэнсин, – то их в любом случае не удалось бы допросить. Ведь так?
– Да, вы правы. Кстати, – Мацумото принялся складывать на поднос обрезки бинтов и корпию, – я попытался разобраться с составом этого снадобья, исходя из тех следов, что обнаружились при вскрытии. Может быть, зная, из чего оно было приготовлено, мы найдём аптекаря, который его продал. Но пока надежды на это мало... Ну, вот и всё. Отдыхайте, господин Химура.
– Спасибо вам за заботу, Мацумото-сэнсэй.
Врач скупо улыбнулся и вышел.
***
Кацура вернулся поздно вечером. Устало сообщил, что Сайго всё-таки прибыл на заседание правительства и в самых нелестных выражениях пристыдил тех отсутствующих, кто из страха перед новыми нападениями предпочёл остаться дома. Пример Сайго оказался благотворен, и к концу дня панические настроения сошли на нет. О состоянии здоровья Омуры справлялся сам государь... да, ему доложили о происшествии, и он изволил выразить беспокойство в связи с этим разбоем, равного которому не было со времён Реставрации.
– Господин Кацура, – настойчиво сказал Кэнсин, – вам нужна постоянная охрана.
– Фудзита будет сопровождать меня в поездках, – отмахнулся Кацура. – А от пеших прогулок я воздержусь, по крайней мере, до твоего выздоровления.
– Я не об этом. Вам нужна охрана и в доме тоже.
– Вот как? – Кацура поставил трость в угол и обернулся. – Ты считаешь, что в доме мне может грозить опасность? От кого?
– Кто-то выдал "Самбякудзю" ваш маршрут до дома. И кто-то сообщил им место и время встречи Сайго и Омуры. Это означает, что у них есть осведомители в окружении жертв. Они потеряли пятерых – и почти сразу посылают восьмерых на такое же безнадежное дело. Похоже, они вовсе не считают потери, а значит, у них нет недостатка в исполнителях. Возможно, их действительно триста человек. – Кэнсин начал отгибать пальцы на здоровой руке. – Численность, вооружение, осведомители в высших кругах правительства, и, вероятно, агенты внешнего наблюдения. Я думаю, вы были правы – это не просто банда. Это организация уровня Синсэнгуми. И кто-то из ваших слуг или помощников работает на них.
По мере того, как он говорил, лицо Кацуры приобретало всё более задумчивое выражение.
– Неплохо, – проговорил он, когда Кэнсин умолк. – Сам додумался?
– У меня было много времени на размышления. Думаю, Хидзиката пришёл к тем же выводам. Нападения слишком хорошо спланированы...
– И при этом бездарно провалены, – возразил Кацура. – В твоих рассуждениях есть один изъян. Если "Триста зверей" были так хорошо осведомлены о наших перемещениях, они должны были знать и о том, что меня сопровождаешь ты, а Сайго – Накамура. Допустим, при нападении на нас они недооценили тебя и слишком понадеялись на своего стрелка. Но вчера-то они должны были учесть сделанные до этого ошибки. А они даже огнестрельным оружием не воспользовались, просто выставили тех восьмерых на убой. Если они знали, что Сайго будет под охраной, почему не послали больше людей? А если не знали – то что же за осведомитель у них такой?
Кэнсин покачал головой. Он тоже этого не понимал.
– Ладно, – Кацура подошёл к окну, несколько секунд смотрел в темноту, а потом рвыком задёрнул занавески. – Считай, что ты меня убедил. Я что-нибудь придумаю насчёт охраны. В конце концов, даже если в доме нет их сообщника, с этих безумцев станется напасть и без подготовки... Ох, Химура-кун, нет ничего хуже, чем воевать с дураками.
Он невесело улыбнулся Кэнсину.
– Отдыхай, пожалуйста. Ты нужен мне здоровым – и как можно скорее.
Размер: ~22000 слов
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Кацура Когоро, Сайто Хадзимэ, Сагара Саноскэ, Такани Мэгуми
Категория: джен
Жанр: драма, ангст, херт-комфорт, детектив
Рейтинг: PG-13
От автора: Одна из двух работ, написанных прицельно по заявкам с Инсайда. Просили что-нибудь про сотрудничество Кэнсина и выживших Синсэнгуми в эпоху Мэйдзи. читать дальшеСначала все мысли крутились вокруг того, как, собственно, можно организовать им выживание. Даже если прописать начало АУ до событий в Нагарэяма - Кондо, сотрудничающий с правительством Мэйдзи, был бы совершенно неубедителен в моём понимании. Ещё более неубедителен был бы Хидзиката, пошедший на мировую после казни Кондо. Собственно, весь затяжной пролог и флэшбэки далее по тексту - результат попыток сочинить обоснуй для Волков, прижившихся в Мэйдзи. Обоснуй получился многосуставчатый и сложный, но по-другому не получалось.
Основной сюжет слепился очень быстро и совершенно не в том виде, в каком предполагался изначально. В первом приближении это должно было быть расследование убийства Рёмы; планировалось как-нибудь пристыковать это к откровениям Имаи и посмертному оправданию Кондо. Но сюжет никак не связывался - мешал отъезд Кацуры в Америку, да и период бродяжничества Кэнсина в этом случае выпадал напрочь. А мне нужен был Кэнсин с неразрешённым внутренним конфликтом, который в конце концов разрешился бы уходом, отказом от работы на правительство. В итоге текст забуксовал на стадии пролога и покушения. А потом на горизонте замаячил спецквест, и внезапное скрещивание ежа с ужом, то есть с вепрем, прошло неожиданно гладко, и нашлось место для Сано с Мэгуми, и... короче, в этом виде оно мне нравится существенно больше первоначальных планов.
(Не считая того, что я позорнейшим образом перепутала имя отца Мэгуми - в смысле, забыла, что у него уже было имя в каноне, и сочинила его заново).
С храмом Го-о вообще получилась почти мистика. На спецквест нам выпал "кабан (вепрь)", я схватилась за голову, но народ в команде сказал "окнорм", так что пришлось смириться и идти копать матчасть. После длительного плавания в гугле мелькнула история Вакэ-но Киёмаро, за которую я ухватилась всеми лапами - ну, вы понимаете, Хатиман, вепри, самое то. И даже святилище этому Киёмаро в Киото стоит - то есть, в крайнем случае, можно сочинить какую-нибудь зарисовочку про Баттосая, сидящего в засаде у храма Го-о среди каменных вепрей. На том я и остановилась. А через непродолжительное время, раскопав совсем для других целей пересказ "Пылай-меча", наткнулась на замечательный факт: оказывается, войска Тёсю при нападении на дворец в 1864 г (тот самый "инцидент у Запретных врат", закончившийся печально известным пожаром в Киото) выбрали точкой сбора именно храм Го-о. Совпадение - нарочно не придумаешь. Я даже не поверила, полезла проверять - действительно, тот самый храм, к западу от территории дворца, рядом с воротами Хамагури.
Примечание: целым текстом можно скачать здесь, для любителей транскрипции Хепберна - здесь.
Уцуномия, 1-й год Мэйдзи (1868)
Перед воротами его ещё раз обыскали, проверяя, не спрятан ли в рукаве или за пазухой револьвер. Потом завязали глаза сложенным вдвое платком.
– Может, и руки связать? – заикнулся тот, что стоял справа.
– Не велено, – оборвал его другой. – Открывайте!
Кэнсин услышал, как распахиваются, грохоча петлями, тяжёлые створки. Жёсткая ладонь толкнула его в спину между лопаток.
– Топай давай.
Он пошёл вперёд. Расположение ворот он помнил, и в открытый проём вступил, не задев плечом створку. Во дворе приостановился, и тут же чужая рука взяла его за локоть.
– Сюда, – судя по голосу, это был кто-то третий, не из тех, кто встретил его за воротами. Но Кэнсин узнал даже не голос, а походку – длинные пружинистые шаги, за которыми непросто угнаться, не переходя на бег.
А ведь говорили, что его то ли ранили, то ли вовсе убили под Фусими. Впрочем, Кэнсин не очень-то верил слухам: Сайто Хадзимэ был слишком хорошим бойцом, чтобы позволить убить себя в затяжной беспорядочной свалке, каковой обернулось первое открытое сражение армии сёгуна с силами Са-Тё.
– Лестница, – предупредил голос. Кэнсин нащупал ногой ступеньку, прикинул её высоту – и ровно, не оступаясь, пошёл вверх.
Рука придерживала его, направляя на поворотах. В спину дышали другие конвоиры. Сейчас, когда зрение не отвлекало, он даже ярче ощущал их присутствие – два чадящих огонька враждебного интереса, окрашенного желтоватым туманом усталости. А Сайто, идущий справа, казался холодным непроницаемым пятном в пустоте.
Скрипнула раздвижная дверь, потянуло свечным теплом и запахом разогретого воска. Платок соскользнул с глаз.
Кэнсин стоял в небольшой комнате, в прошлом служившей, видимо, местом ожидания для тех, кто искал аудиенции у владельца замка. Сейчас здесь было пусто, расписные ширмы свалены у дальней стены, циновки ободраны. Из обстановки остался только длинный столик с письменным прибором.
Человека, сидящего за столом, Кэнсин видел всего дважды, оба раза – в бою. Но лицо было не из тех, что быстро забываются.
– Господин Баттосай, чему мы обязаны вашим визитом? – Тон его был ровным, почти приветливым, но ненависть горела в нём даже не огоньком – слепящим алым факелом с чёрным смоляным шлейфом. Хотя по лицу нельзя было заметить ничего, кроме очень сдержанной, очень вежливой неприязни.
Хидзиката Тосидзо, заместитель командира Синсэнгуми, умел держать себя в руках.
– Господин Хидзиката, – Кэнсин сел на пол, отдал короткий формальный поклон. Сайто бесшумно обошёл его и расположился сбоку от Хидзикаты и чуть впереди – так, чтобы не мешать разговору, но иметь возможность в любую секунду перекрыть линию атаки. Конвоиры остались за спиной, и Кэнсин чувствовал их взгляды, как нацеленные в спину ножи.
На что только рассчитывал господин Кацура, когда посылал его сюда? Каждый из присутствующих в этой комнате скорее поверил бы в восход солнца на западе, чем в мирные намерения хитокири Баттосая, ночного палача, наёмника лоялистов.
"Всё, что от тебя требуется – говорить правду".
– Я здесь по приказу Кацуры Когоро, командующего разведкорпусом императорской армии. Мне поручено передать вам его предложение о сдаче крепости и доставить ему ваш ответ.
– Ответ отрицательный. Если это всё, то вы напрасно потратили моё и своё время.
– Вы ещё не выслушали, что вам предлагают.
– Меня это не интересует. Хотите взять крепость – попытайтесь. Ручаюсь, вам эта попытка обойдётся дороже, чем нам.
– Позвольте говорить прямо. Крепость вам не удержать, и вы знаете это лучше, чем кто-либо другой. Возможно, вы продержитесь ещё несколько дней до подхода основного корпуса Са-Тё. Но после этого вас сметут. Даже если каждый из вас убьёт по десять наших солдат, командование смрится с такими потерями ради возвращения крепости. А господин Кацура всего лишь хочет избежать бессмысленных жертв. Почему бы вам не обдумать его предложение?
– Откровенность за откровенность. Если Кацура что-то предлагает, значит, это ему выгодно. А то, что выгодно Кацуре, не может быть на руку сторонникам Токугава.
– Сдача крепости сейчас выгодна и вам. Оставшись здесь, вы погибнете без всякого смысла. Оставив Уцуномия, вы сможете присоединиться к своим союзникам в Айдзу. Господин Кацура готов удовлетвориться сдачей крепости и артиллерии. Взамен вы сохраните людей и оружие.
– Ценность этой крепости не в стенах и пушках, и Кацуре это прекрасно известно. Если он хочет получить Уцуномия, пусть сразится за неё. Нам есть чем его удивить.
Кэнсин до боли закусил губу.
Эта затея была безнадёжной с самого начала. И то сказать, какой из хитокири дипломат? Смех, да и только.
Но господин Кацура почему-то считал иначе.
"Если бы их требовалось обмануть, я не послал бы тебя. Но у Хидзикаты прекрасная интуиция, на ложь он не поведётся. Возможно, это покажется тебе странным, но против этого человека лучшее оружие – искренность. А ты – единственный из моих доверенных людей, кто хочет мира больше, чем мести. Остальные, даже если попытаются, не смогут скрыть свою ненависть к Синсэнгуми. Только ты можешь быть искренним, призывая их к мирному соглашению. Это опасное задание, потому что они ненавидят тебя больше, чем кого-либо из Патриотов, и могут не сдержаться. Если ты окажешься от этого задания – я пойму".
"Что будет, если я откажусь?" – спросил тогда Кэнсин.
"Дождёмся подхода основных сил и начнём штурм, – ответил Кацура. – Кроме тебя, ни у кого нет шансов на успех, так что не стоит и рисковать".
"Я пойду," – сказал Кэнсин.
– Господин Хидзиката. – Смотреть в эти ледяные глаза было трудно, но не смотреть – выглядело бы слабостью. – Кроме предложения о сдаче, мне поручено также передать вам вот это. Возможно, после прочтения вы измените своё мнение.
Под неотрывным взглядом Сайто Кэнсин медленно поднялся, сделал пять шагов вперёд и положил на стол письмо. Во время обыска он вынул его из-за пазухи и держал в руках, чтобы его не помяли. Теперь сложенный конвертом лист бумаги лёг перед Хидзикатой – лицевой стороной вверх, чтобы была видна оттиснутая красной тушью гербовая печать с листьями мальвы. Кэнсин вернулся на прежнее место и сел.
В глазах Хидзикаты метнулось замешательство. Письмо, запечатанное знаком Токугава, не могло оказаться в руках парламентёра из вражеского лагеря; Кэнсин видел, как любопытство в нём борется с недоверием. И всё же любопытство победило: Хидзиката почтительно взял письмо двумя руками, поднял перед собой и развернул.
Читал он долго. Куда больше времени, чем требуется, чтобы пробежать глазами два десятка строчек изысканного курсивного начертания.
Кэнсин знал содержание этого письма почти наизусть. Ответ клана Токугава на просьбу Кацу Кайсю о помиловании Кондо Исами, осуждённого на казнь.
Заступничество бывшего сёгуна было последней надеждой для командира Синсэнгуми. Люди клана Тоса жаждали его смерти, но князь Тоса, Яманоути Ёдо, ещё недавно был ревностным сторонником сёгуна. Если бы представители Токугава упросили князя Ёдо взять Кондо под защиту, его ещё можно было бы спасти...
"Кондо Исами более не является вассалом Токугава. Его деяния против императора заслуживают осуждения. Поступайте с этим человеком на ваше усмотрение".
Когда Хидзиката опустил листок, его лицо было похоже на лицо мертвеца – такое же белое и застывшее; и пылающий факел ненависти в нём опал, придавленный свинцово-тяжкой безнадёжностью.
– Это ничего не значит, – глухо проговорил он. – Я понимаю, чего добиваются твои хозяева. Вы думаете, что это, – он бросил письмо на стол, – заставит меня забыть о верности Токугава. Но верность не измеряется ответными милостями. Долг вассала – следовать за господином, даже если господин отрекается от него. Я знаю, что Кондо Исами был самым верным из вассалов Токугава. Я не сомневаюсь, что он умер, как самурай, преданный господину до последнего вздоха.
– Вы ошибаетесь, господин Хидзиката, – Кэнсин на секунду задержал дыхание перед тем, как выложить последний козырь. – Кондо Исами жив.
Тишину, что окутала комнату после этих слов, можно было резать ножом. Хидзиката ничего не сказал, даже не подал виду, что услышал Кэнсина, – но чтобы узнать цену его спокойствия, достаточно было взглянуть на руку, судорожно комкающую письмо с отказом в жизни, и на бешено бьющуюся жилку на мраморном виске.
Кэнсин заговорил сам – потому что не было сил и дальше тянуть это выматывающее душу напряжение.
– Как видите, это письмо так и не попало по назначению. Военный суд всё ещё ждёт ответа от представителей Токугава. Пока ответа нет, приговор не будет вынесен. За это время господин Кацура успеет подать собственное ходатайство о смягчении приговора за недостатком улик. Видите ли, господин Кацура уверен, что ваш командир не имел отношения к убийству Сакамото Рёмы. И он собирается приложить все усилия к тому, чтобы обвинители прислушались к его мнению.
– Синсэнгуми и клан Тёсю всегда стояли по разные стороны меча. А теперь вы пытаетесь убедить меня, что Кацура забыл о своих друзьях в "Икэда-я" и готов защищать Кондо Исами перед судом? Или он думает, что может заставить нас подчиниться, держа жизнь командира в своих руках? – Кривая усмешка Хидзикаты вмещала больше презрения, чем плевок в лицо. – Тогда передайте ему, что со мной бесполезно играть в заложников. Кондо знал, что его ждёт в плену, но он сдался, чтобы мы могли продолжать сражаться. Выполняя его волю, мы не сложим оружия, пока живы. В Синсэнгуми каждый готов к смерти, и уступок не будет.
Кэнсину потребовалось большое усилие, чтобы удержать голос ровным.
– Вы ошибаетесь. Господин Кацура пытается спасти жизнь Кондо не для того, чтобы угрозами принудить вас к повиновению. Он всего лишь хочет прекратить ненужные сражения. И он осознаёт, что после смерти вашего командира все попытки примирения будут бесполезны. Договариваться следует, пока не пролилась кровь.
– Она уже пролилась. После Тоба-Фусими мы похоронили многих. И Кацура ожидает, что мы так легко забудем про эти смерти?
Кэнсин вскинул голову.
– У нас тоже было много погибших, господин Хидзиката. И далеко не все из них пали с оружием в руках, имея возможность защищаться. Многих замучили и казнили в тюрьмах, многих принудили покончить с собой, некоторых... просто убили. У господина Кацуры тоже есть за кого мстить – в том числе и вам. Он мог бы не просить о переговорах, а предоставить вас вашей судьбе.
– Прекрасно. Почему бы ему так не поступить?
– Потому что он хочет избежать ненужных жертв. Кто бы ни погиб завтра или послезавтра при штурме Уцуномия – это будут японцы. Не важно, из какой партии и из какого клана. Сакамото-сэнсэй... – Кэнсин сглотнул непрошенный комок в горле. – Сакамото-сэнсэй говорил, что японцы не должны убивать друг друга в такое время, когда им надо сообща противостоять иноземцам. Господин Кацура был бы рад, если бы удалось прекратить эту бессмысленную войну.
– Я не согласен с господином Кацурой. Война за правое дело не может быть бессмысленной, даже если поражение неизбежно. А мы – как знать? – ещё можем и победить.
Кэнсин молчал, исчерпав все доводы.
Он смотрел на Хидзикату и видел красные от бессонницы и дыма глаза, ранние морщины в углах жёстко стиснутых губ, мелкие прорехи на чёрном мундире и посеревший от пыли и копоти шейный платок.
Он видел человека, который устал, смертельно устал от сражений, безуспешных и бессмысленных, как попытки вычерпать море, – и всё же ни за что не согласится признать себя побеждённым. Он изойдёт кровью, но будет снова и снова биться о стену, пока не разобьётся вместе со всеми, кого увлёк за собой в погоню за мечтой, которая была бы прекрасна, не будь она лжива..
Сквозь привычное безразличие Кэнсина вдруг обожгла злость – на себя, не способного объяснить, и на этого человека, не способного увидеть свою ошибку.
– Господин Хидзиката. Я слышал, что до образования Синсэнгуми вы были крестьянином из Тама. Это правда?
– Да, – спокойно признал Хидзиката. – Что это меняет?
– Я тоже родился крестьянином. И я не могу понять вашего желания защищать сёгунат. Ведь мир, который построили Токугава – это мир самураев, предназначенный для самураев. Наверное, тогда, в эпоху Сэнгоку, даже такой мир был лучше, чем бесконечная резня. Наверное, этот мир был хорош и для вас, раз вы так ревностно сражаетесь за него. Но для меня и многих таких, как я, он был плох.
Кэнсин осознал, что стискивает кулаки, и заставил себя разжать руки.
– Я видел, как умирают от голода и болезней люди, виновные только в том, что не родились самураями. Я видел, как дочерей продают в рабство за долги отцов. Как рубят головы детям, перебежавшим дорогу княжескому кортежу. Вы бы хотели сохранить тот мир? Мир, в котором ваши друзья и близкие из Тама – не больше чем грязь под сандалиями самураев?
– Ты!.. – один из конвоиров за спиной дёрнулся в сторону Кэнсина, но тут же умолк, осаженный коротким взглядом Сайто. Хидзиката не сдвинулся с места и ничего не сказал. С его бесстрастного лица можно было бы ваять образ будды.
– Мне, в общем-то, повезло, – Кэнсин осознавал, что его занесло, но остановиться уже не мог. – Меня спас и приютил странствующий мастер меча. Вам тоже повезло – вы родились на земле сёгуна, где крестьянам не запрещают носить оружие. Вы наделены силой и умом, вас оценили по достоинству. Но вы так рвались стать самураем, что забыли нечто важное.
– Вот как? – Хидзиката чуть откинулся назад, разглядывая Кэнсина, как забавного говорящего зверька. – И что же я, по-вашему, забыл?
– Вы забыли, что на этой земле есть и другие люди, кроме самураев. Есть те, на чью долю не выпало вашей удачи, и их гораздо больше. Сакамото-сэнсэй хотел, чтобы эти люди смогли жить как люди, а не как бессловесный скот. Господин Кацура хочет того же. Мне казалось, что такой человек, как вы, выросший в крестьянской семье, сможет лучше понять наши устремления. Но я ошибался. – Кэнсин поднялся с места. – Прошу простить мою невежливость.
– Как ты смеешь! – Шипящий голос сзади принадлежал тому самому конвоиру. – Подонок, убийца, и тебе ещё хватает наглости говорить с командиром в таком тоне? Твоей голове место на колу у ворот! Господин фукутё, позвольте...
– Нет. – Хидзиката оборвал говорящего одним жестом. – Ни слова больше. Хитокири или нет, но он пришёл на переговоры и должен покинуть крепость живым и невредимым. Сайто, проследи за этим.
Кэнсин на миг прикрыл глаза.
"Покинет крепость живым"? Ну, что ж...
Не подав виду, что заметил оговорку, он поклонился Хидзикате. Дождался, пока Сайто набросит ему на глаза платок, и вышел из комнаты.
***
Его провели назад тем же путём – по лестнице, по двору и к воротам. Под надсадный скрип створок Сайто снял с него платок и отступил на шаг. Кэнсин кивнул ему на прощание и не торопясь пересёк линию ворот.
Он и не сомневался, что покинет крепость живым. Вопрос был в том, что произойдёт дальше.
За ним наблюдали со стены и через бойницы цитадели. Он мог бы точно сказать, сколько именно ненавидящих взглядов устремлено ему в спину сквозь ружейные прицелы.
Не оборачиваясь, он пошёл через поле к темнеющему вдали лесу, считая про себя шаги.
Десять, двадцать, тридцать...
От первых деревьев на опушке его отделяли примерно шестьсот шагов. Не предел дальности для хорошей винтовки в умелых руках.
Сорок, пятьдесят, шестьдесят...
Если Хидзиката хочет послать Кацуре внятный и однозначный ответ в виде трупа парламентёра, ему не придётся даже приказывать. Достаточно не запрещать. На этих стенах и за бойницами предостаточно людей, у которых чешутся руки рассчитаться с Баттосаем за погибших товарищей – и далеко не все так принципиальны, как Сайто, которому подавай личный поединок, и никак иначе...
Он чуть не улыбнулся при мысли о том, сколь горькое разочарование постигло бы Сайто, если бы ему представился случай взглянуть на новый меч Баттосая.
Уже сто шагов. Что-то они не торопятся. Впрочем, времени у них ещё достаточно.
...А дипломат из него и впрямь никудышный. Выходит, одной искренности мало, нужен ещё и дар убеждения. Хороший урок на будущее – если его будущее продлится дальше, чем конец этого поля.
Сто тридцать, сто сорок, сто пятьдесят...
Он не боялся смерти и не жаждал её – просто загадал, как в детстве загадывал, улетит ли божья коровка с вытянутого пальца: если он дойдёт до опушки живым, Хидзиката сдаст крепость.
Если нет, Кэнсина это уже не будет волновать. Но всё же будет жаль – не себя, а тех людей, чьей кровью будет оплачено упрямство их предводителя.
Двести шагов.
Вчера он спросил господина Кацуру: а что дальше? Если Хидзиката согласится, оставит Уцуномия и уведёт своих людей в Айдзу? Ведь война не закончится со взятием одной крепости, пусть и удачно расположенной?
"Ты прав, – ответил Кацура. – В этих переговорах важна вовсе не крепость. Мне просто нужно, чтобы Хидзиката осознал: с нами можно иметь дело".
"Я не понимаю..."
"Я тоже раньше не понимал, пока не увидел, как это делает Сакамото. Вспомни, как он помирил нас с Сацумой. Он начал с того, что предложил нам торговать. Добился, чтобы мы увидели в них партнёров, с которыми можно договориться, а не врагов. Я хочу, чтобы Хидзиката понял, что с нами можно договориться".
На трёхсотом шаге Кэнсин всё-таки обернулся. Ощущение чужих взглядов притупилось, но не исчезло. Кто-то за этими стенами по-прежнему хотел убить его, и тем сильнее, чем дальше он отходил.
"Значит, эта крепость будет... вашей торговлей?"
"Да. Если Хидзиката примет нашу цену и уйдёт из Уцуномия, он будет знать, что мы держим слово и честно выполняем свою часть сделки. И я очень надеюсь, что он передаст это знание князю Мацудайра Катамори".
"Правителю Айдзу?"
"Ему самому. Катамори прислушивается к мнению этого человека. Когда мы подойдём к Айдзу и предложим ему решить дело мирным путём, одно слово Хидзикаты о том, что нам можно верить, будет стоить тысячи клятвенных писем".
"Мне кажется, Сайго не захочет предлагать им мир".
"Я тоже этого опасаюсь. Клан Сацума настроен на войну, им мало захвата Эдо. Но если мы возьмём Уцуномия без единого выстрела, это заставит даже Сайго прислушаться к нам. Как бы ему ни хотелось громкой победы над Айдзу, он в первую очередь практичный человек..."
Четыреста шагов. Больше, чем он надеялся пройти.
Хотелось верить, что Хидзиката всё-таки прислушался к его словам. Но с его стороны бы слишком самоуверенно думать, что получасовой разговор сможет перечеркнуть четыре года взаимной резни, когда Синсэгуми выслеживали и без колебаний убивали людей из Тёсю, а по ночам умирали сами, наткнувшись в тёмном переулке или в безлюдной роще у храма на меч хитокири Баттосая.
Слишком много крови пролилось с обеих сторон, чтобы это можно было изменить одной демонстрацией мирных намерений.
Пятьсот.
Но если бы только удалось...
Если бы ему удалось убедить этих людей прекратить бессмысленное кровпролитие – это хоть отчасти искупило бы те реки крови, что он пролил в Киото.
И, может быть, ту кровь, что пролилась от его руки, хотя и не по его воле...
Пятьсот пятьдесят.
Пятьсот шестьдесят.
Пятьсот семьдесят.
Немного не дойдя до опушки, он замедлил шаги.
В канаве на краю луга собралась дождевая вода, и из мокрой почвы пробился ирис – нежно-лиловый, с каплями росы на шелковистых лепестках.
Остановившись, Кэнсин долго смотрел на цветок. Ветер перебирал тонкие лепестки, над узорным венчиком стояла в воздухе красная стрекоза, раскинув мерцающие в непрерывном трепете крылья.
Выстрела не было.
Глава 1
Их ждали за поворотом к роще Куроянаги. Удобное место: слева длинная стена усадьбы, пустующей с окончания войны, справа – заросли цепкого ивняка и покрытый камнями склон холма. Захочешь – не сбежишь.
Чужое присутствие Кэнсин уловил издалека, за добрую сотню шагов. Возвращаться назад было уже бессмысленно, да и опасно: умные убийцы в таких случаях оставляли лучших бойцов в той стороне, куда должна была убегать жертва. Поэтому Кэнсин только передал Кацуре фонарь и высвободил правую руку из рукава хаори – к европейской одежде он так и не привык.
– Сколько? – Кацура понял его без лишних пояснений.
– Не меньше пяти. – Он не был уверен: ощущение было слабым, и чувства противников, хоть и враждебные, тлели неровно, как угольки под слоем пепла. – Держитесь за мной, пожалуйста. У них могут быть не только мечи.
– Понял.
Прошло немало времени с тех пор, когда государственный советник Кидо Такаёси был заговорщиком по имени Кацура Когоро, предводителем мятежников, за чьей головой охотились все сторонники сёгуната, начиная от Мимаваригуми и заканчивая Волками Мибу. Но старые привычки отживают медленно – и сейчас, при первых знаках опасности, Кацура сделался так же собран и немногословен, как в прежние годы.
Кэнсин не ускорял шага. Сердце застучало чаще, но это не было волнением – просто кровь быстрее побежала по жилам, разогревая тело перед боем. Мир вокруг оставался всё таким же серым, точно подёрнутым тонкой паутиной безразличия; только взгляды из темноты обжигали сквозь эту паутину, как раскалённые иглы.
Старая ива, покосившаяся в сторону дороги, под луной отбрасывала тень, падающую от подножия холма до стены, словно вытянутая рука. Когда до неё оставалось не больше двух десятков шагов, от руки отделились пять пальцев – тени людей, что выскользнули из-под свесившихся веток один за другим.
– Советник Кидо! Готовьтесь к смерти!
Они напрасно потратили время на то, чтобы огласить свои намерения: Кэнсин уже бежал к ним, и последнее слово слилось с глухим ударом стали в живое тело.
Позади него Кацура поставил фонарь у стены и отступил в сторону, заняв место между телохранителем и стеной, но за пределами светового круга. Теперь за него можно было не беспокоиться, если только держать нападающих в поле зрения и не давать оттеснить себя от Кацуры.
К счастью, у них были мечи, а не револьверы. И дрались они неплохо, но даже не на уровне рядовых Синсэнгуми. Если бы не необходимость держаться между ними и Кацурой, схватка закончилась бы, не успев начаться. А так – к тому моменту, как Кэнсин уложил третьего в канаву, первый снова зашевелился и начал вставать. Пришлось добавить ему по голове, чтобы лежал тихо.
Кэнсин уже разворачивался к двум оставшимся противникам, когда затылок снова пронзило горячей иглой.
Враг. Один. Далеко, за деревьями, за пределами досягаемости – но его кэн-ки горел ярко и сосредоточенно, как в момент атаки, словно он – оттуда – мог нанести удар...
Не меч.
Ружьё.
Времени ещё хватало, чтобы уйти с линии выстрела. Но в том и заключается трудность работы телохранителя, что бывают моменты, когда уворачиваться никак нельзя.
Кэнсин лишь сдвинулся на полшага влево, чтобы быть уверенным, что стрелок не достанет Кацуру. Дальше важно было только не терять скорости. Хлестнувший по ушам грохот выстрела, тупой и жгучий удар пули, тяжесть в мгновенно онемевшей руке – всё это уже не могло остановить его; за то время, пока враг снова целился, Кэнсин успел пролететь половину разделявшего их расстояния. Уловил, как ярость переходит в замешательство, потом в страх – тот явно не ожидал, что человек, вооружённый лишь мечом, побежит прямо на него. Услышал второй выстрел – пуля стригнула по зарослям, никого не задев, стрелок уже паниковал и не мог поймать мушку. Ещё три шага – и Кэнсин был рядом с ним.
Стрелок вскочил из укрытия за поваленным бревном, попытался выстрелить ещё раз, в упор. Но прежде чем он нажал на спуск, Кэнсин ударил дважды: по стволу ружья снизу, сбивая прицел, и тут же – под вскинутую руку противника, поперёк груди.
Тот рухнул, согнувшись – и Кэнсин в изумлении опустил сакабато: у его ног лежал ребёнок.
Стрелку было лет двенадцать, не больше.
Кэнсин упал на колено, трясущейся рукой – левая не слушалась – перевернул лёгкое тело на спину. Мальчишка дышал неровно, но глубоко, не хрипел, и на губах не было крови. У Кэнсина отлегло от сердца. У детей тонкие кости, и удар, рассчитанный на взрослого, мог переломать юному стрелку половину рёбер, но мальчишка оказался крепок.
Как он вообще оказался здесь? Кто втянул ребёнка в это гнусное дело?
Дети... дети не должны становиться убийцами!
Со стороны дороги донёсся звон оружия, чей-то невнятный крик, и – словно камнем в спину ударило: Кацура! Он оставил Кацуру одного!
Голова опасно закружилась, когда он вскочил, но вниз по склону бежать было легче и быстрее. Кэнсин с разгону выскочил прямо к стене, где Кацура отбивался от последнего из нападающих.
Хотя... кто от кого отбивался – это ещё вопрос. По каким-то лишь ему одному известным причинам Кацура перестал носить меч как раз в тот год, когда Кэнсин стал его хитокири. Но длинная и тяжёлая трость, окованная медными кольцами, отлично подходит для того, чтобы отражать удары и разбивать чересчур горячие головы, а мастер Синдо Мунэн-рю и без меча остаётся мастером, даже если в последние годы у него было маловато практики...
– Химура, сзади!
Уворачиваясь, Кэнсин обругал себя за потерю бдительности. Схватка с мальчиком выбила его из сосредоточения, он перестал ощущать поле боя – и чуть не попался под удар со спины.
Под удар, которого не должно было быть, потому что противник, которого Кэнсин минуту назад свалил, не мог так просто встать и продолжить бой. А он уже был на ногах и атаковал. И двигался совсем не так, как положено человеку, которого рубанули хоть и тупым, но стальным мечом по голове, по плечу и по коленям.
Кэнсин ушёл от первого выпада, второй отразил цубой, на третьем взмахе ударил на опережение, с силой вытянув нападающего по рёбрам, чтобы уже наверняка поднялся не скоро. И едва успел прикрыться от атаки следующего противника, тоже не желающего лежать спокойно.
Это было какое-то наваждение. Такого не случалось за все четыре года с тех пор, как Кэнсин сменил катану на сакабато. Меч с обратным лезвием, хоть и не рубил, но наносил серьёзные ушибы и даже ломал кости, надёжно отбивая способность к сопротивлению. А эти люди как будто не чувствовали боли и поднимались снова и снова, бросаясь в бой с такой исступлённой яростью, словно их собственная жизнь стоила не больше старого медяка.
Новый приступ головокружения напомнил о неперевязанной ране и о том, что затягивать бой сейчас – непозволительная роскошь. Кэнсин отпрыгнул и прижался к стене, выиграв себе краткую передышку. Кацура, видимо, тоже понял, что с телохранителем что-то неладно, и вовремя пришёл на помощь, врезав тростью по рукам одному из врагов. Ещё через секунду он уже стоял рядом с Кэнсином у стены, прикрывая его с левой стороны.
Один из нападающих остался лежать под ивой, но остальные четверо опять были на ногах – и приближались с мечами наизготовку. В свете чудом не затоптанного фонаря их лица лоснились от обильного пота. Расширенные глаза блестели странно и ярко, как у сгорающих в лихорадке, и, глядя в эти безумные глаза, Кэнсин осознал, что остановить их тупым мечом, возможно, не удастся.
Будет глупо – мелькнула мысль, – если четверо увальней, в которых словно демоны вселились, расправятся с двумя мастерами фехтования; и всё потому, что один из мастеров зарёкся брать в руки меч, а другой – убивать...
Кацура предупреждающе крикнул и отбил тростью летящий слева клинок; сталь скрежетнула по медной оковке и застряла, расщепив дерево. Прежде чем противник Кацуры успел высвободить оружие, Кэнсин ударом сакабато переломил его меч надвое.
Вместо того, чтобы отступить, обезоруженный с глухим рычанием бросился вперёд, вцепился руками в трость Кацуры и свалил бы его на землю, если бы Кэнсин не ударил безумца сзади по голове. И тут же отшатнулся обратно к стене, уворачиваясь от удара его напарника.
Теперь осталось только трое – но силы заканчивались быстрее, чем враги. Кровь пропитала рукав и капала с локтя; решать надо было быстро. Для того, чтобы остановить этих людей раз и навсегда, не требовалось даже отнимать у кого-то заточенный меч – достаточно было перевернуть сакабато острой стороной вперёд.
Достаточно было решиться убить.
Принося свою клятву, он не думал, что может настать день, когда его сил окажется недостаточно для того, чтобы защитить Кацуру...
– Ни с места! Полиция!
Пронзительный звук свистка отразился эхом от стены, и темноту прорезали огни фонарей. Они надвигались справа, от поворота, преградив дорогу частой цепью.
Всё-таки безумие не совсем овладело нападающими. Услышав окрик и завидев приближающийся патруль, они бросились прочь от огней, в другую сторону, где дорога сужалась, уходя вниз под откос.
И оттуда, из тёмного прохода между стеной усадьбы и зарослями, навстречу им сверкнули мечи.
Несколько быстрых ударов почти слились в один. Ошибиться было нельзя: Кэнсин слишком хорошо знал этот звук, с которым отточенное лезие разрывает тело. Только один из беглецов успел вскрикнуть перед тем, как всё стихло.
Кэнсин опустил сакабато, ставший вдруг неимоверно тяжёлым. Огни фонарей приблизились вплотную, но светлее не стало. Вокруг словно сгущался чёрный туман; он оперся на стену, борясь с подступающей к глазам темнотой.
Кацура подхватил его под руку, усадил на землю.
– Кто-нибудь, помогите! – приказал он. – Мой телохранитель ранен.
Вокруг началась суета. Кэнсин почувствовал, что с него стащили хаори, освобождая плечо. Из тумана выплыло худощавое лицо с острыми, точно ножом прорезанными чертами; свет фонарей отражался в узких глазах янтарно-жёлтыми искрами.
Ну, конечно. Можно было и раньше догадаться – какое ещё подразделение носит мечи вместо сабель?
– Сколько было нападающих? – спросил Сайто... то есть нет, Фудзита. Давно пора запомнить.
– Шестеро, – ответил за Кэнсина Кацура. – Пятеро с мечами, ещё один там, в роще, с огнестрельным оружием.
– Американская винтовка, – поправил Кэнсин, с трудом ворочая языком. – Стрелок... ему лет двенадцать. Не убивайте его, он не опасен.
– Вижу, что не опасен, – хмыкнул Сайто. Другой человек, возившийся с плечом Кэнсина, как раз наскоро стягивал рану какой-то тряпкой, пытаясь остановить кровь. – Если сам не полезет в драку, не убьём.
– Господин Фудзита! – окликнул кто-то из темноты. Сайто недовольно обернулся. Подбежавший к нему полицейский держал в руках мятую красную ленту.
– Там, в зарослях нашли. Других следов не видно.
– Мальчик, – Кэнсин помотал головой, но туман не желал рассеиваться. – Там был мальчик.
– Нет никакого мальчика.
Это было последнее, что он услышал перед тем, как туман накрыл его тёмной тяжёлой волной и потащил на дно.
Глава 2
Кэнсин уже успел забыть, как это паршиво – просыпаться наутро после ранения. До сих пор он только однажды получал серьёзные раны, и это было шесть лет назад. Но в тот день погибла Томоэ, и боль от этой потери рвала его на части изнутри, и по сравнению с ней все телесные страдания казались неважными.
Теперь это осталось в прошлом, и душу окутывало привычное безрадостное спокойствие – а вот телу было плохо, настолько плохо, что в первую минуту Кэнсин пожалел, что очнулся. Во сне он хотя бы не чувствовал раздирающей плечо боли. И жажды, от которой рот покрылся сухой коркой изнутри. И тошноты. И этой мерзкой слабости, будто расплавляющей кости и мышцы.
Он не привык чувствовать своё тело настолько бесполезным.
Свет, проникающий в комнату через оклеенное бумагой окно, был красноватым – значит, он проспал без малого сутки. Кэнсин попытался повернуться на бок и обнаружил, что его левая рука согнута в локте и примотана бинтами к телу. Повязки плотно охватывали плечо от шеи до подмышки, перекрещивались на груди. Он на пробу пошевелил пальцами – они двигались, хотя от каждого напряжения мышц боль становилась острее.
Со второго раза ему удалось повернуться на здоровый бок и сесть. Рядом с постелью на столике стояла чашка с водой. Пока Кэнсин осушал её торопливыми глотками, дверь в комнату открылась.
– Уже проснулись, господин Химура? – Мацумото-сэнсэй подошёл к постели и присел рядом. – Я рад.
– Сэнсэй, – Кэнсин поклонился, насколько смог; затёкшее тело плохо слушалось, и каждое движение отдавалось в плече, как удар по забитому в тело гвоздю. – Сожалею о доставленных вам хлопотах.
– Это моя работа. – Сухие жёсткие пальцы врача тронули его лоб, потом помяли запястье, ловя пульс. – Как вы себя чувствуете?
– Плечо болит. И... можно мне ещё попить?
– Нужно. И обязательно поесть. Предвосхищая ваш следующий вопрос – с рукой всё будет в порядке. Конечно, потребуется время, чтобы мышцы полностью восстановились, но, думаю, вы сможете владеть мечом не хуже, чем прежде.
Кэнсин снова склонил голову.
– Я понимаю, Мацумото-сэнсэй. Благодарю вас за заботу.
– Не за что. – Скупая улыбка Мацумото отдавала горечью. – Благодарите свою удачу, что пуля не перебила кости и не разорвала сухожилия. Вы необыкновенный счастливчик, господин Химура. Хотел бы я, чтобы всем моим пациентам так везло, как вам.
– Не скромничайте, сэнсэй, – откликнулся Кацура, входя в приоткрытую дверь. – Мы вам очень обязаны.
Он низко, в пояс, поклонился врачу. Мацумото ответил почти таким же глубоким поклоном.
– Сейчас принесут чай и ужин, – сказал он, выпрямляясь. – Лекарства и указания насчёт их приёма я оставил вашему домоправителю. Завтра я приду сменить повязки, а до тех пор – лёгкая пища, обильное питьё и постельный режим по возможности. Если ночью поднимется жар – холодные примочки и опять-таки питьё. Отдых и покой – вот, что сейчас требуется господину Химуре. С остальным его тело справится само.
Когда Мацумото вышел, Кацура сел у постели. У него был усталый вид, под веками легли серые тени, и белки покраснели, словно за прошедшие сутки он так и не сомкнул глаз. А впрочем, скорее всего, так и было.
– Вы в порядке? – не удержался Кэнсин.
Кацура криво усмехнулся.
– А с чего бы мне не быть в порядке? Это вроде бы не меня подстрелили вчера ночью. И не из меня после этого битый час выковыривали пулю. – Его взгляд скользнул по перевязанному плечу Кэнсина. – Признаться, я боялся самого худшего. Но Мацумото-сэнсэй своё дело знает.
Кэнсин молча кивнул.
...Мацумото Рюдзина он, как и Кацура, он глубоко уважал – и это при том, что Мацумото был человеком Айдзу, личным врачом князя Мацудайры Катамори и убеждённым сторонником сёгуната.
Когда войска Са-Тё подступили к Айдзу и князь Катамори, вняв доводам разума, согласился на мирные переговоры, Кондо Исами ещё оставался в заключении. Кацура приложил всё своё влияние, чтобы отсрочить вынесение приговора, но об освобождении речи не шло – обвинители продолжали настаивать, что Сакамото Рёму убили Синсэнгуми, и представители Тоса, соратники Рёмы, требовали смертной казни. Чтобы переубедить их, требовались доказательства и время, а времени не было. В тюрьме здоровье Кондо неожиданно пошатнулось – начала воспаляться старая рана от пули в плечо.
Сбиваясь с ног, Кацура всё-таки выхлопотал разрешение о переводе пленного из-за решетки под домашний арест. Несмотря на это, состояние Кондо быстро ухудшалось, и тогда лидер Тёсю решился на отчаянный шаг. Наперекор приказу Сайго, который требовал хранить всё происходящее в тайне от Катамори, Кацура обратился напрямую к князю, рассказал о болезни Кондо и попросил прислать хорошего врача – поскольку врач, приставленный Сайго, был то ли недостаточно умел, то ли недостаточно усерден.
Мацумото-сэнсэй пришел во вражеский лагерь, чтобы лечить своего давнего пациента и друга. Но время было упущено – а может быть, им просто не повезло. Воспаление от разбитой и плохо сросшейся ключицы вылилось в заражение крови – и всего за несколько дней несокрушимый комадир Волков сгорел в лихорадке.
Кэнсину часто приходило на ум, что если бы не эти двое, Кацура и Мацумото, – смерть Кондо положила бы конец мирным переговорам, и в Айдзу снова полилась бы кровь. За командира Синсэнгуми мстили бы до последнего человека, а Катамори слишком высоко ценил Кондо, чтобы смириться с его потерей. Желание Сайго умолчать о состоянии пленника только ухудшило ситуацию: теперь все объяснения касательно болезни и бессилия врачей выглядели попыткой замести следы преступления. И Кацура сам поехал в ставку Катамори, поставив на кон собственную жизнь.
Кэнсин не присутствовал на той встрече – это был единственный раз, когда Кацура, отправлясь на опасное дело, не взял с собой телохранителя. Но потом из чужих рассказов узнал, что Кацура смог убедить Катамори и Хидзикату в том, что в смерти Кондо не было чьего-либо злого умысла. А Мацумото подтвердил его слова – и свидетельство собственного врача стало решающим для князя. Переговоры были доведены до конца, и провинция Айдзу перешла под руку императора без дальнейшего кровопролития.
...В дверь постучал домоправитель. Заулыбавшись при виде ожившего Кэнсина, он поставил у постели столик с ужином и удалился, повинуясь жесту Кацуры.
– Прошу прощения, – Кэнсин первым делом ухватился за чашку с чаем. – Про нападавших что-нибудь известно?
Кацура покачал головой.
– Не больше того, что можно выжать из осмотра трупов. Личных вещей с именами владельцев ни у кого нет, документов – тем более.
– Погодите, – насторожился Кэнсин. – Ведь двое ещё оставались живы! Одного оглушили вы, одного – я...
Кацура покачал головой.
– Они умерли. Днём, в тюремной больнице.
Кэнсин медленно отставил чашку. От горечи свело рот, хотя чай был тут, конечно ни при чём.
Он знал, что и тупым мечом можно убить. И всегда напоминал себе об этом, соразмеряя силу удара. Мог ли он прошлой ночью забыться настолько, чтобы перешагнуть черту между увечьем и убийством?
Мог. Запросто. Когда ясность рассудка теряется, выучка тела берёт верх над разумом. А его тело было обучено убивать, и эту память не вытравить из мышц и связок.
Кацура, хмурясь, вынул чашку из его опущенной руки.
– Прежде чем ты начнёшь грызть себя за все настоящие и мнимые прегрешения, дослушай до конца. В больницу они попали без сознания и умерли через несколько часов, так и не очнувшись. Врач, который пытался привести их в чувство, убеждён, что они были отравлены или опоены. Мацумото-сэнсэй, кстати, отправился к нему на осмотр тел, вместе они должны дать окончательное заключение. А тебе разве не показалось, что злоумышленники вели себя странно?
– Показалось. Они не чувствовали боли. И слишком быстро приходили в себя. Вставали после таких ударов, которые должны были надолго их обездвижить.
– Поэтому я думаю, что врач не ошибся. Не знаю, что за снадобье может одновременно приглушить боль и вызвать такой нечеловеческий прилив сил, с этим пусть Мацумото разбирается. Но знаю одно: сила не берётся из ниоткуда, и её чрезмерный расход не проходит бесследно для тела. Скорее всего, они сами сожгли себя в этом бою. Тот, кто опоил их, послал их на смерть. Не исключено, что это тоже входило в его планы, чтобы не оставлять лишних зацепок для следствия... – Он поднял с подноса чашку с рисом. – Ешь, пока не остыло.
Кэнсин взял палочки, неловко подцепил слипшиеся белые зёрна. Кацура держал чашку на уровне его груди, чтобы ему не приходилось нагибаться к столику, и продолжал:
– Инспектор Найто хотел видеть тебя, как только ты будешь в состоянии с ним побеседовать. Потому что из участников нападения предположительно выжил только мальчик с винтовкой, а ты – единственный, кто видел его и может опознать.
– Его так и не нашли?
– Пропал бесследно. И объявлять в розыск по приметам "мальчик двенадцати лет", сам понимаешь, бесполезно. Поэтому Найто и горит желанием пообщаться с тобой.
– Я готов, – Кэнсин отложил палочки. – Хоть сейчас.
– Уверен? – Кацура внимательно посмотрел на него. – Врач ещё не разрешил тебе вставать.
– Я не смогу доехать до участка, – согласился Кэнсин. – Но вы ведь можете пригласить господина инспектора сюда?
– Разумеется. – Кацура отставил пустую чашку. – А я смотрю, тебе очень хочется, чтобы паренька поскорее нашли. И... похоже, не для того, чтобы спросить с него за своё плечо?
Кэнсин прикусил губу.
– Если те, кто организовал нападение, не хотят оставлять лишних свидетелей, то они могут его убить. Для него самого будет лучше, если его найдёт полиция, а не преступники.
– Понимаю, – Кацура едва заметно улыбнулся. – Я отправлю посыльного в полицейское управление. Инспектор Найто, конечно, занятой человек, но, думаю, выкроит время для визита.
***
– Мацумото-сэнсэй тоже полагает, что нападающие были одурманены. При вскрытии он нашёл какие-то симптомы, указывающие на отравление растительными ядами. Подробностей не спрашивайте, я и сам понял от силы половину того, что он сказал.
Инспектор Найто расхаживал по гостиной, сцепив руки за спиной. Чёрный мундир французского образца смотрелся на нём куда лучше, чем на многих японцах, примеряющих заграничную одежду, – в основном за счёт высокого роста и хорошей осанки. Но вот скрещивать руки на груди, вкладывая кисти рук в рукава, в такой одежде было уже невозможно – и вместе с европейским покроем мало-помалу приживались европейские жесты. Как ни странно, господину инспектору это шло.
Он приехал уже затемно, когда во всём доме зажгли лампы. К тому времени Кэнсин успел не только поужинать, но и одеться, и даже сполз по лестнице на первый этаж, обставленный в модном европейском стиле. Здесь, сидя в глубоком и мягком кресле, с неубранными волосами и в кое-как натянутой на перевязанное плечо юкате, он казался себе удивительно неуместным по сравнению с Кацурой и инспектором, на которых заморская одежда сидела как влитая.
– Мацумото показал нам и вашу пулю, – хмурый взгляд полицейского вскользь прошёлся по Кэнсину и снова обратился к Кацуре. – Судя по калибру – винтовка Спенсера. Облегчённая, для пехоты.
– А таких винтовок после войны осталось предостаточно, – проговорил вполголоса Кацура, выколачивая пепел из трубки. – И с вашей стороны, и с нашей.
Инспектор сдвинул красиво очерченные брови.
– Я рассматриваю все версии, в том числе и месть. Но с нашей стороны, – он выделил эти слова голосом, – многие всё-таки помнят, что вы сделали больше всех для прекращения войны, и если бы и стали охотиться за чьей-то головой, то не за вашей. Да и вербовать детей для ночных убийств никогда не было нашей тактикой.
Непроизнесённые слова "в отличие от вас", казалось, повисли в воздухе между ними, как облачко табачного дыма. Кацура спокойно улыбнулся.
– Вы всё так же прямолинейны, господин Хидзиката. Право, жаль, что вы не попробовали свои силы в политической карьере. Способность называть вещи своими именами – это качество, которого недостаёт многим нашим государственным деятелям.
– В этом случае мне пришлось бы отказаться от меча. И от возможности по временам пускать его в ход. Должны же у человека быть маленькие радости в жизни.
У Кацуры вырвался короткий смешок. Хотя Кэнсину показалось, что инспектор совсем не шутил.
...После капитуляции Айдзу отряд Синсэнгуми распался, и слухи о некогда грозных Волках Мибу затихли окончательно. Зато в свежесформированной токийской полиции зародился отдел по борьбе с особо тяжкими преступлениями, и как-то само собой оказалось, что этот отдел на две трети укомплектован бывшими членами Синсэнгуми. А поскольку ни один начальник из числа сацумских или тёсских чиновников не горел желанием попробовать себя в роли дрессировщика, то никто и не стал возражать, когда руководство отделом взял в свои руки некто Найто Хаято, также известный как Хидзиката Тосидзо.
Его прошлое не было ни для кого тайной, но усилиями Кацуры против Хидзикаты и остальных выживших офицеров Синсэнгуми больше не выдвигали обвинений. Дело об убийстве Сакамото Рёмы закрыли за смертью всех подозреваемых – Харада Саноскэ, которого считали непосредственным исполнителем наряду с Сайто Хадзимэ, сложил голову под Уэно. Сайто же, по официальным данным, погиб в первом и последнем столкновении сил альянса Са-Тё с войсками Айдзу на перевале Бонари.
...А то, что заместитель Хидзикаты, помощник инспектора Фудзита Горо, был до странности похож на покойного Сайто – так это мало ли, кто на кого похож.
– Помимо пули, у нас есть ещё вот это. – Инспектор достал из внутреннего кармана и положил на стол полоску белой ткани, чуть запачканную кровью с одного края.
На белом поле были набиты чёрной краской три иероглифа: "Самбякудзю".
– "Триста зверей"? – удивился Кацура. – Это ещё что?
– У них были нашивки на рукавах, – пояснил Хидзиката. – У всех пятерых. Но никто из наших осведомителей среди якудза не слышал о шайке с таким названием.
– У мальчика тоже была нашивка, – Кэнсин прикрыл глаза, силясь восстановить в памяти увиденное в тот миг, когда они находились лицом к лицу. – Я не обратил внимания сразу, а теперь припоминаю. Чёрная куртка и белая нашивка на рукаве. И... да, ещё повязка на голове. Не знаю, какого цвета.
– Красного, – пробормотал Хидзиката. – На месте засады нашли красную ленту. Но одежду легко сменить.
– Ещё у него должен быть след от удара сакабато, – Кэнсин провёл ребром ладони по груди наискосок. – Длинный узкий синяк, он не скоро сойдёт. По синяку вы его узнаете.
– Ну да, – хмыкнул Хидзиката. – Всего-то хлопот – переловить и раздеть по пояс всех беспризорников в возрасте двенадцати лет. Как нечего делать.
Кэнсин вздохнул. Он очень хотел помочь, но никаких особых примет, вроде родинок и шрамов, сообщить не мог. Лицо юного стрелка он тоже запомнил смутно – и из-за темноты, и из-за потрясения.
Только глаза и врезались в память – большие, тёмные, отчаянные. И совершенно не детский взгляд, в котором даже испуг не перебил ожесточённой решимости.
– Глаза, – сказал вслух Кэнсин.
– Что? – не понял инспектор.
– У него были глаза не как у одурманенного. И он не поднялся после моего удара. А когда поднялся – убежал, а не бросился в драку.
– Если его не опоили, – поймал его мысль Кацура, – значит, он ещё должен быть жив.
– И, значит, хотя бы этой пешкой наш неизвестный игрок дорожит, – кивнул Хидзиката. – Интересно.
Он достал часы, откинул крышку и недовольно покачал головой.
– Ещё один вопрос, господа. Что можете сказать о стиле фехтования ваших противников? Какие-нибудь характерные приёмы? Может быть, знакомая школа?
Кэнсин задумался.
– Ничего знакомого, – неуверенно сказал он. – Да и дрались они не очень хорошо. Сомневаюсь, что хотя бы один из них был на уровне мокуроку. Так... как будто нахватались по верхам из разных стилей.
– Ясно, – разочарованно протянул Хидзиката. Будь хоть один из злоумышленников дипломированным бойцом, его можно было бы вычислить по спискам учеников школы, а самоучкам счёта никто не вёл. – Прошу прощения, но мне пора в управление. Фудзита разбирается там с оружием преступников – может быть, ему удалось что-то выяснить. А вас, господин Кацура, я попрошу всё-таки поразмыслить над списком ваших врагов и подумать, кто из них мог использовать такие средства для вашего устранения.
Он поклонился и направился к дверям.
– Господин инспектор, – окликнул его Кэнсин. – Если этого мальчика арестуют и его вина будет доказана, что его ждёт?
Хидзиката обернулся на пороге гостиной.
– За покушение на жизнь советника? Скорее всего, смертная казнь, если суд не проявит снисхождения к возрасту подсудимого. Всего хорошего, господа. Благодарю за содействие расследованию.
Он вышел стремительно, как можно двигаться только в европейской одежде, в которой ничего не свисает, не путается в ногах и не цепляется за мебель. Порой Кэнсину казалось, что этот человек сменил синее форменное хаори на заморский наряд только ради удобства.
Кацура дотянулся до коробки с табаком и начал набивать трубку заново.
– Ничего не поделаешь, Химура, – ответил он на вопросительный взгляд телохранителя. – Будем ждать новостей.
Глава 3
Новости не заставили себя долго ждать. На рассвете третьего дня после покушения, когда Кэнсин после очередной полубессонной ночи клевал носом над чашкой утреннего риса, Кацура вошёл – точнее, ворвался к нему в комнату.
– Ночью было ещё одно нападение, – отрывисто сообщил он. – Сайго цел, Омура ранен. Из нападавших никого взять живым не удалось.
– Снова "Триста зверей"? – вскинулся Кэнсин. Всю сонливость как рукой сняло.
– Да, с такими же повязками. Это что-то похуже, чем просто банда. – Нервно сжимая кулаки, Кацура прошёлся по комнате к окну и обратно. – Газетчики в восторге, правительство в панике. Я еду в Дадзёкан.
– Господин Кацура! – От возмущения Кэнсин привстал, чуть не опрокинув поднос. – Вам нельзя покидать дом без охраны!
– Успокойся, я с охраной. Инспектор Найто прислал мне Фудзиту и ещё двоих людей. Но его отдела не хватит на охрану всех членов правительства. Зато если он в ближайшее время не представит им голову организатора этих нападений, следующей на очереди будет его голова. Как ни крути, а для инспектора полиции это крупный провал, и по такому случаю ему припомнят всё хорошее, начиная с "Икэда-я"... Ну, всё, я должен идти. Поговорим вечером.
***
Подробности нападения, взбудоражившего столицу, Кэнсин узнал в тот же день от Мацумото-сэнсэя, как обычно пришедшего после обеда сменить повязку. Утро врач провёл в доме Омуры Масудзиро, военного министра, оказывая ему помощь. Состояние Омуры внушало тревогу: глубокая рана в ногу, нанесённая мечом, была сильно загрязнена, и Мацумото опасался воспаления.
Нападение произошло, когда Омура вместе с Сайго Такамори сидели в отдельном кабинете ресторана "Мидзуки" Они уговорились о частной встрече, чтобы обсудить несколько вопросов, в которых они никак не могли достичь согласия на заседаниях правительства. Видимо, Сайго надеялся, что неформальная обстановка сделает уважаемого собеседника более сговорчивым. Но вышло наоборот, и спор за ужином затянулся до глубокой ночи.
Люди с повязками "Самбякудзю" на рукавах ворвались в ресторан, когда все посетители, кроме Сайго и Омуры, уже разошлись. Хозяина и его жену убили сразу, не успевшего сбежать повара – на пороге чёрного хода. И направились в кабинет для высоких гостей.
– Их было восемь человек, – рассказывал Мацумото-сэнсэй, накладывая на рану густую тёмную мазь. – И они как будто заранее знали, куда идти. Двое зашли с веранды, остальные – из общего зала.
– Как же господин Сайго уцелел? – изумился Кэнсин.
В отличие от Кацуры, Сайго Такамори не мог похвастаться высоким мастерством мечника. Имея внушительный рост и сложение борца сумо, он в последнее время сделался неповоротлив – сказывалась сидячая работа. Трудно было представить себе, чтобы он отбился хотя бы от одного убийцы, не говоря уже о восьми.
– А с ним был Накамура, – усмехнулся Мацумото. – Потому-то из напавших никто и не выжил. Даже для полиции работы не осталось.
Кэнсин понимающе кивнул. С Накамурой Хандзиро, тогда носившим имя Кирино Тосиаки, ему довелось один раз встретиться в бою – в приснопамятном сражении у Запретных врат, когда войска Тёсю пытались пробиться во дворец, а самураи Сацумы под командованием Сайго выдавливали их обратно. В тот раз Кэнсин успел обменяться с Кирино несколькими ударами, прежде чем неумолимое течение боя растащило их в разные стороны, – и был весьма впечатлён его мастерством. Но больше помериться силой им не пришлось: в следующий раз они встретились уже союзниками.
Если этот человек охранял Сайго Такамори, то не приходилось гадать, почему нападение провалилось. Скорее следовало удивляться тому, что убийцы смогли дотянуться хотя бы до одной из намеченных целей.
– А как же господин Омура?
Мацумото помрачнел.
– А он попытался сбежать через сад, не зная, что на веранде ждут ещё двое. Отбиться не смог, получил мечом по ноге и упал с веранды в пруд. Злоумышленники его не достали, но он потерял много крови, пока подоспела помощь, и в рану попала грязная вода. – Мацумото завязал концы бинта на спине у Кэнсина. – А я-то надеялся, что после окончания войны у меня поубавится работы такого рода.
– А что... инспектор Найто? – осторожно спросил Кэнсин.
Мацумото вздохнул.
– Рвёт и мечет, само собой. В городе бесчинствует банда, нападающая на членов правительства, а у него за три дня – ни одной новой зацепки. По-моему, он готов сам убить Накамуру за то, что тот не оставил ни одного бандита для допроса.
– Если они приняли то же снадобье, – напомнил Кэнсин, – то их в любом случае не удалось бы допросить. Ведь так?
– Да, вы правы. Кстати, – Мацумото принялся складывать на поднос обрезки бинтов и корпию, – я попытался разобраться с составом этого снадобья, исходя из тех следов, что обнаружились при вскрытии. Может быть, зная, из чего оно было приготовлено, мы найдём аптекаря, который его продал. Но пока надежды на это мало... Ну, вот и всё. Отдыхайте, господин Химура.
– Спасибо вам за заботу, Мацумото-сэнсэй.
Врач скупо улыбнулся и вышел.
***
Кацура вернулся поздно вечером. Устало сообщил, что Сайго всё-таки прибыл на заседание правительства и в самых нелестных выражениях пристыдил тех отсутствующих, кто из страха перед новыми нападениями предпочёл остаться дома. Пример Сайго оказался благотворен, и к концу дня панические настроения сошли на нет. О состоянии здоровья Омуры справлялся сам государь... да, ему доложили о происшествии, и он изволил выразить беспокойство в связи с этим разбоем, равного которому не было со времён Реставрации.
– Господин Кацура, – настойчиво сказал Кэнсин, – вам нужна постоянная охрана.
– Фудзита будет сопровождать меня в поездках, – отмахнулся Кацура. – А от пеших прогулок я воздержусь, по крайней мере, до твоего выздоровления.
– Я не об этом. Вам нужна охрана и в доме тоже.
– Вот как? – Кацура поставил трость в угол и обернулся. – Ты считаешь, что в доме мне может грозить опасность? От кого?
– Кто-то выдал "Самбякудзю" ваш маршрут до дома. И кто-то сообщил им место и время встречи Сайго и Омуры. Это означает, что у них есть осведомители в окружении жертв. Они потеряли пятерых – и почти сразу посылают восьмерых на такое же безнадежное дело. Похоже, они вовсе не считают потери, а значит, у них нет недостатка в исполнителях. Возможно, их действительно триста человек. – Кэнсин начал отгибать пальцы на здоровой руке. – Численность, вооружение, осведомители в высших кругах правительства, и, вероятно, агенты внешнего наблюдения. Я думаю, вы были правы – это не просто банда. Это организация уровня Синсэнгуми. И кто-то из ваших слуг или помощников работает на них.
По мере того, как он говорил, лицо Кацуры приобретало всё более задумчивое выражение.
– Неплохо, – проговорил он, когда Кэнсин умолк. – Сам додумался?
– У меня было много времени на размышления. Думаю, Хидзиката пришёл к тем же выводам. Нападения слишком хорошо спланированы...
– И при этом бездарно провалены, – возразил Кацура. – В твоих рассуждениях есть один изъян. Если "Триста зверей" были так хорошо осведомлены о наших перемещениях, они должны были знать и о том, что меня сопровождаешь ты, а Сайго – Накамура. Допустим, при нападении на нас они недооценили тебя и слишком понадеялись на своего стрелка. Но вчера-то они должны были учесть сделанные до этого ошибки. А они даже огнестрельным оружием не воспользовались, просто выставили тех восьмерых на убой. Если они знали, что Сайго будет под охраной, почему не послали больше людей? А если не знали – то что же за осведомитель у них такой?
Кэнсин покачал головой. Он тоже этого не понимал.
– Ладно, – Кацура подошёл к окну, несколько секунд смотрел в темноту, а потом рвыком задёрнул занавески. – Считай, что ты меня убедил. Я что-нибудь придумаю насчёт охраны. В конце концов, даже если в доме нет их сообщника, с этих безумцев станется напасть и без подготовки... Ох, Химура-кун, нет ничего хуже, чем воевать с дураками.
Он невесело улыбнулся Кэнсину.
– Отдыхай, пожалуйста. Ты нужен мне здоровым – и как можно скорее.
продолжение в комментариях
@темы: Меч и сердце, Глициния - цветок живучий, Записки на бумажном журавлике, Синсэн и около
-
-
25.03.2018 в 09:38– Химура, ты умер.
– Оро? – не понял Кэнсин. Он был далёк от мыслей о смерти: сегодня Мацумото-сэнсэй наконец разрешил ему снять руку с косынки и начинать понемногу разрабатывать мышцы.
– Ты умер, – повторил Кацура. – Ну, или умираешь, не важно. Важно то, что ты полностью вышел из игры, и все окружающие должны в этом убедиться.
– Вы хотите, чтобы все думали, что вы остались без телохранителя? – догадался Кэнсин.
– В первую очередь я хочу проверить, есть ли в этом доме шпион, как ты предположил. Итак, с сегодняшнего дня ты не выходишь из комнаты. Поскольку Мацумото-сэнсэй сейчас неотлучно находится при Омуре, к тебе приставят нового врача. Остальным, кроме него, меня и госпожи Мацуко, будет запрещено сюда входить. При этом я буду усердно рассказывать всем знакомым, что ты уже почти здоров и вот-вот вернёшься к своим обязанностям, а слуги будут видеть, что врач постоянно дежурит рядом с тобой, а госпожа Мацуко выходит из твоей комнаты со слезами на глазах. Слёзы будут крупные и неподдельные, можешь не сомневаться. Что бы ты подумал, глядя на это?
– Что ваш телохранитель при смерти, но вы изо всех сил пытаетесь это скрыть. И если на вас попытаются напасть в доме, это будет свидетельством того, что кто-то из слуг подсказал "Самбякудзю" удобный момент для покушения. Но, господин Кацура...
– Что?
– Мне действительно намного лучше, но я ещё не восстановил силы. Если "Триста зверей" нападут – я не знаю, смогу ли справиться с ними сейчас.
– А тебе и не придётся. Как раз на этот случай у нас в доме поселится новый врач. – Кацура выглянул в коридор и махнул рукой: – Ямагути-сэнсэй, заходите, пожалуйста.
Сэнсэй вошёл, слегка пригнув голову, чтобы не задеть притолоку двери. Кэнсин порадовался, что уже сидел, – не то, пожалуй, не устоял бы на ногах от удивления.
– Добрый вечер, – сказал Сайто таким похоронным голосом, что любой слуга, вздумавший подслушать их в этот момент, не усомнился бы, что дела пациента очень и очень плохи.
– Оро?
Надо было отдать Сайто должное: он постарался как можно меньше напоминать полицейского. Он оделся по старинке, в широкие штаны-хакама и индигово-синюю куртку, повесил за спину короб с лекарствами. Единственной уступкой времени, кроме короткой стрижки, была заграничная шляпа, которую он надвинул низко на лоб, затеняя глаза. Правда, тех, кто его знал, этот маскарад не смог бы обмануть – рост-то никуда не спрячешь. Но для постороннего взгляда лекарь из него получился вполне убедительный.
– Ямагути-сэнсэй поживёт пару дней в твоей комнате, – Кацура откровенно веселился, наблюдая за тем, как Кэнсин пытается удержать лицо. – И если "Триста зверей" попытаются ещё раз добыть мою голову... мне будет их даже жаль, наверное.
Кэнсин ошеломлённо кивнул. В качестве телохранителя Сайто был, пожалуй, наилучшим выбором. Особенно если предстояло драться в доме. Далеко не все мечники, оттачивавшие своё мастерство в просторных залах фехтовальных школ и под открытым небом, умели сражаться в тесном пространстве, где и размахнуться толком нельзя. Бойцы Синсэнгуми – умели.
Сайто спустил с плеч короб, открыл его и вытащил стопку одежды. Чёрные узкие брюки, чёрный мундир с тонким золотым галуном на обшлагах рукавов, чёрное кепи... Кэнсину сначала показалось, что Сайто на всякий случай прихватил свою форму, – а потом он обратил внимание на размер. На кого-то с ростом Сайто эта одежда никак не налезла бы.
– Это для тебя, – положил конец его сомнениям Кацура. – Пока мы с Ямагути-сэнсэем будем разыгрывать здесь свой маленький спектакль, ты наденешь эту форму и отправишься к инспектору Найто.
– Зачем? – вконец растерялся Кэнсин.
– Мы нашли мальчишку, – ответил вместо Кацуры Сайто. – Как ты и говорил, со следом от удара сакабато на груди. Сотрудничать отказывается, вину тоже не признаёт. Ты нужен для очной ставки.
Кэнсин глубоко вздохнул, успокаивая тоскливый холодок внутри. Оказывается, в глубине души он надеялся, что мальчик так и не попадёт в руки полиции. Слишком хорошо запомнились слова Хидзикаты о смертной казни.
– Ну, не переживай напрасно, – Кацура по-своему понял его вздох. – Ничего со мной за это время не случится. А Хидзиката с твоей помощью, может быть, вытрясет из этого горе-стрелка имя заказчика или его местонахождение.
– Хорошо, господин Кацура, – Кэнсин послушно склонил голову. И спохватился: – Но ведь если меня кто-нибудь заметит рядом с полицейским управлением, то "Триста зверей" сразу раскроют обман.
– Об этом не беспокойся, – Кацура хищно усмехнулся. – Химуру Кэнсина там никто не заметит, в этом я тебе ручаюсь.
***
Оторвавшись от груды бумаг, Хидзиката скользнул рассеянным взглядом по стоящему перед ним Кэнсину, что-то пробормотал, не вынимая трубки изо рта, и снова уткнулся в документы.
Потом снова поднял голову. Ещё раз, уже внимательно, всмотрелся в лицо человека, замершего перед его рабочим столом. При виде того, как его глаза расширились, а трубка выпала из приоткрывшихся губ, Кэнсин почувствовал себя отомщённым и за визит Сайто, и за все мучения, что он претерпел в руках госпожи Мацуко.
В чёрном мундире, подогнанном точно по фигуре, он выглядел ещё меньше ростом и тоньше в кости, чем был на самом деле. Шрам на щеке был замаскирован лечебным пластырем от зубной боли, а чтобы пластырь выглядел естественно, господин Кацура велел заложить за щёку шарик из ваты. Страдальческий вид не пришлось даже изображать – в тесном рукаве мундира плечо болело сильнее прежнего. В придачу к этому, собственные рыжие волосы Кэнсина были стянуты в такой тугой и плоский узел под кепи, что кожа на голове ныла от напряжения. На то, чтобы обшить кепи по краям фальшивыми прядками чёрных волос, госпожа не пожалела любимого шиньона.
Когда после всех этих издевательств Кэнсин с опаской взглянул в зеркало, он обнаружил там тщедушного стриженого паренька лет шестнадцати с виду, с тонкой шеей, торчащей из воротника мундира, с перекошенной от флюса физиономией и невыразимо жалобными глазами. И вполне мог понять, почему Хидзиката не узнал его с первого раза.
Но посмотреть на выражение лица "демонического замкома" всё равно было приятно.
Хидзиката подобрал трубку и откашлялся.
– Неплохо, – буркнул он. – Господин Кацура, я вижу, не растерял сноровки. Всё прошло гладко?
– Вполне, – осторожно проговорил Кэнсин. Из-за проклятой ваты за щекой он теперь ещё и шепелявил.
– Идёмте. – Хидзиката поднялся из-за стола и вышел из кабинета. Кэнсин заторопился следом.
Большой дом, где располагалось полицейское управление, был изнутри устроен на европейский манер – просторный общий зал, разделённый перегородками на отдельные закутки, каждый с отдельным столом и стулом. Горели лампы и свечи, над столами витал ровный, как прибой, шум человеческих голосов. Где-то беседовали, где-то спорили на повышенных тонах, где-то ровным голосом зачитывали документ для переписчика.
Хидзиката раздвинул двери. Вслед за ним Кэнсин шагнул на энгаву – и от неожиданности остановился.
Во дворе под ожесточённый стук дерева по дереву метались, наскакивали друг на друга и размахивали боккэнами несколько десятков крепких парней.
Словно время откатилось на восемь лет назад – и до рези в горле напомнило прежние дни в Кихэйтай, ещё до того, как он выбрал сколзький и кровавый путь хитокири.
Ирония судьбы – Кихэйтай, победив, перестал существовать, а Синсэнгуми, проиграв, уцелели. Изменив название, сохранили суть – и теперь, влившись в полицию, не растворились в общих рядах, несмотря на новые звания и мундиры. И даже выбили себе право носить мечи вместо сабель – за что им люто завидовали все прочие полицейские, вынужденные привыкать к неудобному заморскому оружию...
– Господин Химура, – окликнул Хидзиката, и Кэнсин вскинул голову, осознав, что слишком погрузился в свои мысли. – Нам сюда.
-
-
25.03.2018 в 09:43Мальчик сидел в дальнем углу камеры, обхватив руками колени. Тёмные глаза настороженно поблёскивали из-под вихрастых непослушных волос. Он выглядел крепче, чем показалось при первой встрече – Кэнсин даже засомневался, верно ли определил его возраст. Сейчас, по крепким плечам и удивительно развитым жиловатым запястьям, ему можно было бы дать и все четырнадцать.
И всё равно – ребёнок. Слишком наивный, чтобы понять, во что его втянули. Слишком упрямый, чтобы вовремя осознать свою ошибку.
– Как вы его нашли? – вполголоса спросил Кэнсин.
– Это Симада сообразил, – усмехнулся Хидзиката. – Погода-то жаркая, не продохнуть. А у парня, если он в бегах, деньги на баню вряд ли найдутся. Симада разослал людей по речкам и на побережье, последить за купающимися. Несколько дней впустую караулили. А потом он, видно, потерял осторожность и пошёл окунуться. Как вы и сказали, синяк ещё виден. Снимите с него куртку, – приказал Хидзиката надзирателю.
Полицейский загромыхал связкой ключей. Мальчишка следил за ним злым бесслёзным взглядом, прижавшись к стене камеры.
– Этого не нужно, – быстро сказал Кэнсин. – Я и без ушиба могу его опозать.
– Вы уверены?
– Да, – твёрдо сказал Кэнсин.
Он мог перепутать лицо, даже ошибиться с возрастом – но не мог не узнать глаза. И этот внутренний огонь, удивительно сильный и упорный для ребёнка.
Хидзиката с сомнением покачал головой, но жестом отпустил надзирателя. Кэнсин шагнул вперёд и присел перед решёткой.
– Как тебя зовут? – спросил он.
Мальчишка покосился на него, но ничего не сказал. Похоже, он даже не узнал в тощем малорослом полицейском того человека, в которого стрелял неделю назад.
– Ты хорошо управляешься с оружием, – продолжал Кэнсин. – Где научился?
Ответом был только угрюмый взгляд. Но... показалось или нет? – к упрямству примешалась злость, словно горящее в нём пламя, ровное и сильное, вдруг подёрнулось чёрным коптящим дымом.
– Ты так ненавидишь Исин Сиси? За что?
Мальчик молча сверлил его глазами.
Кэнсин выпрямился.
– Его можно выпустить из камеры?
– Зачем? – удивился Хидзиката.
– Я хотел бы поговорить с ним... отдельно. Во дворе, если позволите.
– Только под наблюдением. У нас нет времени ловить его во второй раз.
– Хорошо.
Мальчишка недоверчиво следил за тем, как надзиратель отпирает клетку. Но вышел наружу сам, не стал ждать, пока его вытащат силком. Даже голову вскинул с вызовом – вот он я, ничего не боюсь, хоть пытайте, хоть казните...
Его смелость могла бы вызвать восхищение – но при мысли о том, кто и как использовал эту смелость, у Кэнсина щемило в груди.
Время прогулки ещё не пришло, и узкий тюремный двор был пуст. Здание, изогнутое в виде длинной скобы, примыкало двумя концами к наружной стене, окружая длинную полосу утоптанной земли с двумя глубокими бороздами, выбитыми ногами арестантов, что бесчисленное количество раз мерили шагами этот двор – туда и обратно.
Мальчик остановился посреди двора, искоса поглядывая то на Хидзикату и двух полицейских, наблюдающих за ним с энгавы, то на Кэнсина, стоящего в нескольких шагах от него. Бежать было некуда, и пленник явно понимал это, но продолжал озираться, ища выход.
Под его удивлённым взглядом Кэнсин вытащил из-за пояса сакабато, положил его на край энгавы. Отодрал от лица пластырь, вытащил надоевшую вату из-за щеки. Снял кепи и шагнул к мальчику.
Теперь, когда они стояли лицом к лицу, стало видно, что они почти одного роста – Кэнсин слишком хрупкий и невысокий для своих лет, а мальчик, наоборот, слишком рослый, с широкой костью, крепкий, как бычок. Если не вглядываться в лица, они сошли бы за ровесников.
– Моё имя Химура Кэнсин, – сказал Кэнсин. – В Киото меня знали как хитокири Баттосая. Если ты ненавидишь Исин Сиси, то я заслужил твою ненависть.
Мальчик смотрел на него, округлив глаза. Судя по тому, как он уставился на волосы Кэнсина и на его исчерченное шрамами лицо – имя Баттосая было ему знакомо.
– Ты безоружен, – продолжал Кэнсин, – я тоже. Если хочешь убить меня – попробуй.
Хидзиката тихонько фыркнул, но вмешиваться не стал, за что Кэнсин был ему очень благодарен.
Мальчишка сглотнул, сжимая кулаки. Но не сдвинулся с места.
– Убивать из винтовки легко, правда? Только прицелиться и нажать на спуск. Можно убить многих, даже не осознавая, что делаешь. Не глядя им в глаза. Сколько трупов у тебя на счету?
– Ты...
Кэнсин в первый раз услышал голос мальчишки – ломающийся, как у молодого петушка, и задушенный от ярости.
– Ты... первым будешь!
Что удивительно – мальчик, похоже, имел кое-какое понятие о рукопашном бое. Замах у него был, во всяком случае, хороший. И быстрый. И кулак он складывал грамотно.
Кэнсин развернулся, пропуская бьющую руку мимо груди, и правой слегка подтолкнул противника в ту же сторону, куда он сам так рвался. С разгону мальчик долетел до энгавы и уткнулся руками в доски, прежде чем сообразил, что случилось.
Обернулся, розовея ушами от стыда и злости.
Кэнсин ждал его на прежнем месте. Мальчишка выдохнул и бросился на него снова.
...Шаг в сторону, поворот, подножка.
Мальчик поднялся, сплёвывая пыль. Он вряд ли ушибся – успел подставить руки – но глаза у него были совершенно бешеные. На этот раз он рванулся в атаку с места, не тратя времени на то, чтобы встать в стойку.
Стойки у него, кстати, были неправильные. И о равновесии он, похоже, не имел понятия – потому и шлёпнулся на землю снова, не совладав с собственным размахом.
Хидзиката со скучающим видом оперся о столб.
Удар – мимо. И снова мимо. Мальчишке, должно быть, казалось, что он дубасит воздух, – и бешенство, и злость на свою слабость перехлёстывали через край. Но он не сдавался, вставая после каждой подсечки и снова бросаясь в бой. Он как будто совсем не думал о защите, стремясь только дотянуться до противника. Недетское исступление было в его ударах – и недетское терпение в том, как он поднимался после каждого падения, молча проглатывая стыд.
-
-
25.03.2018 в 09:43...горе. Не краткая обида ребёнка, не уязвлённая гордость подростка – глубокое и сильное горе человека, слишком быстро повзрослевшего на потерях. Боль, давно не находившая себе выхода. Ненависть, проросшая из этой боли. И – загнанное внутрь, запрятанное под спудом презрение к себе.
У Кэнсина на миг перехватило дыхание – так близко отозвалось внутри чужое отчаяние. Мальчишка ненавидел себя больше, чем людей, причинивших ему боль. Он винил себя за слабость, за неумение защитить кого-то очень дорогого – и за то, что смог пережить эту потерю. За то, что до сих пор дышал.
И ведь нашлись люди, которые попытались обратить его боль себе на пользу. Вложили в его руки оружие и указали цель, рассчитывая, что он привыкнет глушить чувство вины чужой кровью. Начнёт убивать, не рассуждая и не сомневаясь, перенесёт ненависть к себе на весь окружающий мир. Станет послушным и безотказным орудием...
Он слишком отвлёкся, утонув в чужих переживаниях – и только в последний миг успел перехватить летящий в лицо кулак, стиснул жилистое запястье. Но подпускать мальчишку так близко тоже было ошибкой: не пытаясь высвободиться, он двинул в упор с левой – а вторая рука у Кэнсина так и не действовала толком. Пришлось быстро откинуть голову вбок, но кулак противника всё-таки смазал его по скуле.
Глаза мальчишки сверкнули дикой радостью. Вцепившись левой рукой в рукав Кэнсина, навалившись на него всем весом, он принялся молотить правой по чему попало. Молодец, сообразил, что к слишком увёртливому врагу надо прилипать вплотную, не давать разорвать дистанцию. Впрочем, от двух ударов Кэнсин всё равно ушёл, вовремя убирая голову с пути чужого кулака.
Третий удар пришёлся в раненое плечо.
От резкой боли зрение будто нефтью заволокло, в глазах поплыла чёрно-радужная дымка. Ноги подкосились, как ватные; Кэнсин почувствовал, что падает, и сквозь боль уловил вспышку горячей, свирепой радости. Мальчишка ликовал, сумев взять верх над непобедимым врагом.
Опустившись на колени, Кэнсин через радужное кружение в глазах различил, как противник замахивается ещё раз. Глаза у мальчишки сверкали двумя угольками.
– Это тебе за Сагару! – выкрикнул он, обрушивая кулак.
На этот раз Кэнсин не стал уворачиваться. Просто вскинул руку и погасил удар в подставленной ладони.
Мальчишка замер, не понимая, что произошло. Дёрнулся было – но Кэнсин держал его крепко.
Головокружение быстро отступало, мысли прояснялись.
Сагара. И красная тряпица, которую полицейский нашёл в роще, на месте засады. И это умение обращаться с оружием, и даже ненависть к Исин Сиси – всё вдруг легло, как на ладони. Мог бы и раньше догадаться, бестолочь...
– Ты из "Сэкихотай", – сказал Кэнсин, выпрямляясь. – Хочешь отомстить Патриотам за своего командира, верно? Поэтому и согласился участвовать в покушении?
Мальчик наконец-то выдернул кисть из захвата, отшатнулся назад. И угодил прямо в руки спустившихся с энгавы полицейских.
– Довольно, – Хидзиката махнул рукой. – Вы узнали всё, что хотели, господин Химура?
– Да, – Кэнсин отряхнул брюки на коленях и поднял кепи. – Благодарю вас, господин инспектор.
– Не стоит благодарности. – Любезный тон Хидзикаты не вязался с мрачным выражением лица. – Капрал, проводите арестованного в камеру. Господин Химура, прошу за мной.
...На обратном пути Хидзиката молчал, и только когда они подходили к управлению, разомкнул губы:
– Это было так необходимо?
– Что? – не понял Кэнсин. Разболевшееся от удара плечо не то чтобы занимало все его мысли, но мешало думать.
– Балаган, который вы устроили вместо допроса. Это ваше дело, конечно, но мне кажется, полученная информация не стоила того, чтобы подставляться под удары этого недоросля.
Кэнсин пожал здоровым плечом.
– В бою легче понять человека. По крайней мере, для меня.
Хидзиката усмехнулся.
– А вам обязательно надо понимать человека, чтобы просчитать его действия?
– Не обязательно. Но я предпочитаю понимать. Что будет с ним теперь?
– Ничего хорошего. Бывшие члены "Сэкихотай" приговорены к смертной казни заочно. Но даже если забыть об этом – покушение на жизнь советника, причинение вреда вашему здоровью и участие в заговоре против правительства в сумме тянут на смертный приговор.
– Он всего лишь ребёнок. И он ещё никого не убил.
Хидзиката дёрнул уголком рта.
– Это едва ли смягчит судей. История "Трёхсот зверей" уже наделала слишком много шума. Правительство не будет чувствовать себя в безопасности, пока не ответит на угрозу со всей жёсткостью. Сейчас тот момент, когда снисхождение к заговорщикам будет расценено как слабость перед лицом врага.
– Господин Хидзиката, – Кэнсин в два шага обогнал инспектора и встал перед ним. – Вы позволите, чтобы этого мальчика убили за чужие грехи? За преступления заговорщиков и слабость наших политиков?
Хидзиката остановился.
– Господин Химура, – процедил он, катая желваки на скулах. – Обо всём этом вам следовало подумать прежде, чем опознавать в мальчике вашего стрелка.
– Вы... – Кэнсин охотно побился бы головой об стену, не будь она бумажной. – Вы ведь ещё не составили протокол допроса?
– Когда бы я успел? – Лицо Хидзикаты чуть расслабилось, в резких чертах затеплилось что-то похожее на улыбку.
– И ваши люди... не станут говорить лишнего?
– Это мои люди.
– Тогда я отказываюсь от показаний. – Кэнсин глубоко вздохнул; никогда в жизни ложь не давалась ему так легко. – Я ошибся, господин инспектор. Этот мальчик совершенно не похож на того, кто стрелял в меня. Примите мои искренние извинения за то, что ввёл вас в заблуждение.
– Очень жаль. – Сожаления в голосе Хидзикаты не набралось бы и на просяное зёрнышко. – Ничего не поделаешь, господин Химура. Раз уж к "Трёмстам зверям" он непричастен, а связь с "Сэкихотай" доказать невозможно, придётся его отпустить.
– Отпустить? – удивился Кэнсин. Он-то ожидал, в лучшем случае, что мальчика задержат до окончания следствия, – и никак не думал, что Хидзиката так легко выпустит из рук ключевого свидетеля.
– А что, прикажете всех бродяжек кормить за казённый счёт? – весело отозвался Хидзиката. – Нет уж, пусть убирается. Домой... или к своим дружкам, например.
– Понимаю. Надо полагать... его ещё и проводят до дома?
– Разумеется. Мы ведь не хотим, чтобы с ним что-то случилось по дороге. – Острый взгляд Хидзикаты, казалось, пронизывает собеседника, как солнечный луч – стекло. – Не бойтесь, господин Химура. Мои люди знают своё дело. Зря парнишку не подставят.
– Не сомневаюсь, – натянуто улыбнулся Кэнсин. – И всё же, если позволите, я хотел бы присоединиться к... провожающим. На всякий случай.
Хидзиката чуть поморщился, но сдержал неудовольствие.
– Откуда вдруг такое рвение? В вас проснулось запоздалое призвание к работе следователя?
Кэнсин отмолчался.
Он и сам плохо понимал, что с ним сейчас творится. Почему сердце стучит так настойчиво и быстро, откуда взялась эта азартная дрожь, пробирающая до кончиков пальцев, отчего воздух так легко льётся в грудь, а солнце кажется ярким, словно его протёрли тряпкой от пыли.
Кажется, это случилось на тюремном дворе, когда он уворачивался от ударов, дыша чужой болью, глотая чужую ненависть. Кажется, именно тогда треснула ледяная корка безразличия, намёрзшая на душу в тот холодный зимний день. Словно яростные чувства в сердце этого мальчишки пробили брешь в прозрачной скорлупе, уже который год отделявшей Кэнсина от мира со всеми его радостями и страхами. И теперь Кэнсин внезапно осознал, что хочет – так отчаянно, как давно уже ничего не хотел – чтобы мальчик остался жив. И чтобы те, кто использовал его, получили по заслугам.
– Прошу вас. – Он остановился и склонил голову. – Позвольте мне пойти с вами.
– Хорошо, – после недолгого молчания согласился Хидзиката. – Но не обещаю, что это будет интересно. В наше время аресты и расследования сильно потеряли в увлекательности, знаете ли.
Глава 5
В своей полицейской форме, с заново подклеенным пластырем, Кэнсин всё равно не мог присоединиться к слежке, не выдав себя с головой. Пришлось удовольствоваться неспешной прогулкой по соседним улицам, пока настоящие лазутчики – полицейские, переодетые в гражданское – шли за мальчиком по пятам.
Через час после того, как юный арестант оказался на свободе, к Хидзикате подбежал неприметный почтальон с висящей на палке посылкой и шепнул инспектору несколько слов. Хидзиката обернулся к Кэнсину.
– Ну вот и всё, птичка в клетке. Ваш подопечный только что вошёл в чей-то дом в паре кварталов отсюда. Можно идти.
Кэнсин молча прибавил шагу.
...Дом был самый обычный – небольшой и аккуратный, втиснутый в ряд таких же домов на узкой улочке. Но при виде его у Хидзикаты отчего-то застыло лицо.
– Такани, – пробормотал он. – Проклятье, почему он?
– Кто здесь живёт? – шепнул Кэнсин.
– Это дом Такани Рюсэя, – так же тихо пояснил Хидзиката. – Врач из Айдзу... замечательный врач.
– Вы его знаете?
– Он помогал нам во время отступления. – Хидзиката стиснул губы в нитку. – И если бы не он... то слухи о том, что Сайто погиб на перевале Бонари, были бы вполне правдивы.
Кэнсин прикусил язык. С одной стороны, участие врача очень гладко ложилось в общую картину заговора. Кто-то ведь приготовил эту отраву, превратившую обычных людей в не чувствующих боли одержимцев... отраву, состав которой не смог пока разгадать даже Мацумото-сэнсэй.
А с другой стороны – Хидзикате-то каково?..
-
-
25.03.2018 в 09:44– Хотите арестовать его прямо сейчас?
– Нет смысла тянуть. Мальчишка сейчас расскажет ему, как оказался на свободе, Такани поймёт, что за ним наверняка есть хвост, и попытается улизнуть. Надо накрыть его, пока он не заметался. Вы со мной?
– Если позволите.
...К дому они подошли открыто, не прячась. Но уже у дверей Кэнсин поймал неожиданно внимательный взгляд забулдыги, бредущего по улице нога за ногу. Он мог поклясться, что не далее как час назад видел этого забулдыгу в полицейском управлении, безупречно трезвого и одетого по форме. А на противоположной стороне, на лавке чайного магазинчика, угощался свежими данго широкоплечий парень с добродушным лицом, которого Кэнсин – нет, хитокири Баттосай, – помнил ещё по Киото. Симада Кай, начальник разведки Синсэнгуми, тогда попортил им с Кацурой немало крови.
Кэнсин быстро отвернулся, чтобы не привлекать к переодетым полицейским лишнего внимания. Хидзиката тем временем уже стучал в дверь.
– Такани-сэнсэй! – позвал он. – Такани-сэнсэй, вы дома?
Некоторое время изнутри не доносилось ни звука. Хидзиката постучал снова, громко и настойчиво.
– Такани-сэнсэй!
– Иду, – откликнулся, наконец, приглушённый голос. – Извините за ожидание.
Дверь отворилась. На пороге, нервно улыбаясь, стоял человек лет сорока с небольшим, с приятным и немного рыхлым лицом, со старомодно уложенными в пучок волосами. У Кэнсина заныло в груди. Такани не походил на того, кто способен отравить хотя бы бродячую собаку, не то что человека. Но он совершенно не умел притворяться – такой явственный страх метнулся в его глазах при виде Хидзикаты в полицейской форме.
И если судить по вырвавшемуся у Хидзикаты вздоху – от него это тоже не укрылось.
– Мне очень жаль, Такани-сэнсэй, – проговорил он.
– Простите? – Такани выдавил бледную улыбку. – Вы о чём, господин инспектор?
– Избавьте нас обоих от неприятной сцены, – Хидзиката шагнул в гэнкан, властно отстранив хозяина с порога. – Где мальчик, который только что вошёл сюда?
– Какой ещё мальчик? – Взгляд Такани беспомощно заметался по сторонам. Кэнсин против воли напрягся, но постороннего присутствия ощутить не смог – от врача шла такая тёмная удушающая волна страха, что она глушила все остальные чувства.
Пока Кэнсин возился с ботинками одной рукой, Хидзиката уже сбросил обувь и распахнул дверь, ведущую во внутренние комнаты. Такани метнулся назад, попытался загородить собой проём, но наткнулся на ледяной взгляд инспектора и попятился, не решаясь встать у него на дороге.
– Мальчишка там? Или вы выпустили его с чёрного хода? Не стоило трудиться, на улице его уже ждут.
– О чём вы говорите? – Такани повысил голос. – В моём доме нет посторонних!
Слишком громко он это сказал. Тут и дурак бы догадался.
Хидзиката поморщился, словно незрелую хурму надкусил, и шагнул в дом, властно подтолкнув хозяина перед собой. Кэнсин пошёл за ними, поглядывая по сторонам. Дом показался очень просторным для одинокого немолодого мужчины и удивительно неухоженным для врача. Циновки на полу были пыльными, цветы в токонома засохли, а на сёдзи, отделяющих хозяйские покои от коридора, остался отпечаток чьей-то грязной руки.
Перед этими сёдзи Хидзиката ещё раз остановился. Оглянулся на врача – у того по лицу катились крупные капли пота.
– Последний шанс, Такани-сэнсэй. Чистосердечное признание – или всё, что я найду за этой дверью, станет уликами против вас.
– Я... не могу... – теперь голос врача был так тих, словно его держали за горло. – Прошу вас...
Страх Такани по-прежнему клубился тёмным облаком, забивая чутьё, и Кэнсин не сразу понял, что к этому страху примешивается его собственная тревога. Что-то было не так. Что-то ещё витало здесь в воздухе – напряжённое ожидание и опаска, и тщательно, глубоко запрятанная, как присыпанные пеплом угли, – жажда убийства?
Там... в комнате!..
– Ложись! – выкрикнул он за секунду до того, как сёдзи перед ними взорвались огнем и пороховым дымом.
Одна секунда – это очень много. Одна секунда в бою равна разнице между жизнью и смертью.
Кэнсину хватило этой секунды, чтобы упасть и прижаться к полу, пропуская над собой шквал свинца. Но Такани не успел даже понять, что происходит – не то что пригнуться.
За него это сделал Хидзиката.
Отпущенная ему секунда ушла на то, чтобы дотянуться до оцепеневшего врача и швырнуть его на пол, как мешок с рисом. А потом время закончилось, и грохот выстрелов сотряс пустой дом, прошитые пулями сёдзи разлетелись белыми клочьями бумаги и щепками от деревянных планок.
Распластавшись по циновке, Кэнсин сквозь тягучий звон в ушах различил быстрые щелчки затворов. Какая удача, что это не "спенсеры" – иначе из них троих уже сделали бы решето...
Он ящерицей скользнул по татами, подползая к Хидзикате и Такани. Врач, с серым от потрясения лицом, слабо ворочался на полу, но ему хотя бы хватило ума не пытаться встать.
Хидзиката...
Он лежал ничком, неловко подвернув левую руку, и соломенное золото циновки под ним быстро окрашивалось кровью.
Со стороны входа затопали быстрые шаги.
– Полиция! – выкрикнул срывающийся голос. – Всем бросить оружие!
А другой отчаянно позвал:
– Фукутё!
Ответом был ещё один залп. Сквозь обломки сёдзи засевшие в доме люди не могли стрелять прицельно, но кто-то из полицейских упал, из прихожей послышались стоны. Кэнсин сжал зубы. Против огнестрельного оружия у Симады и остальных не было шансов, но они хотя бы отвлекли преступников на себя. Ещё восемь или десять секунд на перезарядку. Уйма времени.
Хидзиката с трудом приподнялся, опираясь на правый локоть. Левая рука судорожно комкала одежду на боку; сквозь пальцы густо текла кровь. Кэнсин ухватил его за локоть и потянул вперёд по коридору, под прикрытие деревянной стены. Такани, опомнившись, помог с другой стороны. Продвигаясь то ползком, то на четвереньках, они протащили инспектора в закуток с другой стороны от занятой стрелками комнаты, где стена хоть как-то заслоняла их от чужих глаз и пуль.
На короткое время воцарилась тишина. Преступники затаились – видимо, не знали, сколько людей в доме и вокруг. Симада и другие полицейские, наверное, выжидали, не решаясь снова врываться в дом без прикрытия.
– Остановите их, – прошипел Хидзиката. – Скажите... чтобы не совались... – Он задохнулся и прикусил воротник мундира, давя стон.
– Тише, – шепнул Кэнсин. Он не мог крикнуть Симаде – тот бы и не послушался его, а преступники могли выстрелить на звук.
Ещё секунда, другая... они осторожничают, но не станут выжидать долго. Сейчас они должны решить – уходить через сад с боем, или сначала добить оставшихся в доме?
Хрустнули под тяжёлой ногой обломанные планки сёдзи. Кэнсин подобрался.
Неизвестное количество противников. Неизвестное количество ружей. И только одна рабочая рука. Атаковать при таком раскладе было безумием, но выбора не оставалось.
Сквозь дыру в сёдзи в коридор выдвинулось дуло винтовки с примкнутым штыком. За ним показалась фигура держащего винтовку человека. Преступник переступил через остатки двери, чуть повернул голову, прослеживая длинную полосу размазанной по циновкам крови...
Кэнсин рванулся вперёд.
Он угадал, куда будет направлен взгляд противника, и ушёл в подкат за миг до выстрела. Опрокинул стрелка ударом по опорной ноге и вкатился в комнату, полную вооружённых людей с повязками "Самбякудзю" на рукавах.
Их замешательство подарило ему ещё несколько драгоценных мгновений. Не вставая с колен, он рубанул двоих ближайших по ногам, крутанулся между падающими и достал третьего ударом в бок, уже поднимаясь.
Четвёртый, самый расторопный, прикрылся штыком и отбил выпад. Стрелять они уже не могли – Кэнсин находился в середине комнаты, и, целясь в него, им пришлось бы палить вдруг в друга. Но их всё ещё оставалось пятеро, а уйти от пяти штыков в такой тесноте было куда как непросто.
Широкое остриё чуть не пригвоздило его к опорному столбу. За царапину на боку и клочок одежды Кэнсин рассчитался с противником хорошим ударом, но от двух других пришлось уходить перекатом в дальний угол. Он всё-таки переоценил свои силы – не хватало дыхания, не хватало скорости; чёрные зрачки винтовочных дул снова смотрели в его сторону, и уже было понятно, что с такого расстояния ему не увернуться...
Вместо выстрелов раздался хрусткий звук стали, рассекающей плоть, и глухой хрип. Один из противников повалился ничком, другой дёрнулся, но не успел оглянуться – окровавленный кончик меча на целый сяку вышел из его груди.
Двое оставшихся всё-таки выстрелили, но слишком поздно – Кэнсина в том месте уже не было. Времени на перезарядку им не дали: отбив неумелый выпад штыка, Кэнсин срубил стрелка размашистым ударом в грудь. И обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть последнего врага, оседающего на пол безжизненной кучей тряпья.
Хидзиката привалился к столбу, сипло дыша сквозь оскаленные зубы. Лицо его было белым, а левая рука, прижимающая рану, – словно в алую перчатку затянута. Но с катаны в правой руке тоже стекала кровь, и ни один из троих, познакомившихся с этим мечом, не шевелился.
– Господин инспектор! – Такани выбрался из укрытия, переступая через тела поверженных врагов, и бросился к нему.
Кэнсин успел первым. Хидзиката выпустил меч и тяжело навалился на подставленное плечо. Кэнсин усадил его на пол, а Такани торопливо, обрывая пуговицы, принялся расстёгивать на нём мундир.
– Такани Рюсэй, – невнятно выговорил Хидзиката. – Вы арестованы именем императора.
И умолк, уронив голову на плечо бывшего хитокири.
-
-
25.03.2018 в 09:45– Казните меня.
Такани повторял это уже в десятый, наверное, раз. Без слёз, без надрыва, ровным глухим голосом, царапающим слух, как сломанная ветка.
– Казните меня, но спасите мою дочь. Она ни в чём не виновата. Я один виноват. Я всё расскажу, только спасите мою дочь.
– Так рассказывайте, – бросил Сайто. – И побыстрее.
Он примчался из дома Кацуры, едва услышав о том, что Хидзиката ранен. И тут же отправил к Кацуре троих людей на замену – на случай, если нападение в доме Такани было отвлекающим манёвром со стороны заговорщиков. С его появлением поднявшийся было в полицейском управлении хаос быстро сошёл на нет, и все занялись делом – осмотром места происшествия, допросом задержанных и написанием множества бумаг, без которых не обходится ни одно расследование.
Счёт потерь "Самбякудзю" возрастал – трое убитых, семеро арестованных – но в управлении не находилось желающих порадоваться успехам. Посыльные, которых направляли в дом инспектора узнать о его состоянии, возвращались ни с чем. Врач, заменивший отсутствующего Мацумото, отделывался неопределёнными словами – но уже то, что он третий час не отходил от раненого, наводило на мрачные мысли.
А задержанные молчали, словно воды в рот набрали. Все, кроме одного.
...Такани низко опустил голову.
– Два месяца назад ко мне обратился один человек, – тихо и монотонно заговорил он. – Назвался Комори Гэндзабуро... наверное, солгал, но тогда я не подозревал ничего дурного. Он пожаловался на сильные боли после старой раны, попросил у меня какое-нибудь лекарство. У меня было несколько подходящих средств, он расспросил о том, как они действуют, и выбрал одно. Я предупредил его, что это снадобье надо использовать с осторожностью. В малых дозах оно приглушает боль и придаёт бодрость, но его нельзя принимать часто. Только при острой необходимости. Он поблагодарил и ушёл, а через неделю явился снова и попросил ещё. Мне следовало задуматься уже тогда, но он сказал, что это для больного родственника. И заплатил сразу, а ведь лекарство было не из дешёвых...
– Дальше, – поторопил Нагакура, когда врач остановился.
– Когда он пришёл в третий раз, я понял, что здесь что-то неладно, и отказался продавать ему лекарство. Он предложил мне деньги... потом начал угрожать. Я сказал, что у меня есть знакомые в полиции. Он вроде присмирел и ушёл, а потом вернулся с сообщниками. Они схватили Мэгуми...
Такани сдавленно всхлипнул, прижал ладонь ко рту, но почти сразу же овладел собой и продолжал глухо и бесцветно:
– Они схватили мою дочь, и Комори сказал, что ей не причинят вреда, пока я буду делать то, что он говорит. Он дал мне денег на ингредиенты для порошка и велел покупать понемногу в разных местах, чтобы не вызвать подозрений. Я покупал и готовил для них это лекарство. Мэгуми они увели с собой. Даже не разрешили мне повидать её...
– Откуда вы знаете, что она ещё жива? – безжалостно перебил его Симада. Он сгорбился на стуле у стены, неловко вытянув перевязанную ногу.
– Комори приносил мне записки от неё... – У врача затряслись губы, лицо исказилось. – Он обещал, что не тронет её, а теперь... Он не поверит, что это не я позвал полицию! Он убьёт её, господин Сайто, он убьёт её!
– Успокойтесь, – Сайто раздражённо прикусил папиросу. – Как в вашем доме оказалась засада?
Такани с силой провёл руками по лицу.
– Два дня назад, после покушения на Сайго, я подумал, что больше так продолжаться не может. Я написал письмо и хотел тайком подбросить его в полицию, но за мной следили. Комори сам отобрал у меня письмо и сжёг. И сказал, что мне теперь нет веры, и что если я ещё раз провинюсь, то он пришлёт мне... – Врач опять всхлипнул. – Пришлёт мне уши и нос Мэгуми. И оставил в доме своих людей, чтобы они стерегли меня.
– А мальчик, который пришёл к вам сегодня? Вы его раньше видели? Он появлялся у вас до сегодняшнего дня?
Такани покачал головой.
– Я бы его запомнил. Он необычайно рослый для своих лет, это бросается в глаза.
– Ясно, – Сайто скрестил руки на груди. – Жаль вас разочаровывать, сэнсэй, но Комори, скорее всего, сам позаботился о том, чтобы мы нашли ваш дом и нарвались на засаду. Иначе не посадил бы девять человек с ружьями охранять одного врача.
Такани вскинул на него измученный взгляд.
– Простите?
– Мальчик был наживкой, – устало пояснил Сайто. – А вас должны были убить вместе с инспектором. Конечно, вы были для них ценным человеком, но Комори, видимо, решил, что вы уже ненадёжны. И решил устранить вас, а заодно и накрыть две цели одним выстрелом. Теперь думайте быстро. Что такого вам известно, из-за чего Комори не хотел оставлять вас в живых? Их настоящие имена? Место сбора? Укрытие?
Такани беззвучно шевелил губами.
– Сэнсэй, – Сайто шагнул к врачу, нависая над ним всем своим немалым ростом. – Не буду зря вас обнадёживать, но если мы хотим найти вашу дочь живой – дорога каждая минута. Думайте!
– Комори ничего такого не упоминал, – пробормотал Такани, сжимая виски. – Только его люди... Один из тех, кто торчал у меня в доме, жаловался, что у него болит живот от болотной воды. Другой говорил, что в том месте, того и гляди, наткнёшься на призрак хозяина. А третий отвечал им: зато много места и никаких лишних глаз...
– Заброшенное жильё рядом с болотами, – хищно прищурился Сайто. – И хозяин умер не своей смертью... Симпати?
– Думаю, усадьба Гамаока, – проговорил Нагакура, знающий все улицы и пригороды старого Эдо, как свои пять пальцев. – Место на отшибе, поблизости никто не живёт. А кто жил, те отселились, потому что прежнего хозяина, если верить слухам, каппы на дно утащили. История старая, но её до сих пор припоминают.
– Гамаока, – повторил Сайто. – Проверим. Симада, посылай троих, мы подтянемся следом.
– Я тоже иду, – подал голос Кэнсин. Кажется, в суматохе о нём просто забыли, хотя он сидел рядом с Симадой, поставив сакабато между колен.
Сайто оглянулся. В длинных желтоватых глазах светилось неодобрение.
– У нас достаточно боеспособных людей, Химура.
А тебе, – явственно говорил его взгляд, – лучше поберечь силы и не путаться под ногами.
Сайто был, конечно, прав. Кэнсин выдохся после драки в доме Такани – и сейчас был бы только обузой в сражении. Но он и не собирался мешать Волкам делать их работу.
– Я сейчас мало на что гожусь, – спокойно признал он. – И я не прошу разрешить мне участвовать в операции. Только сопровождать вас.
Сайто поморщился. Кэнсин понимал, в какое неудобное положение ставит его, обращаясь с просьбой именно сейчас, когда Сайто просто не может ему отказать. Но он тоже не мог поступить иначе.
Мальчика из "Сэкихотай" не нашли в доме Такани. А значит, искать его следовало там же, где и остальных заговорщиков. И в усадьбе, которую Волки собрались брать приступом, у него будет очень мало шансов выжить.
– Хорошо, – неохотно проговорил Сайто. – Пойдёшь с группой внешнего оцепления, покараулишь снаружи. Ввяжешься в драку – пеняй на себя.
– Благодарю, – Кэнсин поклонился.
Он не знал, сможет ли отыскать мальчика и вытащить его из общей свалки, – но знал, что не простит себе, если не попытается.
Глава 6
Длинный дом старой постройки, опоясанный крытой галереей, мало походил на двухэтажную городскую гостиницу, втиснутую в узкие переулки Киото. И уж конечно, заболоченное, заросшее тростниками устье одной из мелких речушек, впадающих в Ёдогаву, не имело ничего общего с видами старой столицы в окрестности моста Сандзё.
И всё же, наблюдая за полицейскими, что разбились на несколько групп и окружали здание, Кэнсин не мог отделаться от ощущения, что он это уже где-то видел.
Ощущение было ложным, разумеется. Хотя бы потому, что бойня в "Икэда-я" произошла без участия Кэнсина, и помнить произошедшее там он никак не мог. Разве что представлять себе, как Сайто вот так же крался к дверям печально известной гостиницы, как сейчас, пригибаясь в тростниках, подбирался к западному крылу усадьбы Гамаока. Правда, тогда он носил светло-синюю накидку Синсэнгуми, а не полицейский мундир, и ещё не стриг волосы, нося высокий "ронинский" хвост.
Усадьба не пустовала – об этом сообщил Одзава, которому Симада, отстранённый от участия по ранению, поручил разведку. Над крышей был виден дымок, а на порядочном расстоянии от строений, в том месте, где ведущая через болото тропа вливалась в единственную просёлочную дорогу, среди тростников прятался человек в широкополой шляпе. Очевидно, его поставили наблюдать за дорогой и предупреждать о незваных гостях. Но Одзава хорошо знал своё дело и заметил дозорного раньше, чем дозорный – его.
Люди, засевшие в усадьбе, полагали, что подойти к затерянному среди болот подворью можно только с одной стороны. Но они упустили из виду, что лето было жарким, берега реки подсохли, и кроме означенной тропинки болото можно было пересечь ещё в нескольких местах. К тому моменту когда отряд под командой Сайто подошёл к мосту, Одзава и его помощники уже отыскали два обходных маршрута.
Положившись на дозорного у дороги, заговорщики выставили возле усадьбы всего двух часовых. Их скрутили без лишнего шума и оставили в камышах. Ограда давно обветшала, и проникнуть в заросший двор не составило труда.
Незадолго до заката, когда солнце уже стояло низко над горизонтом, разделённый на три группы отряд занял позиции вокруг большого дома. Сайто с лучшими бойцами должен был атаковать с бокового входа, сгоняя заговорщиков в противоположный конец дома. Вторая группа шла за ними в качестве подкрепления. Остальным предстояло перекрывать второй вход и задерживать тех, кто попытается выбежать во двор.
Кэнсину и ещё двум полицейским мечникам достался ближайший восточный угол здания. Сайто ничуть не обманывался насчёт его состояния, но, окинув его напоследок насмешливым взглядом, буркнул нечто в том духе, что Баттосаю достаточно будет стоять здесь и отпугивать врагов одним видом.
Кэнсин проглотил эту колкость. Его кепи с фальшивой причёской погибло, затоптанное в драке в доме Такани, а при рыжих волосах скрывать шрам уже не имело смысла. Поэтому на захват усадьбы он вышел в своём настоящем виде, и Сайто был, пожалуй, прав – вид легендарного хитокири, даже без оружия, мог сыграть на руку нападающим.
-
-
25.03.2018 в 09:46Грохот выбитой двери прозвучал в тишине, как пушечный выстрел, отбивающий время.
Сайто и остальные ринулись в дом. Сейчас они не походили на волков – быстрые, подвижные фигуры в чёрных мундирах, ныряющие в дверной проём, напоминали скорее стаю хорьков, запущенных в курятник, полный сонных и ни о чём не подозревающих птиц. И так же, как налёт хорьков на курятник, это нападение обещало быть стремительным и кровавым. Очень кровавым.
Внутри поднялся многоголосый крик. Несколько суматошных выстрелов, прозвучавших из глубины дома, утонули среди воплей ярости, удивления и боли. Вторая группа двинулась от западной ограды, охватывая двор широкой дугой. Из окон опять затрещали разрозненные выстрелы, но никто из полицейских не упал. Сайто знал, что делал, выбирая место и время для атаки: при низком солнце, бьющем прямо в глаза стрелкам, попасть в кого-то можно было разве что случайно.
Кэнсин кусал губы до крови, чтобы не сорваться и не броситься в дом. Он обещал Сайто не лезть в бой, и это было разумное требование. Если мальчишка был там, то отыскать его в сумятице всё равно не было шансов – но находясь там, Кэнсин мог помешать кому-то из своих, а сейчас, когда на кону стояла жизнь заложницы, каждая помеха могла стать решающей для исхода дела.
Минута или две, пока в доме шла ожесточённая рубка, показались ему вечностью. Потом из-за дырявых сёдзи на галерею начали вываливаться люди – с оружием и без, одетые и в исподнем, окровавленные, растрёпанные, с безумными глазами. Спотыкаясь, они бежали к ограде, и здесь их перехватывали полицейские, оставленные на страже. Вооружённых глушили обратными сторонами мечей, раненых и безоружных вязали на месте.
Не вынимая сакабато из ножен, Кэнсин ударил одного из беглецов поддых, другого стукнул по затылку. Оба свалились в сухую траву. Кэнсин побежал дальше, вглядываясь в лица связанных и беспамятных заговорщиков, – но мальчика среди них не было.
В мешанину ударов, проклятий и предсмертных стонов вдруг врезался тонкий отчаянный вскрик. Кэнсин бросился на звук, обогнул высохший на корню куст – и в углу двора, за прикрытием зарослей, увидел двоих.
Мужчина в строгом тёмном хаори, с мечом в руке, быстрым шагом шёл к ограде. Рядом с ним, спотыкаясь, семенила девушка в когда-то нарядном, а теперь грязном и засаленном платье. Её руки были связаны за спиной, длинные чёрные волосы растрёпаны, воротник платья зажат в кулаке мужчины, который тащил девушку за собой, как упирающуюся собаку на поводке.
У Кэнсина потемнело в глазах. Сакабато прыгнул в руку, как живой. Забыв об обещании не вмешиваться и обо всём на свете, не видя ничего, кроме тонкой фигурки в светлой одежде, тщетно рвущейся из грубой хватки, он бросился к ней. Спина похитителя уже была близко; будь у него настоящий меч – он развалил бы эту спину надвое, от шеи до поясницы...
Мужчина резко развернулся и притянул девушку к себе. Обнажённое лезвие меча прижалось к её горлу.
– Стой! – окрик заставил Кэнсина окаменеть на месте. – Не двигайся, или ей конец.
Девушка глухо всхлипывала; рот у неё был завязан платком. Кэнсин смотрел на неё широко раскрытыми глазами.
Наваждение, бросившее его в необдуманную погоню, развеялось. Такани Мэгуми было лет пятнадцать на вид, и даже сейчас, несмотря на припухшие от слёз веки и покрасневшие глаза, её нежное лицо поражало красотой. Но она ничем не походила на Томоэ. Ни единой чёрточкой.
А вот лицо того, кто держал меч у её шеи, было знакомым. Настолько знакомым, что Кэнсин не поверил своим глазам. У него просто в голове не укладывалось, что этот человек мог оказаться одним из заговорщиков и похитителем юных девушек.
– Кода Гэндзиро, – выдохнул он, надеясь, что всё-таки ошибся.
– Ни шагу дальше, Химура.
Сомнения развеял даже не голос, много раз слышанный в прошлом, а узнавание, промелькнувшее на лице мужчины.
– Меч на землю, – приказал Гэндзиро. – Я знаю, на что ты способен, так что не пытайся обмануть. Одно неверное движение – и она мертва.
Кэнсин бросил сакабато на землю.
– Кода, – он поднял безоружные руки, – что всё это значит? Какое отношение ты имеешь к этим людям?
– Это мои люди.
Кэнсин оглушённо мотнул головой.
Кода Гэндзиро... Комори Гэндзабуро. Таинственный покупатель, вымогавший у Такани снадобье, которое превращает людей в одержимых бойцов, не чувствующих боли и не знающих страха...
– Господин Химура! – крикнули сзади. Кто-то из полицейских бежал к нему; Кэнсин резко вскинул руку.
– Не нападать! – заорал он в ответ. – Заложница у него!
– Нет времени на разговоры, – Кода окинул взглядом двор, где затихала схватка, и попятился к ограде. Мэгуми опять споткнулась, чуть не налетев на меч. На ногах у неё не было обуви – только почерневшие от грязи, изорванные таби.
– Кода! – Кэнсин шагнул за ним. – Я не верю, что это всё дело твоих рук. Что с тобой случилось? Мы ведь были на одной стороне!
– Здесь не место для долгих бесед, – Кода уже стоял у пролома в ограде, прижимая девушку к себе. – Скажу одно: из нас двоих не я сменил сторону и предал прошлые убеждения. Желаешь объясниться – вспомни, где мы в последний раз виделись в Киото, и приходи в такое же место. Приходи один, если хочешь ещё раз увидеть её живой. И этим полицейским шавкам скажи, что если вздумают преследовать меня – сначала найдут на дороге её голову.
Миг – и он исчез в проломе вместе с Мэгуми. Только качающийся тростник обозначил место, где они скрылись в зарослях.
– Господин Химура! – Полицейский, осмелев, подбежал к нему. – Вы не пострадали?
Кэнсин покачал головой и подобрал сакабато.
Кода... Как это могло произойти?
– Химура! – Сайто подошёл быстрым шагом, с хрустом приминая траву. На воротнике у него была кровь, но лицо по-прежнему хранило бесстрастное выражение, и папироса в уголке рта попыхивала с той же размеренностью. – Ты видел заложницу?
– Да, – Кэнсин заткнул сакабато за пояс. – Она жива, её увёл предводитель этих парней. Он ушёл через болота и велел передать, что убьёт девушку, если попытаемся преследовать.
– Ясно, – лицо Сайто не дрогнуло, но папироса затлела ярким красным огоньком. – Разглядел его? Сможешь опознать?
– Хоть сейчас. – Губы против воли сложились в горькую усмешку. – Кода Гэндзиро, бывший вассал клана Тёсю. Родом из Хаги, возраст что-то около двадцати пяти. Патриот, офицер Кихэйтай, участник обороны Тёсю и войны Босин. – Кэнсин поднял голову и посмотрел в глаза Сайто. – Мой... наверное, друг. По крайней мере, я так думал.
– Ясно, – повторил полицейский. – Успели поговорить, значит?
– Обменялись парой слов. Похоже, он сильно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз.
– Что-нибудь важное сказал?
– Только то, что "Самбякудзю" – его люди. – Кэнсин небрежно пожал плечами. – А в остальном – ничего существенного.
Сайто разочарованно отвернулся.
– Ладно, – процедил он, грызя папиросу. – Мы взяли достаточно этих "зверей" живыми. И, кстати, – он обернулся через плечо, – мальчика там опять не было.
Глава 7
Храм был воздвигнут недавно – после войны. При свете дня можно было бы увидеть и яркую, не успевшую потускнеть от дождей черепицу на кровле святилища, и свежую краску на столбах тории, и молодой бамбук у колодца для омовения. Сейчас в свете ущербной луны отчётливо белели только спины каменных вепрей, охраняющих вход в священное место.
Этих зверей редко ставили на страже у святилища. Прожив в Киото четыре года, Кэнсин повидал множество храмов, которые защищали от злых духов каменные лисы, львы или божественные псы-комаину. Но только один храм старой столицы охраняли статуи вепрей.
Святилище Го-о у западной стены императорского дворца. Место сбора войск клана Тёсю в злополучный день атаки на ворота Хамагури.
Место, где он в последний раз видел Коду Гэндзиро в Киото перед тем, как началось сражение.
Они оба выжили в тот день. Кэнсин по приказу Кацуры скрылся в Оцу, а Гэндзиро вернулся в Тёсю. Кэнсин слышал потом, что его жизнь висела на волоске: за нападение на дворец руководство клана расплачивалось головами зачинщиков мятежа. Но Кода отделался тюремным заключением – и снова встретил Кэнсина уже в рядах Кихэйтай, обороняя Тёсю от армии сёгуна.
Они так и не стали друзьями в полном смысле слова – Кэнсин не умел дружить тогда и не научился сейчас. Но они были соратниками. Они вместе сражались на берегах Осима, в проливе Бакан и под стенами Кокура. Рисковали жизнью друг за друга – просто и буднично, не считая, кто кому остался должен за вовремя протянутую руку или отведённый вражеский удар.
Сейчас Кода ждал его в храме с заложницей. И, скорее всего, собирался убить. Как уже пытался убить чужими руками у рощи Куроянаги.
На сожаления не было времени – но где-то на донышке сознания, как камешек в сандалии, засел недоумённый вопрос: как это могло получиться? Как же так вышло, что Синсэнгуми, злейшие враги, теперь оказались с ним на одной стороне, а бывший товарищ по мечу – на другой?
– Химура? – В ночной тишине, нарушаемой лишь пением цикад, спокойный голос из святилища разносился далеко. – Я ждал тебя.
Кэнсин выдохнул, принуждая себя забыть обо всём, кроме дела.
– Я пришёл за госпожой Мэгуми. Где она?
– Рядом со мной. А ты стой, где стоишь, если не желаешь ей смерти.
Кэнсин замер, немного не дойдя до ворот. С того места, где он остановился, была видна только середина храмового двора в просвете тории да колодец под навесом у входа.
Каменные вепри молча смотрели на него, опустив клыкастые морды к земле.
– Знаешь, чей это храм? – Судя по голосу, Кода стоял слева от входа, скрываясь за оградой.
– Как бы я нашёл его, если бы не знал? – отозвался Кэнсин. – Это святилище Вакэ-но Киёмаро. Все, у кого я спрашивал о храме с вепрями, указывали на это место.
– А знаешь, почему его стерегут вепри?
Кэнсин шевельнул здоровым плечом. Ему были безразличны храмовые статуи, но он полагал, что если Коде хочется поговорить – пусть говорит. Он и сам был бы не прочь потянуть время, чтобы осмотреться.
-
-
25.03.2018 в 09:48– Поэтому – "Триста зверей"? – спросил Кэнсин, когда Кода умолк.
– Да. Триста могучих зверей, которые встанут на защиту императора и завершат дело, которое мы начали у храма Го-о в Киото.
Кэнсин вздохнул.
– Кода, война уже окончена. От кого ты собираешься охранять императора?
– Окончена? – невидимый собеседник с горечью рассмеялся. – О, да, договорившись с Айдзу и бросив кость Волкам Мибу, мы остановили кровопролитие. Но разве мы добились того, ради чего воевали? Наш клан распущен, наши земли отошли государству. Воины, чьи мечи сокрушили сёгунат, прозябают на денежных подачках от правительства. А рядом с императором – негодные советники, которые забыли о благе нации и хотят превратить Японию в жалкое подобие Америки или Британии. Вот от кого надлежит охранять его величество.
– По-твоему, – очень спокойно проговорил Кэнсин, – советник Кидо тоже забыл о благе нации?
– Ничего личного, Химура. Не забывай, Кацура был и моим другом. Но он повинен в роспуске Кихэйтая. И он усерднее всех добивался упразднения кланов и княжеских наделов. Он дважды предал меня – как самурая Тёсю и как офицера Кихэйтая.
– Кода, – против ожидания, Кэнсин не чувствовал в себе гнева – только бесконечное сожаление. – Ты заблуждаешься, путая нацию и клан, благо страны и благо княжеской семьи. Но дело даже не в этом. Твои "триста вепрей" – всего лишь молодые дураки, которым так легко заморочить голову громкими лозунгами и ядовитыми зельями. Ты толкаешь их совершать убийства, а сам остаёшься в тени. Будь твоя цель сколь угодно высокой и благородной – этими делами ты уже замарал её.
– Почему же? – было слышно, как Кода усмехнулся. – Дзуйдзан вымостил свою дорогу убийствами во имя "небесного правосудия". Кацура сделал то же самое. И цели, к которым они стремились, не потускнели от крови.
– Господин Кацура, – Кэнсин с трудом разжал руку, стиснувшую ножны меча, – не посылал своих людей на смерть. И не травил их снадобьями до потери рассудка.
– Конечно. Ему это и не требовалось, ведь у него был ты. К сожалению, у меня нет столь же искусного бойца. А лекарства Такани, хоть и придают силы, но слишком дорого обходятся для здоровья. И всё же каждый из моих людей согласился на это добровольно. Умереть, сражаясь за великую цель, без боли и без страха – это ли не завидный конец?
– А госпожа Мэгуми? Её ты тоже причислишь к добровольным жертвам? – Кэнсин вскинул голову. – Выходи, Кода. Я хочу взглянуть тебе в глаза.
Несколько секунд было тихо. Потом от тени ограды, рассекающей двор за воротами на светлую и тёмную половины, отделилась и скользнула по гравию чёрная вытянутая полоса.
– Нет, – сказал Кода Гэндзиро, входя под арку тории вслед за своей тенью. – Она не будет добровольной жертвой. Она будет просто жертвой глупости и трусости своего отца. Предатель должен понести расплату. Такани поплатится дочерью.
Он отступил в сторону, и в просвете тории показалась Мэгуми.
Она плелась семенящими шажками, слишком мелкими даже для женской походки. Приглядевшись, Кэнсин понял, что у неё связаны щиколотки – короткими путами наподобие лошадиных, что позволяют передвигать ноги, но не дают бежать. Руки девушки были стянуты за спиной, рот завязан платком. Кэнсин успел удивиться тому, как покорно она следует за похитителем, – а потом увидел, кто идёт за ней по пятам.
Мальчик. Тот самый, из "Сэкихотай".
У него в руках снова была винтовка – может быть, та же, с которой он охотился на Кацуру. И тёмные вихры опять стягивала повязка. Наверняка красная. Он шёл, не глядя по сторонам, и Кэнсина как будто не заметил. Ствол его винтовки смотрел Мэгуми в спину.
– С Саноскэ ты уже знаком, верно? – Кода с улыбкой взглянул на мальчика. – Правда, он не представился тебе при встрече, но это не от недостатка вежливости. Просто он ненавидит Исин Сиси. Особенно тех шишек из Сацума, заседающих в новом правительстве, что казнили Сагару Содзо за то, что он якобы сеял беспорядки, обещая крестьянам снижение податей. О том, что это обещание дали сами сацумцы, все промолчали, свалив свою ошибку на Сагару. С тех пор Саноскэ жаждет поквитаться за командира, убив кого-нибудь из Патриотов, и я обещал предоставить ему такую возможность.
– Госпожа Мэгуми не имеет никакого отношения к Патриотам. Как и к людям, приговорившим "Сэкихотай".
– Разумеется, – Кода вышел из-под тории. – Я же сказал, она умрёт по другой причине. И, если ты не будешь делать глупостей, это произойдёт не сегодня. Брось меч, Химура. Нет, не на землю, а мне в руки.
Кэнсин вытащил из-за пояса сакабато. От Коды его сейчас отделяли каких-то десять шагов. Сразить его не составило бы труда, даже с одной здоровой рукой, но винтовка Саноскэ сводила на нет все преимущества. Кэнсин не был уверен, сможет ли мальчишка выстрелить в спину Мэгуми – но рисковать не мог.
Кода вскинул руку и поймал брошенный меч. Привычно повернул его рукоятью направо, потянул, на четверть высвобождая клинок из ножен...
Даже в полутьме было видно, как расширились его глаза, когда клинок блеснул в лунном свете заточкой по вогнутой стороне.
– Что это? – удивился Кода.
– Я поклялся что больше никогда не убью, – спокойно сказал Кэнсин. – Этот меч – мой обет.
Ему показалось... нет, Саноскэ действительно чуть повернул голову в его сторону. Но выражение его лица было неразличимо.
– Вот как, – медленно проговорил Кода. – А я-то думал, что ты в тот раз ударил Саноскэ тыльной стороной клинка. Ещё удивился, что в тебе проснулось милосердие. Хитокири Баттосай не был так мягок.
Он вложил сакабато в ножны и бросил оружие себе за спину, на выбеленный лунным светом гравий двора. Неторопливо обнажил свой меч и встал рядом с Мэгуми. Зеркально-гладкое лезвие блеснуло у её белой шеи, как луч чистого серебряного света.
– Саноскэ, он твой, – бросил Кода.
Мальчик шагнул вперёд. Дуло ружья повернулось в сторону Кэнсина. Руки у Саноскэ не дрожали, крепко обнимая цевье, а целиться с такого расстояния и не требовалось.
"В Киото меня знали как хитокири Баттосая. Если ты ненавидишь Исин Сиси, то я заслужил твою ненависть".
Оправдываться было поздно и бессмысленно. Да и что он мог сказать этому ребёнку, так рано узнавшему взрослую боль утраты? "Я не убивал того, за кого ты хочешь мстить?" Жалкая отговорка. Он пролил слишком много крови на службе у Исин Сиси. Пусть не крови Сагары Содзо – но руки хитокири Баттосая были не чище, чем руки тех, кто уничтожил "Сэкихотай". И какое право он имел просить о снисхождении?
"Убивать из винтовки легко, правда? Только прицелиться и нажать на спуск. Можно убить многих, даже не осознавая, что делаешь".
Кэнсин опустил веки.
Он знал по себе, как впечатывается в память взгляд первой жертвы. И как потом по ночам смотрят в душу мёртвые зрачки убитого тобой человека.
Он не хотел, чтобы Саноскэ снились его глаза.
Цикады заливались так, что в общем хоре невозможно было различить отдельные голоса – серебристое журчание накатывало волнами, как хрустальный прибой.
Потом Кэнсин услышал короткий выдох, словно от внезапной боли.
– Саноскэ? – в голосе Коды прозвучало такое удивление, что Кэнсин открыл глаза.
Мальчик стоял, угрюмо набычившись, и дуло его винтовки смотрело в землю.
– Саноскэ, – мягко проговорил Кода. – Ты ведь хотел отомстить.
– Не так, – чуть слышно буркнул Саноскэ. Облизнул губы и повторил громче: – Не так.
– Тебя смущает, что он безоружен? Напрасно. Поверь, даже без меча Баттосай опасен, как змея.
– Всё равно, – Саноскэ помотал головой и опустил винтовку. – Так нельзя.
– Да пойми ты, с ним невозможно сражаться на равных! Если бы не заложница, он расправился бы с нами шутя.
– Я понимаю. – Глаза мальчика заблестели угрюмо и зло; Кэнсин мог бы поспорить, что ему вспомнилось сегодняшнее утро на тюремном дворе. – Но стрелять так – не буду.
– Из-за этого человека, – Кода сузил глаза, – мы не смогли покарать Кацуру. Из-за него нам пришлось отдать девятерых, чтобы убрать Хидзикату. Из-за него и из-за этого предателя Такани половина наших людей попала в руки полиции. И ты всё ещё считаешь его достойным сострадания?
– Я не... – Саноскэ гневно вскинул голову. – Я не сострадаю! Мне на него плевать! Я просто хочу, чтобы всё было по-честному.
– Хорошо, – процедил Кода. – Тогда стой здесь и смотри.
И оттолкнул Мэгуми в сторону Саноскэ. Девушка не удержалась на ногах, глухо вскрикнула сквозь кляп, падая на жёсткий гравий. Саноскэ неловко затоптался рядом с ней, оглянулся на Коду, но тот уже шёл к Кэнсину, ступая так мягко, что камни почти не хрустели под его ногами.
Кода, как и Кацура, обучался стилю Синдо Мунэн. В прошлые годы Кэнсин имел возможность оценить его мастерство и убедиться, что он не зря получил уровень мэнкё и место инструктора в эдосской школе. С мечом Кэнсин выстоял бы против него, несмотря на рану. Без меча рассчитывать было не на что. Вопрос заключался лишь в том, удастся ли добраться до сакабато прежде, чем противник настрогает его, как рыбу для праздничного стола...
Кода крикнул и бросился в атаку. Места хватало, чтобы увернуться, но Кэнсину надо было идти вперёд, а не назад – и он рванулся навстречу удару, уже в движении падая на колено.
Лезвие стригнуло воздух над его макушкой. Маленький рост иногда бывает преимуществом; но Кода не был бы мастером, если бы позволил поймать себя на этот трюк дважды.
-
-
25.03.2018 в 09:49– Хватит бегать, – тихо сказал он. – Прими смерть достойно.
– Ты, может быть, удивишься, – Кэнсин отступил ещё на шаг, держась по другую сторону статуи, – но я не считаю смерть от твоей руки достойным концом.
И улыбнулся про себя – от Коды так и полыхнуло слепящей белой яростью. Теперь главное было удерживать его внимание на себе, не давать отвлекаться...
...потому что там, за спиной, что-то происходило; но он боялся вслушиваться слишком глубоко, чтобы не рассредоточить внимание.
Кода скользнул ближе, запирая его между храмовой оградой, столбом тории и статуей. Кэнсин попятился к ограде, притворяясь, что загнан в угол, – и оттолкнулся подошвой ноги от стены, добавив себе разгона для прыжка.
Кода не успел нанести удар – Кэнсин перелетел через каменного вепря, удлинил приземление кувырком и вскочил на ноги уже напротив тории. Одно плохо – от каскада быстрых движений в глазах всё поплыло. Тело очень не вовремя напомнило о том, что он ещё не готов к настоящему бою; и Кэнсин потратил ещё несколько мгновений на то, чтобы побороть головокружение...
Летящий сбоку клинок вспыхнул серебром на свету. Кэнсин метнулся в сторону тории, но недостаточно быстро.
Боль змеиным языком лизнула бедро. С разбега он ещё преодолел несколько шагов, но раненая нога подкосилась, и он упал на колено. Горячая кровь потекла в штанину, по белому гравию поплыли тёмные пятна.
Отброшенный сакабато лежал в каких-то десяти шагах от его вытянутой руки. Но дотянуться до него было так же невозможно, как до другого берега Ёдогавы. Уже не торопясь, Кода приблизился и занёс меч.
Кэнсин смотрел только на лезвие. Смотреть в лицо бышему другу не хотелось даже в последнюю минуту жизни.
– Ну, всё, хватит, – сказал ломкий юношеский голос. И знакомая тень встала между ним и поднятым мечом.
– Хватит, – повторил Саноскэ. – Не надо, господин Кода.
И добавил то, что Кэнсин совсем не ожидал услышать:
– Это... не то, чего хотел бы капитан Сагара.
Меч в руках Коды дрогнул, но не опустился.
– Уйди, Саноскэ.
Мальчик засопел, нагнул голову, но не двинулся с места.
Через его плечо Кэнсин увидел, как лицо Коды застыло, словно льдом взялось. Руки напряглись, кисти плотнее сдвинулись на рукояти меча; он уже видел перед собой не упрямого мальчишку, а ещё одну преграду на пути клинка.
В тот миг, когда Кода размахнулся, Кэнсин сгрёб с земли пригоршню гравия и швырнул в него.
Несколько камешков ударили Саноскэ по затылку, но едва ли хоть зацепили его сквозь густые чёрные вихры. А вот Кода получил острыми камнями по лицу и с проклятием отшатнулся, скомкав удар. Урон был невелик – не больше пары царапин, но этого хватило, чтобы падающий меч разминулся с головой Саноскэ.
Пока Кода озирался, Кэнсин оттолкнулся от земли и рывком бросил тело в ворота, как рыба преодолевает речной порог. Услышал гневный крик за спиной, но не позволил себе оглянуться. Ещё один перекат, ещё один красный размазанный след на гравии – и пальцы вытянутой руки сомкнулись на ножнах сакабато.
Прохлада полированного дерева под ладонью придала сил. Обдирая кожу о гравий и не чувствуя боли, Кэнсин развернулся на колене, перебросив меч в левую руку.
Кода, уже подбежавший с мечом наголо на расстояние атаки, резко остановился. Глядя на Баттосая, замершего в низкой стойке на колене, с мечом в позиции для иаи, он сам застыл – словно человек, обнаруживший, что вокруг его босой ноги незаметно обвилась гадюка.
– Саноскэ, – негромко позвал Кэнсин. – Отойди в сторону, пожалуйста.
Мальчик деревянно кивнул и шагнул назад. Чуть оступился – каменная крошка под его сандалией громко скрипнула, и в ту же секунду Кода бросился вперёд.
Кэнсин ударил навстречу, резко выпрямляя колени, посылая меч вперёд мгновенным усилием всего тела, превращённого в скрученную стальную пружину.
Сила столкновения развернула его вбок, выбивая из равновесия; он неловко свалился на раненое бедро – и какое-то время не видел и не слышал ничего, кроме темноты и оглушительной боли.
Когда сквозь кромешный мрак снова забрезжило лунное мерцание, Кэнсин понял, что лежит на спине на колючем и жёстком гравии, а к ране прикасается что-то холодное и мокрое, чуть смягчая пылающую изнутри боль.
– Госпожа Мэгуми? – изумлённо пробормотал он, различив в полутьме нежный овал девичьего лица. – Что вы делаете?
– Мой отец – врач, – Мэгуми всхлипнула и размазала слёзы рукавом. – Я остановила кровь, но это ненадолго. Вам нужна помощь.
У неё на руках были тёмные следы от пут, в длинные волосы набились сухие травинки. Как она смогла освободиться?
– Саноскэ? – позвал он, догадавшись.
– Здесь, – откликнулся хмурый голос сбоку.
Кэнсин повернул голову. Кода лежал у ног каменного вепря; рядом с ним на корточках сидел Саноскэ.
– Вы его не убили, – сказал он. – А я думал, вы всё врёте про клятву.
Кэнсин только усмехнулся. С помощью Мэгуми ему удалось приподняться и сесть у подножия другой статуи. В голове немного прояснилось, но встать он не мог – ноги не держали.
– Саноскэ, – он прикрыл глаза. – Могу ли я попросить тебя об услуге?
– Ну? – мрачно отозвался тот
– Проводи госпожу Мэгуми домой. Пожалуйста.
– А как же вы? – встревожилась девушка.
– Я скоро встану, – Кэнсин улыбнулся: это была почти правда. – Не бойтесь, мне нужно только немного отдохнуть. А госпожу Мэгуми ждёт отец.
– А если... – Саноскэ оглянулся на Коду.
– Обещаю, что я его не убью, – а это была уже чистая правда, разве что неполная. Но детей надо было убрать отсюда любой ценой – как можно быстрее и как можно дальше.
Мальчик насупился, но всё-таки кивнул и подошёл к Мэгуми.
– Ну... пойдём, что ли?
– Идите, – Кэнсин решительно отцепил пальцы девушки от своей одежды. – Поторопитесь.
Мэгуми опять захлюпала носом, но поднялась. Кажется, она ему не поверила, но страх перед Кодой и беспокойство за отца пересилили.
Кэнсин смотрел им вслед, и улыбка не сходила с его лица. Боль никуда не делась, просто она больше не имела значения. Ночь звенела слаженным хором цикад и пахла поздними магнолиями, а не кровью.
Тряпка, которой Мэгуми перевязала ему бедро, медленно промокала. Он попытался затянуть узел потуже, но добился лишь того, что боль усилилась, отдаваясь в ране с каждым ударом сердца. Это было хорошо – боль держала его в сознании, не давала снова погрузиться в забытье. Это было плохо – боль вытягивала силы, превращая мышцы в студень. Надо было встать, добраться до колодца и напиться, но он не мог заставить себя пошевелиться.
Может быть... может быть, ему и впрямь надо просто отдохнуть...
Он витал где-то между явью и обмороком, из чистого упрямства держа глаза открытыми, когда с другой стороны тории раздался шорох.
Кода пошевелился и сел, держась за грудь. Повёл вокруг себя мутным взглядом, словно пьяный, не успевший проспаться. При виде Кэнсина его рука непроизвольно дёрнулась к поясу, нащупывая рукоять вакидзаси. Его меч лежал там же, где Кода его выронил – под аркой тории, рядом с тёмнеющим на гравии кровавым пятном.
– Ты... – прохрипел Кода. – Почему ты меня не убил?
– Я больше не хитокири. – Пересохшие губы словно бумагой оклеили. – Я больше никого не убью.
Кода уронил голову на руки и долго не шевелился.
Когда он поднял голову, его лицо было маской чистой, беспримесной ненависти.
– Ты... посмеялся надо мной.
Он ухватился рукой за основание статуи и поднялся на ноги. Постоял, слегка покачиваясь, и побрёл к воротам. Наклонился, подобрал меч.
– Ты... – Он говорил сипло, словно его душили. – Ты думал, я не перенесу позора? Хотел не только победить меня, но и унизить?
Плохо, подумал Кэнсин. Он так ничего и не понял. Он чуть не убил Мэгуми, чуть не сделал убийцей Саноскэ, но думает только о том, что потерял лицо, не справившись с раненым и безоружным противником.
Почему законы, когда-то бывшие законами чести, превратились вот в это? Почему такие люди, как Кода, до сих пор слепо повинуются этим законам?
А может быть, дело не в понятиях о чести, а в том, что нельзя до бесконечности оправдывать себя. Убивая, обманывая, предавая ради цели, которую ты считаешь великой, нельзя думать, что это не делает тебя убийцей, обманщиком и предателем. Цель – это цель, а ты – это ты, и всё, что ты сделал, остаётся с тобой навсегда.
– Что ж, – Кода почти шептал, – твоя взяла. Я не могу жить с таким пятном на чести. Но прежде чем умереть, я убью тебя.
Кэнсин молча смотрел, как он приближается. Боль в ноге притупилась, но слабость по-прежнему сковывала тело, словно его запеленали в мокрые холсты. Луна опустилась и теперь смотрела из-под перекладины ворот жёлтым миндалевидным глазом. Морда каменного вепря, освещённая сбоку, казалась насмешливой, приоткрытая клыкастая пасть словно улыбалась.
– Гэндзиро, – Кэнсин прислонился затылком к прохладному камню, подставляя лицо ночному ветру. – Ты не понял главного. Киёмаро чтят не за то, что он был отмечен богами, а за то, что он сказал правду. Будь он лжецом, он не стоил бы ни помощи богов, ни поклонения людей. А ты пытался воплотить свою мечту с помощью лжи и крови.
– Замолчи.
– Нет. Я не успел спросить ещё кое о чём. Ты собрал целый отряд, вооружил его, покупал лекарства у Такани, платил шпионам – на какие средства? В прошлые годы ты не был так богат.
– Не твоё дело!
– Пожалуй, уже не моё, – согласился Кэнсин. – Но те, кого ты звал на борьбу с недостойным правительством – эти люди знали, кто платит за их еду и винтовки? Не один ли из тех, кого они так ненавидели?
– Ты... – Кода вдруг выдохнул и разом взял себя в руки. Почти спокойно вскинул меч. – Ты этого уже не узнаешь.
Наверное, он казался сам себе значительным. Карающей дланью Хатимана или Фудо-мё-о. По поднятому клинку струился лунный свет, и это было даже красиво. Но Кэнсин в эту минуту видел только два уплывающих в темноту лица.
Девочка, которая не умрёт под мечом, как Томоэ.
Мальчик, который не станет убийцей, как Баттосай.
Две юные жизни, которые не оборвались и не сломались в эту ночь. О чём ещё было сожалеть?
-
-
25.03.2018 в 09:50Так ходят кошки.
И волки.
Он открыл глаза. Кода отпрыгнул назад, перетёк в защитную "тёмную" стойку, и Кэнсин не мог понять, чего больше в его лице – разочарования от неудавшейся мести или радости от того, что перед ним наконец был достойный противник.
– Вассал клана Тёсю, командир отряда "Самбякудзю" Кода Гэндзиро, школа Синдо Мунэн! – выкрикнул Кода.
Из-за спины Кэнсина вылетел окурок. Скрипнул гравий под подошвой форменного ботинка, почти неслышно шурхнула сталь, выходя из ножен.
– Бывший вассал Айдзу, – скучным голосом проговорил Сайто, вытягивая правую руку и отводя левую с мечом назад. – Командир третьего отряда Синсэнгуми Сайто Хадзимэ, школа Мугаи.
– Что? – растерялся Кодо.
И упал.
Сайто резким взмахом отряхнул лезвие и убрал меч в ножны. Посмотрел на Кэнсина с таким презрительным неодобрением, что тому захотелось провалиться сквозь землю.
– Где девушка?
Кэнсин перевёл дыхание.
– Пошла домой. А как ты узнал про это место?
Сайто криво усмехнулся.
– Три часа времени, двенадцать арестованнных и немного фантазии. Фурутака кололся дольше.
Глава 8
– Омура скончался сегодня утром. Заражение крови. – Кацура не удержался от вздоха. – Мацумото сделал всё, что мог, но врачи не всесильны, к сожалению.
– Примите мои соболезнования, – Кэнсин поклонился, насколько мог, сидя на постели. – Он был выдающимся человеком.
– В том-то и дело. Из всех, кто может заменить Омуру на посту военного министра, нет человека с такой же широтой мыслей и взглядов. Разве что Ямагата мог бы стать ему достойным преемником. Но Сайго, конечно, будет продвигать Это Симпэя... – Кацура покачал головой. – Ладно, довольно политики на сегодня. У меня есть и хорошая новость: инспектор Найто поправится.
– Неужели?
– Врач уже ручается за его жизнь. И, между нами говоря, я был совершенно уверен, что он выкарабкается.
– А я даже не надеялся, – признался Кэнсин, – но рад, что ошибся.
Кацура усмехнулся.
– Я знал Хидзикату ещё до того, как он подался в Киото и собрал свою волчью стаю. В Эдо он был самым упрямым и жадным до знаний учеником из всех, кто когда-либо брал в руки меч. Пожалуй, во всей столице не осталось додзё, где он не напросился бы на урок-другой. Для меня и людей моего круга меч был предметом гордости и знаком нашего высокого положения. Для него – мечтой, к которой он шёл с тех пор, как научился ходить. И если бы такой человек умер от шальной пули, это была бы слишком злая насмешка судьбы. Люди, подобные ему, должны умирать от меча. Ну, или от старости.
– Возможно, – не стал спорить Кэнсин. Хотя ему хотелось надеяться, что смерти от меча тоже уйдут в прошлое.
– Сайто... то есть, Фудзита передавал тебе привет, – продолжал Кацура. – Он вообще-то собирался тебя навестить, но в ближайшее время не сможет, поскольку сидит под арестом.
– Оро? – Кэнсин распахнул глаза. – За что?
– А там вышла совершенно удивительная история. Когда Хидзикату подстрелили, Мацумото-сэнсэй как раз находился при Омуре и не мог его оставить. К Хидзикате послали врача из дома Сайго, но выяснилось, что операцию провести он не может. В общем, пока отдел по особо тяжким готовился к штурму Гамаока, Сайто взял за шиворот Такани, сам привёл его к раненому и клятвенно пообещал, что предоставит ему либо живую дочь, либо головы всех её обидчиков, если сэнсэй совершит небольшое чудо и вытащит Хидзикату с того света. Пока Сайто проводил свою операцию в Гамаока, Такани проводил свою, и оба преуспели. Правда, Мэгуми спас ты, так что оба – и Сайто, и Такани – считают, что за ними должок.
– Понятно. А почему он под арестом?
– А потому что – только не падай – Хидзиката сегодня утром, едва открыв глаза, назначил ему взыскание и трое суток ареста за то, что Сайто без разрешения и следственной необходимости выпустил Такани из-под стражи. – Кацура фыркнул. – Времена меняются, Химура-кун, а люди всё те же.
– Нет, – возразил Кэнсин, разом растеряв веселье. – Люди тоже меняются, господин Кацура. И куда сильнее, чем я мог себе представить.
Кацура тоже помрачнел.
– Некоторые сообщники Коды ещё на свободе, но без его руководства они мало чего стоят. К тому же, все их запасы лекарств хранились в усадьбе Гамаока. Думаю, организованных нападений больше не будет.
– Скорее всего, – согласился Кэнсин. – Но меня больше беспокоят не сообщники, а тот, кто стоял за Кодой.
– А ты уверен, что за ним кто-то стоял?
– Лекарства. Оружие. Сведения. Для этого нужны большие деньги. "Триста зверей" не могли сделать всё это сами. У Коды был сообщник... вернее, покровитель. Кто-то достаточно высокопоставленный, чтобы получить выгоду от вашей смерти и перестановок в правительстве.
– Это твои догадки?
– Не только. Кода почти признался, что ему помогает кто-то из верхов. Правда, не назвал имени.
– Имени он мог и не знать, – Кацура вскочил и прошёлся по комнате. Как только он отставлял трость, его походка снова становилась пружинисто-вкрадчивой, как на сиаидзё – европейские манеры не могли вытеснить привычки, отшлифованные годами занятий. – Никто из высших чиновников, замешанных в заговор такого масштаба, не открылся бы исполнителю напрямую. Такие вещи делаются через подставных лиц.
– Значит, у вас по-прежнему есть враг в правительстве. Кто-то, кто умеет устранять неудобных друзей чужими руками.
Кацура резко развернулся от окна.
– Неудобных друзей? – повторил он странным голосом. – Почему ты так сказал?
– Потому что... – Кэнсин прикрыл глаза: свет лампы казался слишком ярким. – Простите, господин Кацура. Я неверно выразился. Я думал про Коду. Мы ведь знали друг друга... довольно давно. И вчера в храме мне показалось, что он до последнего момента не хотел браться за оружие. Оттягивал, как мог, ту минуту, когда ему придётся убить меня. Я подумал – не поэтому ли он не появлялся на местах нападений сам? Когда хорошо знаком с жертвой, трудно нанести удар самому. Проще... чтобы это сделал кто-то другой.
Кацура не ответил. Кэнсин с усилием разлепил веки.
Беззвучно шевеля губами, Кацура смотрел перед собой, и его лицо было пустым и потерянным, каким Кэнсин никогда раньше его не видел за все восемь лет их знакомства.
– Господин Кацура...
– Да, – глухо отозвался тот. – В этом смысле... ты, безусловно, прав.
И повернулся как-то неуклюже, ощупью отыскав прислонённую к стене трость.
– Господин Кацура! – Кэнсин привстал бы с постели, если бы голова не кружилась так сильно. – Вы ведь... что-то поняли, да? Вы знаете, кто это мог быть?
Кацура промолчал. Устало навалился на трость, хотя обычно вовсе в ней не нуждался, и побрёл к двери.
– Тебе надо отдохнуть, – отрывисто проговорил он, проходя мимо Кэнсина и бросив взгляд на его пылающее от лихорадки лицо. – Ложись-ка спать.
– Господин Кацура!
Советник удивлённо взглянул на руку Кэнсина, ухватившую его за рукав сюртука.
– Вы же знаете. Я вижу, что вы догадались. – От охватившего голову жара слова путались и терялись. – Кто стоял за Кодой?
– Неважно.
Рука Кэнсина разжалась. Он изумлённо взглянул на Кацуру, уверенный, что неправильно расслышал.
– Неважно, – повторил Кацура. – Просто поверь на слово: это не тот человек, которого можно обвинить, исходя из одних подозрений. Да и нет смысла в обвинениях. Все, что он сделал – уже сделано, и этого не изменить. А о том, чтобы это не повторилось... я позабочусь.
Он отвернулся и быстро вышел.
На то, чтобы встать с постели, ушло несколько долгих секунд.
На то, чтобы выйти в коридор и догнать Кацуру – десять шагов.
На одиннадцатом шаге головокружение настигло его и ударило мягкой лапой под колени. Кэнсин уцепился за стену, пытаясь поймать ускользающее равновесие. А потом обнаружил, что его держит за локоть крепкая рука Кацуры.
– Ты с ума сошёл? Живо в постель, пока не свалился!
Кэнсин упрямо мотнул головой.
– Кто стоял за Кодой?
– Тебе не надо этого знать.
– Я имею право знать.
"Или я действительно – всего лишь ваш хитокири. Не пригодный ни на что, кроме убийств. Меч в чужой руке. Когда-то я думал именно так – и если вы мне не ответите, значит, с тех пор ничего не изменилось..."
Кацура отвёл взгляд.
– Это всего лишь догадки. Доказательств нет, и мы их, скорее всего, не найдём.
– Я понимаю.
– И об этом не должен узнать Хидзиката. Никто из бывших Синсэнгуми. Они ни в чём не знают меры, а я не хочу, чтобы из-за нескольких неосторожных слов вспыхнул новый мятеж.
– Я понимаю.
– Тогда... – Кацура наклонился к нему и тихо назвал имя.
В первое мгновение Кэнсин чуть не рассмеялся, приняв это за шутку: уж слишком неправдоподобно звучало.
И всё же...
"Если они знали, что Сайго будет под охраной, почему не послали больше людей? А если не знали – то что же за осведомитель у них такой?"
Осведомитель... которому вовсе не было нужно, чтобы покушение увенчалось успехом. И если подумать – ведь это действительно мог быть тот человек.
Тот, кто выдал место встречи Сайго и Омуры, но умолчал об охране.
Тот, кому не пришлись по вкусу реформы советника Кидо. Который всеми силами противился упразднению сословий и введению общей воинской повинности, потому что был самураем до мозга костей – и не мог представить себе, что вместо самурайских мечей страну будут защищать ружья в руках вчерашних крестьян.
Тот, кто умел привлекать людей к себе на службу – и избавляться от них, когда приходило время.
Тот, кто... нет, он вряд ли ненавидел Синсэнгуми. Наверное, даже в чём-то уважал их. Но попытался убрать Хидзикату – не потому ли, что опасался его мести с того самого дня, как оборвалась жизнь Кондо? И был уверен, что Волки – даже присмиревшие на службе, прикормленные с руки, – придут за ним, случись им узнать правду?
-
-
25.03.2018 в 09:50Это Симпэй, выходец из клана Сацума, протеже Сайго Такамори. Следующий кандидат на должность военного министра после смерти Омуры.
Ито Каситаро. Военный советник Синсэнгуми, который ушёл из отряда вместе со своими учениками и примкнул к Патриотам. Пользовался покровительством клана Сацума.
Синохара Тайносин, ученик Ито. Покушался на жизнь Кондо и в каком-то смысле преуспел – недолеченная рана, с которой началось заражение, была нанесена его рукой. Служил клану Сацума после смерти Ито.
И... ещё одно имя.
– Господин Кацура. – Слова не шли с языка, да что там слова – даже мысли об этом обжигали, как калёное железо. – Почему – "неудобные друзья"?
Кацура усадил его на постель.
– Потому что... ты и сам уже всё понял, верно? Я и раньше знал, что Кондо приговорили по ошибке, вернее – по пристрастности судей. Но не знал, кто именно подставил его. О том, где скрывается Рёма, знали трое человек, кроме меня. До сих пор я подозревал только двоих.
Кэнсин уткнулся лбом в колени. В голове словно раскачивался и бил колокол, заглушая слова Кацуры:
– Если ты собираешься добиваться справедливости – забудь об этом. Этот человек нужен правительству Мэйдзи и Японии. И заменить его некому – по крайней мере, сейчас. Ирония в том, что он действительно патриот и трудится не ради личной выгоды, а для блага страны, как он его понимает. Но добивается своих целей вот такими методами.
– И вы... оставите всё как есть?
– Нет, конечно, – Кацура нахмурился. – Мне есть чем повлиять на него. Но огласка только повредит делу. Поэтому, Химура, я прошу – нет, я требую, чтобы всё сказанное осталось между нами.
– Хидзиката...
– Не должен об этом узнать. Если дать ему в руки кончик нити, он не успокоится, пока не вытащит на свет всю правду. А, разобравшись, пойдёт мстить. Погубит себя, погубит своих людей и снова поставит страну на грань войны. Этого нельзя допустить.
Кэнсин зажмурился.
Для блага страны. Он так часто слышал эти слова, когда убивал в Киото. И сам повторял их про себя, чтобы рука не дрогнула в решающую минуту.
Для блага страны. Если с помощью этих слов было отнято столько жизней – стоит ли удивляться, что от них остаётся привкус крови во рту?
Он услышал короткий вздох, потом шорох – Кацура сел рядом с постелью.
– Я предпочёл бы оставить тебя в неведении. Тебе трудно мириться с некоторыми вещами, и я это понимаю. Но такова жизнь. Поменьше думай об этом и побольше – о собственном выздоровлении.
– Слушаюсь. – На грудь словно лёг тяжёлый камень, не дающий спокойно вздохнуть, и слова выходили сиплыми, будто сдавленными.
– И ещё... Я не хотел говорить раньше времени, но в октябре я отправляюсь с посольством в Америку и в Европу. Ты поедешь со мной.
– Я? В Америку?
– Прекрасная возможность посмотреть мир и узнать много нового. Путешествие продлится не меньше года. К тому моменту, когда мы вернемся, споры по поводу новых реформ уже улягутся, противоречия будут забыты. Можно будет начать всё с чистого листа. Понимаешь?
– Да... – Кэнсин не удержался от нового вздоха, но это был скорее вздох облегчения. – Господин Кацура... а в Америке вам нужен будет телохранитель?
Кацура тихо рассмеялся.
– Ну, что ты. Конечно, посольство будут охранять, но это всего лишь дань этикету. За границей у меня нет врагов. И я хочу, чтобы ты сопровождал меня не как телохранитель, а как мой помощник. И чтобы, в первую очередь, извлёк из этой поездки пользу для себя.
– Я понял. – Кэнсин прикрыл глаза. Камень на сердце не исчез, но его тяжесть была уже почти переносима. – Вы очень добры, господин Кацура. Простите меня.
– Да сколько можно извиняться... Отдыхай, Химура-кун. Тебе сейчас нужен отдых.
Тяжёлые шаги затихли за дверью. Кэнсин положил руку на лоб – ледяная ладонь, казалось, приносила облегчение.
Вот и всё. Как долго пришлось бороться с собственными сомнениями – и как легко оказалось принять решение, когда настало время.
Ведь он хотел уйти ещё тогда, в первый год Мэйдзи. Тогда казалось – вот только закончатся главные сражения, и ничто на свете не заставит его снова поднять меч. Никогда. Но сражения не кончались, и его меч был всё ещё нужен, и даже после того, как мастер Араи подарил ему сакабато, – в армии императора всегда находилось дело для его рук и нового клинка.
Он мог уйти после замирения Айдзу, он уже никому ничего не был должен. Но старые враги и новые противники западного влияния охотились на реформаторов, и жизнь Кацуры была в опасности. Кэнсин не мог его оставить.
Но теперь всё наконец-то встало на свои места. В Америке Кацура не будет нуждаться в телохранителе. Ему больше не понадобится устрашающая тень Баттосая за плечом.
А значит, наконец-то пришло время исчезнуть.
Отсечь прошлое, что тянулось за ним с окончания войны, словно кровавая пуповина. Стать странником, безвестным бродягой, кленовым листком, плывущим по течению.
И – не делать то, чему противится сердце. Не мириться с тем, с чем нельзя мириться.
Не быть мечом в чужой руке – пусть даже и милосердным, затуплённым мечом.
Быть никем – и просто собой.
Эпилог
Токио, 10-й год Мэйдзи (1877)
Осенний ветер гнал по улице пыль и мелкие жёлтые листья гинкго, блестящие на солнце, как стариннные золотые монеты. Вместе с ними взлетал и кувыркался в воздухе жёлтый лист вчерашней газеты. Человек наблюдательный и поэтичный нашёл бы в этом зрелище повод для размышлений, а то и для стихотворения. Но, увы, наблюдать за пляской листьев было некому, кроме одинокого бродяги совершенно не поэтического вида, которому ветер, словно в насмешку, бросил газетный лист прямо в лицо.
Если ветер хотел подшутить над прохожим, заставив его отмахиваться от грязной бумаги, то шутка не удалась. Рука бродяги легко и точно взяла летящий лист из воздуха и развернула перед глазами.
"Полная и окончательная победа! Его превосходительство Ямагата Аритомо доложил его величеству об успешном подавлении мятежа Сайго Такамори".
На обратной стороне листка заголовки были не такими кричащими, и в глаза бросался только длинный список имён, занимающий всю верхнюю полосу. "Представлены к наградам за выдающиеся заслуги на полях сражений..."
Лицо бродяги скрывала тень от соломенной шляпы, но можно было разглядеть улыбку, тронувшую обветренные губы при виде двух имён в середине списка.
Найто Хаято.
Фудзита Горо.
Улыбка была тёплой, но совсем не весёлой.
Он не нарушил слова, данного Кацуре. Если эти двое и узнали о роли Сайго в деле "Трёхсот зверей" – то не от него. И не это знание стало причиной войны, которую Кацура так и не смог предотвратить.
Взгляд снова скользнул по газетному листу. "Отряд добровольцев из Токийского полицейского департамента... успешный обходной манёвр... обратил противника в бегство..."
Но они всё-таки узнали. Правда открылась, и Волки пошли по остывшему следу, чтобы спросить по всем старым счетам. За Ито Каситаро, бывшего стратега Синсэнгуми, предавшего отряд ради службы Сайго. За его ученика Синохару Тайносина и выпущенную им пулю. И за одно загадочное ночное убийство, обвинение в котором стоило жизни Кондо Исами.
Ронины из Ако два года дожидались часа мести. Ронинам из Мибу пришлось ждать почти десять лет. Но бродяга, замерший с газетой посреди улицы, знал: ненависть – это меч, который не ржавеет.
И ношение этих мечей не запретить императорским эдиктом.
И всё же война закончилась. Плохо ли, хорошо ли – но хотя бы сражения остались в прошлом. И он не мог сказать себе, что не рад видеть некоторые имена в списке живых.
Он разжал пальцы, и ветер вырвал листок из его руки. Понёс вверх, перебросил через забор – а бродяга зашагал себе дальше, привычно нагнув голову и пряча в тени шляпы меченое шрамом лицо.
-
-
25.03.2018 в 15:58-
-
25.03.2018 в 22:10-
-
25.03.2018 в 22:22Только мне тут видится скрытая цитата?
-
-
26.03.2018 в 05:04-
-
26.03.2018 в 08:34-
-
26.03.2018 в 20:33-
-
26.03.2018 в 20:51-
-
26.03.2018 в 20:57-
-
01.04.2018 в 01:20-
-
01.04.2018 в 09:36когда бывшие враги если не становятся друзьями, то хотя бы сотрудничать начинают Ага, я тоже это обожаю. Поэтому и в каноне одни из самых, если не самые любимые сцены - когда Кэнсин и Сайто работают вместе
-
-
01.04.2018 в 21:40-
-
01.04.2018 в 21:49-
-
01.04.2018 в 22:40-
-
10.04.2018 в 18:10"Я здесь по приказу Кацуры Когоро, командующего разведкорпусом императорской армии. Мне поручено передать вам его предложение о сдаче крепости и доставить ему ваш ответ".
Если не секрет, откуда взялось, что Кацура тогда разведкорпусом командовал? Или это авторское допущение?
-
-
10.04.2018 в 23:59-
-
11.04.2018 в 14:39