вот и до меня добралось общее веселье

Как получить рандомную запись рандомного юзера? Очень просто. Я открыла форму новой записи в одном из своих сообществ, поставила туда смайлик, сделала предпросмотр, а из формы предпросмотра - перепост.
Не подумайте чего плохого, мне просто нужен был код смайлика, и я попыталась добыть его таким образом, рассчитывая, что при перепосте у меня отобразится исходный код записи, я выдеру оттуда смайлик и сотру оба черновика без публикации.
При попытке перепостить свой черновик с заветным смайликом у меня появился код перепоста записи неизвестного мне юзера, которую вы можете наблюдать в предыдущем посте. Приношу извинения владельцу записи и готова стереть перепост по первому требованию, если это кого-то напрягает. Пока что он здесь чисто в иллюстративных целях. И да, картинка очаровательна

Вот любопытно, что будет, если рандом вытащит таким образом ссылку на закрытую запись? Опубликуется она или нет?

---

14.06.2021 в 20:19

Пишет белый стрелец:

---

Лисы, на старт!

AO3   Diary.ru   Дыбр   

@темы: Лисьи пляски

---

Поклон Дракона [окончание]

***

Едва заслышав быстрое шарканье соломенных сандалий, Кондо мрачно подумал, что его плохие предчувствия начинают сбываться. И точно: по берегу со стороны улицы Марутамати к ним бежал Тодо Хэйскэ. Узнав его, Кондо вышел из-за моста, где они с Ниими устроили наблюдательный пост, и махнул юноше рукой.
— Беда! — выпалил Хэйскэ, тяжело отдуваясь.
— Что случилось? — В голове у Кондо чередой промелькнули с десяток возможных новостей, одна хуже другой: Хидзикату арестовали, в Мибу пожар, Тёсю взялись за оружие...
— Командир Сэридзава... убит!
Несколько секунд Кондо не мог выдавить ни слова. Он ждал чего угодно, только не этого. Ниими за его спиной то ли всхлипнул, то ли подавился изумлённым вздохом.
— Айдзу его принесли!.. — Хэйскэ торопился, глотая слова. — Говорят, прямо на улице!.. зарубили!.. Мне велели бежать сюда!.. Сказали, вы здесь!..
— Кто? — Ниими схватил юношу за отвороты косодэ и притянул к себе. — Кто это сделал?!
— Господин Хидзиката! — вякнул Хэйскэ. — То есть, нет! Господин Хидзиката велел вас позвать! И сказал, куда бежать! А кто зарубил, неизвестно!
— Ниими, успокойтесь! — Кондо сжал руку взбешённого ронина, заставляя его выпустить Хэйскэ. — Мы во всём разберёмся на месте, слышите?
— Да, — выдавил Ниими. Он мгновенно взял себя в руки — только лицо страшно задёргалось, словно щека и глаз зажили собственной жизнью. — Да, вы правы. Поспешим.


...О том, что случилась беда, можно было бы догадаться заранее: ворота усадьбы Яги были распахнуты, и за ними мелькали отсветы огня. Кондо прибавил шагу, хотя они и так бежали почти всю дорогу; измученный Хэйскэ отстал на Четвёртой линии.
Внутри, во дворе, было ещё светлее. Горели фонари и факелы, горели свечи, воткнутые прямо в землю вокруг распростёртого на досках тела, и ярким, злым огнём горели глаза людей, столпившихся вокруг.
Хидзиката стоял в этом пылающем кольце, скрестив руки на груди и надменно вскинув подбородок, ни дать ни взять — князь Нобунага, окружённый врагами в Хонно-дзи. Напротив него сгрудились люди Сэридзавы и новобранцы, примкнувшие к отряду уже в Киото, — всего человек пятнадцать. Они спорили, перебивая друг друга; громче всех разорялся Хираяма, угрожающе потрясая мечом. Рядом с Хидзикатой были только четверо из "Сиэйкана" — Окита, Нагакура, Харада и Иноуэ. Эти стояли с оружием наголо, разомкнувшись по двое, прикрывая Хидзикату слева и справа, а всегда сдержанный и чопорный Яманами метался между готовыми сцепиться группами людей и орал на тех и на других, приказывая немедленно — немедленно! — убрать мечи и прекратить вести себя, как идиоты.
Протолкнувшись вперёд, Кондо набрал воздуха в грудь и рявкнул что было сил:
— Отставить!!!
Разом погасли две свечи. Во дворе стало тихо; оказавшийся ближе всех Нагакура затряс головой и похлопал себя по уху.
— Мечи в ножны, — приказал Кондо уже обычным, хоть и надсаженным голосом.
На этот раз возражений не было. Харада повертел в руках копьё и спрятал его за спину.
Кондо вышел на середину двора, низко поклонился мертвецу. Сэридзава лежал на сбитом из досок щите — видимо, чтобы перенести тело, сняли дверь в ближайшем доме. Кто-то уже закрыл убитому глаза, но посиневшее лицо было страшным, и на искривлённых губах, на подбородке, на груди чернели кровавые пятна. Под рёбрами зияла глубокая рана, нанесённая почти горизонтально, от середины живота до правого бока, и одежда тоже была залита тёмной, уже загустевшей кровью. Обнажённый меч покоился рядом, под согнутой левой рукой.
Спотыкаясь, будто слепой, Ниими подошёл к телу учителя и молча повалился на колени. Кондо отвёл взгляд. Они с Сэрдизавой недолюбливали друг друга; Кондо не мог найти в сердце достаточно сожаления, чтобы оплакивать его гибель, и знал, что Сэридзава тоже тоже не стал бы плакать над ним. Но горе Ниими было искренним и глубоким — чувство, достойное уважения.
— Докладывайте, — негромко сказал Кондо, обращаясь ко всем, но глядя на Хидзикату.
Тот чуть двинул бровью, обозначив немой вопрос — рассказывать обо всём или?.. В план покушения на Киёкаву были посвящены не все. Кондо и сам предпочёл бы обсудить произошедшее с глазу на глаз, но сейчас, в присутствии Ниими и его товарищей, не хотел давать лишний повод для подозрений.
— Вы с командиром Сэридзавой собирались провести обход на улице Тэрамати, — подсказал Кондо. — Что было дальше?
— Мы встретили на улице запоздалого прохожего. — Голос Хидзикаты звучал тускло и устало. — К несчастью, командир Сэридзава узнал его. Это был Киёкава Хатиро.
Среди людей прокатилась волна перешёптываний — те, кто знали Киёкаву, помнили и то, как Сэридзава грозился убить его при первой возможности.
— Значит, это дело рук Киёкавы? — спросил Кондо. Ему отчаянно хотелось, чтобы Хидзиката сказал "да" — но он и сам понимал, что Киёкава, хоть и считался мечником далеко не средней руки, не имел ни единого шанса одолеть такого бойца, каким был Сэридзава.
— Нет, — Хидзиката покачал головой. — Киёкава принял вызов, но убил Сэридзаву не он. Ему не хватило бы мастерства. Когда Сэридзава уже загнал противника в угол и собирался нанести решающий удар, в их бой вмешался ещё один прохожий. Это он убил Сэридзаву. Всё произошло так быстро, что я не успел ничего сделать.
Ниими выпрямился. Пляшущие тени от свечей коверкали его лицо, превращая в маску мстительного духа, когда он яростно обернулся к Хидзикате.
— А ты, наверное, не слишком и торопился, да? Прохлаждался в сторонке, пока Сэридзава-сэнсэй бился насмерть?
— Командир Сэридзава настаивал, что с Киёкавой он разберётся лично, — Хидзиката и бровью не повёл. — Я не мог ослушаться. И, разумеется, не думал, что дело примет такой оборот.
— А о чём ты вообще думал, умник? Ворон считал?
— Тихо! — перебил его Кондо. Сорванное горло опять резануло болью, но Ниими, слава Будде, осёкся и умолк. — Продолжай, Хидзиката-кун.
— Киёкава и убийца скрылись. На шум прибежали люди из проходившего рядом патруля Айдзу. Я объяснил им, что произошло, и они помогли мне доставить тело Сэридзавы сюда. Я разбудил остальных и послал Хэйскэ за вами. Остальное вы знаете.
— Как выглядел убийца? Ты запомнил его приметы?
Хидзиката на мгновение прикрыл глаза. Вспоминает или сочиняет? — метнулась предательская мысль. Да нет же. Не может быть.
— Небольшого роста, — проговорил Хидзиката. — Очень проворный. Волосы длинные. Лицо я не разглядел.
— И это всё? — Ниими презрительно вскинул голову. — Маленького роста, длинноволосый и шустрый? Да по таким приметам его можно до скончания века искать!
— В темноте довольно трудно срисовать точный портрет, господин Ниими, — льда в голосе Хидзикаты хватило бы на целую вершину Фудзи.
— Это ты темнишь! С чего нам верить тебе на слово? Может, и не было никакого прохожего, а? — Ниими оглянулся на своих друзей; те ответили согласным ворчанием. — Ты ведь Сэридзаву-сэнсэя терпеть не мог, да? Что, дождался удобного случая?
— Ти-хо! — рявкнул Кондо, мысленно смирившись с тем, что завтра проснётся осипшим, а то и вовсе без голоса. — Господин Ниими, я прошу вас не бросаться обвинениями бездоказательно. Вас там не было, в конце концов.
— Если бы я там был, — выдохнул Ниими, сверля Хидзикату взглядом, — здесь бы не сэнсэй лежал!
Ещё миг — и скандал разгорелся бы с новой силой, но тут между Ниими и Хидзикатой снова протиснулся Яманами.
— Господин Ниими, господин Кондо, — настойчиво позвал он, — вам не кажется, что стоило бы сначала позаботиться об усопшем? Выяснять отношения над мёртвым телом — это неприлично, в конце концов.
— Вы совершенно правы, — с облегчением сказал Кондо. — Надо подготовить всё к погребению.
— Разумеется, — Хидзиката был сама вежливость. — Позвольте, я займусь этим.
— Нет! — Ниими оскалился, как пёс, почуявший чужака на своей территории. — Для Сэридзавы-сэнсэя мы сделаем всё сами!
Хидзиката с безразличным видом пожал плечами.
— Как вам угодно. В таком случае, командир, — он повернулся к Кондо, — позвольте удалиться. Моё присутствие здесь больше не требуется, а час уже поздний.
— Позволяю, — сумрачно отозвался Кондо.
— Прошу прощения, — Хидзиката спокойно кивнул собравшимся, выдержал сверлящий взгляд Ниими и так же ровно, с прямой спиной и высоко поднятой головой, ушёл в дом.
Его исчезновение словно выдернуло тлеющий запал из пороховой бочки. Все снова заспорили, но уже вяло, без ожесточения. Ниими с Хирамой и Хираямой держались втроём; проходя мимо, Кондо краем уха поймал злой шёпот Хирамы: "Да он, конечно, больше некому, только вот как?" — и бурчание Хираямы: "Да какая разница? Сэнсэй, может, выпивши был..."
Очень хотелось прикрикнуть на них, но Кондо знал, что попытка запретить эти разговоры только убедит всех, что подозрения Ниими верны.
Если бы он сам мог точно знать, что Тоси говорит правду, а Ниими ошибается! Но червяк сомнения уже принялся выгрызать саднящую дыру где-то за грудиной.
В доме было темно, только из-за дверей хозяйской половины пробивался свет. Кондо заглянул в комнату, которую они делили с Хидзикатой и Иноуэ — против ожидания, там было пусто. Он прошёл дальше по коридору, отодвинул дверь, ведущую во внутренний дворик с колодцем и маленьким огородом. Может быть, Тоси просто захотелось пить, а на кухне не нашлось воды?
Луна сияла без малого в полную силу, и на дворе было даже светлее, чем внутри. Хидзиката сидел на краю колодца рядом с бадьёй, как-то устало скособочившись; завидев друга, он оглянулся через плечо, но не двинулся с места и ничего не сказал.
И от него пахло кровью. Во дворе, рядом с телом убитого, Кондо не обратил на это внимания. Он и сейчас не стал бы удивляться — мудрено ли запачкаться, перенося здоровенного детину, из которого льёт, как из зарезанной свиньи? Но эта странная, скованная поза... и нехорошая такая бледность, которая поначалу казалась лишь игрой лунного света...
Хидзиката вздрогнул, когда Кондо положил ему руки на плечи, но отстраняться и протестовать не стал. С раной в грудь или живот он бы так не бегал, значит... Кондо провёл ладонями по его рукавам; хаори было почти сухим, а вот правый рукав косодэ под ним — мокрым насквозь.
Кондо молча стащил с друга накидку. Поверх рукава рана была перетянута какой-то тряпкой; он распустил узел и закатал рукав. Глубокий порез от плеча книзу сочился тёмной кровью.
— Надо полагать, — натянуто проговорил он, — что эту зарубку тебе оставил убийца?
— Нет, — отозвался Хидзиката каким-то пустым голосом. — Это Сэридзава.
В наступившей тишине было слышно, как шумят во дворе Мибу-Росигуми и причитает в глубине дома жена хозяина. Кондо смотрел на друга; Хидзиката молчал, прижав тряпку к плечу. Из-под тряпки капало.
— Где у тебя мазь для ран? — спросил Исами. — Я помню, ты брал с собой из дома.
— В общей комнате. В мешке с вещами.
Кондо поднялся и пошёл обратно в дом. В голове, словно перетянутая струна, билась и звенела одна мысль: Ниими оказался прав. И другая, тоскливая, как собачий вой: не надо, ох, не надо было отпускать Хидзикату и Сэридзаву вместе, ведь сам же знал, что эти двое друг друга терпят сквозь стиснутые зубы...
На ощупь, не зажигая света, он нашёл мешок, вытащил баночку с мазью и небольшую глиняную бутылку, судя по звуку — ещё наполовину полную. Из своих вещей вытащил чистый, с утра выстиранный фуросики и направился обратно. Хидзиката сидел на том же месте, прижимая рану мокрым лоскутом. Кровь всё не унималась, подтекала из-под тряпки, ветвилась по руке смазанным чёрным узором. Кондо присел рядом и откупорил бутылку.
Хидзиката молчал — только задержал дыхание, а потом резко втянул воздух, когда ткань, пропитанная крепким сётю, коснулась раны. Кондо тщательно промыл глубокий порез, потом оторвал от фуросики лоскут и намазал густой мазью, пахнущей дёгтем и травами. Прилепил к ране, обмотал руку Хидзикаты остатками платка. Кровь медленно проступала сквозь ткань, но, по крайней мере, уже не текла ручейком. И этот упрямец ещё ходил полночи без перевязки...
— Так что произошло с Сэридзавой? — спросил он, затягивая узел.
Хидзиката поморщился — то ли от боли, то ли от досады.
— Память у него отшибло спьяну, вот что, — проворчал он. — У нас был уговор: не раскрывать себя и, кроме Киёкавы, никого не убивать. Поэтому нападаем только без свидетелей и быстро. Если наш хатамото не один — уходим, ждём следующего раза. Если быстро покончить с ним не получилось — тоже уходим, пока он нас не опознал. Киёкаву сопровождали трое приятелей. А Сэридзава полез в драку.
— И что? — Кондо всё ещё не понимал. Соотношение сил два к одному объясняло гибель Сэридзавы, но не рану на руке Тоси и не его уклончивые объяснения.
— И ничего, — зло бросил Хидзиката. — Он с одним Киёкавой не смог справиться, пока я прикрывал его спину от всех остальных. А провозись он ещё немного — и нас обоих бы там положили. Я крикнул ему "уходим" — и в сторону. Он за мной. Уж не знаю, успели нас опознать или нет, но преследовать не стали. — Хидзиката поднял голову, и его глаза сверкнули в призрачном свете луны — как тогда, во дворе, только ярче и холоднее. — А потом, когда мы отошли подальше, он сказал, что это я виноват в нашей неудаче. Что я струсил и сбежал от врага.
Молчание снова затянулось. В траве возле забора трещала поздняя цикада; с бадьи капала вода, и капли с мягким стуком падали на сырую землю у основания сруба.
— Ты вызвал его? — спросил наконец Кондо.
— Нет. Я сказал, что меня, конечно, можно упрекнуть в бегстве от троих противников — но тому, кто даже с одним не смог справиться, лучше помолчать.
Кондо мысленно застонал. Он лучше, чем кто бы то ни было, мог предсказать ответ покойного командира Мибу-ро на такие слова. Будучи в подпитии, Сэридзава впадал в безудержную ярость при любом возражении, даже вежливом. А вслух усомниться в его мастерстве мечника было поистине равносильно самоубийству.
Он похолодел, осознав, что сегодняшняя злосчастная охота за Киёкавой могла закончиться куда хуже. И во дворе на дощатых носилках лежал бы сейчас Тоси, и Сэридзава нагло ухмылялся бы из-за спин своих учеников — да откуда ж мне знать, на чей меч ваш приятель напоролся, может, с прохожим каким-то повздорил...
— Как же тебе удалось?.. — он не докончил вопроса, только указал взглядом на перевязанную руку Хидзикаты. По счастью, глубокий порез пришёлся вдоль мышцы, а не поперёк, но всё равно с такой раной было бы трудно даже поднять меч, не то что сражаться с кем-то вроде Сэридзавы.
Хидзиката криво улыбнулся.
— Не мне, Кат-тян. Я сказал правду, хоть и не всю. Меня спас незнакомый человек, который вмешался в наш бой и не дал Сэридзаве прикончить меня.
— Незнакомый человек — и вот так вступился за тебя?
— Это ещё не всё. — По голосу было слышно, что Хидзиката заколебался, словно не был уверен, стоит ли рассказывать дальше. — Он действительно маленького роста и очень быстро двигается. Перехватил удар Сэридзавы на середине — я даже не успел заметить, откуда он выскочил. И... ему лет тринадцать на вид.
— Что? — Кондо оторопело уставился на друга. — Тоси, ты уверен? Может, ты не разглядел как следует?
— Я слышал его голос. Может быть, четырнадцать, но точно не больше. И причёска ещё отроческая.
— Ты хочешь, чтобы я поверил, что сопляк, ещё не бривший лба, уложил Сэридзаву с одного удара? Тоси, хватит шутить, мне сейчас не до смеха.
— Я не шучу. Он ещё и предложил Сэридзаве разойтись миром. Тот, конечно, не стал слушать и набросился на него. — Хидзиката обернулся к другу, и неожиданно мечтательная улыбка осветила его лицо. — Жаль, что ты не видел, тебе бы понравилось. Сяна-о* и Бэнкэй на мосту, вот что это было.
Кондо недоверчиво хмыкнул. Нет, бывало, конечно, что талант мечника раскрывался уже в раннем возрасте. За примерами не нужно было далеко ходить: Окита Содзи занимался в додзё "Сиэйкан" у приёмного отца Кондо с девяти лет, а в восемнадцать уже достиг уровня мэнкё кайдэн с правом преподавания стиля Тэннэн Рисин. Но, во-первых, полного расцвета его дар достиг всё-таки к двадцати годам, а не к четырнадцати. А во-вторых, Сэридзава мог с успехом помериться силами с мэнкё кайдэн любой школы. Кроме мастерства, в его пользу играл внушительный рост, длина рук и невероятно мощный удар.
Окита, пожалуй, мог бы его победить. Но не походя и не с одной атаки, даже когда Сэридзава был пьян.
— Теперь понимаешь, почему я рассказал не всё? — тихо спросил Хидзиката. Он снова был серьёзен и хмур. — Кто, кроме тебя, поверит в это? В то, что Сэридзава напился, не справился с Киёкавой, бросился резать меня вместо него и был убит проходившим мимо ребёнком? Если бы я хоть заикнулся, что дрался с ним, Ниими и остальные решили бы, что я его и убил — а всё остальное выдумал, чтобы оправдаться.
— Они и так считают, что ты его убил, — вздохнул Кондо. — Гадают только, как ты с ним справился.
— В том-то и беда. Лично я весьма рад, что мы избавились от всех трудностей, которые создавал нам Сэридзава. Но не хотелось бы, чтобы ценой этого стал распад отряда.
— Ты полагаешь, что Ниими...
— Сам по себе он не представляет угрозы, как и его дружки. Но есть ещё новобранцы. Не все из них питали уважение к Сэридзаве, но все они пришли сюда, потому что считают Мибу-Росигуми отрядом на службе сёгуна, а не шайкой разбойников. Они пойдут не за "Сиэйканом" и не за Мито, а за тем, кто, как им кажется, прав. А сейчас Ниими выглядит правым, а я — убийцей.
— И плевать на него! — разозлился Кондо. — Если он посмеет угрожать тебе, я сам его вызову и убью.
— И тем самым убедишь всех, что Сэридзаву тоже убили мы, — спокойно закончил Хидзиката. — После чего возможны два исхода. Первый: ученики Сэридзавы обращаются к князю Мацудайре и требуют разбирательства. Учитывая участие господина Кимуры, это разбирательство будет стоить головы нам обоим.
Кондо выругался про себя. Кимура Дэнэимон был братом Сэридзавы и работал в киотоской резиденции клана Мито. Через его связи Мибу-Росигуми смогли попасть в поле зрения Мацудайры Катамори и в конечном счёте получить его покровительство. Нетрудно было предугадать, как воспримет господин Кимура извести о гибели брата, преподнесённое в надлежащем свете. Тем более если подозреваемые — под рукой, а улик хоть пруд пруди.
— Второй, — продолжал Хидзиката. — Ученики Сэридзавы не обращаются к властям, а берут дело в свои руки и мстят нам за учителя и Ниими. Большинство новобранцев их поддержат. "Сиэйкан", конечно, встанет на нашу сторону, хотя... не знаю насчёт Яманами. Но в любом случае это будет резня, в которой не все из наших уцелеют. И, кто бы ни победил, — отряд после этого перестанет существовать.
— А если мы убьём вместе с Ниими и остальных зачинщиков? — спросил Кондо. Больше от безысходности, чем всерьёз — но если бы ему сию минуту пришлось выбирать между жизнями своих друзей и подельников Сэридзавы... это даже не было бы выбором.
— Тогда нам всё равно придётся объясняться с князем Мацудайрой. — Хидзиката пожал плечами. — И чем больше настоящих убийств будет у нас на счету, тем меньше сомнений будет у Кимуры в том, что его брата убили именно мы. А по поводу расправы над учениками Сэридзавы против нас сможет свидетельствовать весь отряд. Сочувствие будет не на нашей стороне, это точно.
— Тогда что нам делать?
— Не трогай Ниими. Вообще сделай вид, что тебя это не касается. Если дело дойдёт до Кимуры, главное — чтобы они не смогли впутать сюда тебя и отряд. А если официального разбирательства не будет, то с Ниими и его дружками я улажу всё сам.
Кондо коснулся его плеча — осторожно, выше повязки.
— Тоси, не глупи. Они тебя убьют.
— Как-нибудь справлюсь. Не хочу, чтобы кого-то из наших парней прикончили в ссоре, затеянной из-за меня.
Кондо не нашёлся, что сказать.
Он видел ещё один выход из положения. И понимал, почему Хидзиката о нём не упомянул.
Они могли распустить отряд и вернуться в Эдо, не дожидаясь доноса или нападения. Вернуться туда, откуда начали. Отбросить мечту, но сохранить жизни.
Но если бы они не считали, что мечта, приведшая их в Киото, стоит жизни, они не сделали бы и шага за порог. Вступая на этот путь, они знали, что их предприятие может увенчаться славой или могилой. Они приняли эту цену — и Хидзикате это было известно не хуже, чем ему.
Он сжал плечо Тоси, уже не заботясь о том, что может причинить боль, чувствуя ответное напряжение мышц под ладонью.
Их мечта стоила жизни. Но не дружбы.
— Тоси... Я прошу... нет, я приказываю: никакой самодеятельности. Никаких штучек вроде вызова Ниими на поединок, — уже по тому, как Хидзиката вздрогнул при этих словах, можно было догадаться: именно это он и замышлял. Или нечто подобное, столь же самоубийственное. — На всё, что скажет и сделает Ниими, мы ответим вместе, понял? Обещай мне, что не станешь делать глупостей.
Хидзиката молчал, глядя в сторону. Эх, Тоси, гордость твоя прежде тебя родилась. И упрямство — тоже.
— Хорошо, — выдавил он, наконец. — Обещаю... командир.
Кондо разжал руки. Худшее было ещё впереди — но непостижимым образом ему как-то полегчало.
— Пойду к ребятам, — сказал он. — Как бы не передрались, в самом деле. А ты отдыхай. И руку береги.
И, спохватившись, сам начал отмывать следы крови с ладоней.



...Когда Кондо вернулся на главный двор, там было неожиданно тихо. Тело Сэридзавы всё ещё лежало на носилках, но Ниими уже отошёл и стоял в стороне, а его место рядом с убитым занял другой человек. Узнав эту длинную худощавую фигуру и резкий профиль с высоко подвязанными на затылке волосами, Кондо мысленно обругал себя забывчивым дураком. У него совсем вылетело из головы, что Сайто и Ямадзаки отправились проверять один подозрительный чайный магазин, где, по слухам, был замечен посетитель, похожий на Окаду Идзо, известного хитокири из Тоса.
Сайто Хадзимэ тоже занимался в школе "Сиэйкан", но вёл себя замкнуто, так и не сдружившись с остальными учениками. Да и теперь, став бойцом Мибу-Росигуми, оставался для многих тёмной лошадкой — чужак, молчун, одиночка... Он фехтовал с Окитой и пил с Сэридзавой, не уступая ни тому, ни другому. Он был почти свой для обеих половин отряда — и вместе с тем ничей. Парни из "Сиэйкана" и ученики Сэридзавы относились к нему уважительно, признавая его силу, — но это было не то уважение, которое сближает людей, а то, которое заставляет их держаться на расстоянии.
Скорее чутьём, чем доводами разума Кондо угадывал в нём своё подобие. Этот юноша был не из тех, кто легко меняет убеждения и привязанности. Он медленно сходился с людьми, потому что искал себе не приятелей на одну попойку, а друзей, за которых будет убивать и умирать. Он долго выбирал, на чью сторону встать, потому что искал того, кому сможет вручить свою верность на всю оставшуюся жизнь; того, за чьи устремления не жаль будет эту жизнь отдать — иной меры преданности он, похоже, не признавал.
Кондо мог разглядеть в нём всё это, потому что сам был таким — и в своё время, выбирая между Двором и бакуфу, тоже осознавал, что выбирает знамя, которому присягнёт раз и навсегда, до самой смерти.
И теперь, увидев его склонившимся над телом Сэридзавы, Кондо вдруг осознал, что ему будет нестерпимо жаль, если Сайто сделает свой выбор не в пользу старых знакомых из "Сиэйкана". Потому что именно Сайто он хотел бы сохранить; именно этого человека хотел бы иметь на своей стороне, если Мибу-Росигуми суждено расколоться снова. Хотел бы, чтобы в драке — если дело не удастся решить без драки — Сайто прикрывал спину ему, а не Ниими.
Сайто поднял голову. Его худое скуластое лицо было совершенно бесстрастным; в узких глазах, отливающих звериной желтизной при свете факелов, — ни следа горя или гнева. Кондо пригляделся и понял свою ошибку: Сайто не клал поклоны у мёртвого тела, а рассматривал след от меча. Остальные, включая Ямадзаки, столпились вокруг него, замерший поодаль Ниими возмущённо кривил губы, но молчал.
Отвернув мокрую от крови полу косодэ, Сайто провёл рукой по краю раны. Хмыкнул себе под нос, неуважительно потыкал в разрез пальцами. Потом и вовсе оттянул края рассечённой плоти и запустил пальцы внутрь, словно пытаясь что-то нащупать в распоротом животе мертвеца. Двое из новобранцев, заглядывавших ему через плечо, побледнели и отодвинулись. Кондо вспомнил их имена и поставил напротив мысленную зарубку: прежде чем выпускать на дело — проверить, как бы не оказались слабоваты.
Сайто выпрямился, спокойно вытащил из-за пазухи лист бумаги и начал оттирать руки от крови, что-то между делом сказав.
Кондо подошёл ближе и напряг слух.
— ...очень низкий удар, — Сайто скомкал бумагу и резко взмахнул выпрямленной рукой, держа её горизонтально. — Протяжка снизу вверх, от пупка до края рёбер. И прорез глубокий — печень наполовину рассечена. Думаю, он поднырнул под руку Сэридзавы в момент атаки, на встречном движении, поэтому удар был такой резкий. Скорее всего, с выпадом на колено.
Люди зашумели, вслух припоминая схожие приёмы в разных течениях и названия школ, где имели хождение подобные трюки.
— В Тэннэн Рисин таких ударов нет, — сказал Кондо. Не крикливо, но достаточно громко, чтобы его услышали.
— Причём здесь ваша школа? — прошипел Ниими. — Будто я не знаю, что Хидзиката таскал приёмы из всех додзё, где ему удавалось выклянчить урок!
— Хидзиката не мог этого сделать, — проронил Сайто прежде, чем Кондо успел что-либо сказать.
— Почему? — взвился Ниими. — "Сиэйкан" опять выгораживает своих?
— Я же сказал, — тон Сайто оставался спокойным, даже скучным, — удар нанесён под атакующую руку, в самую защищённую область. Так можно подловить неуклюжего или медлительного противника, но мы-то говорим о Сэридзаве. Вы сами знаете, насколько он был хорош. При всём уважении, Хидзиката никогда не мог сравниться с Сэридзавой в скорости. Если бы он и рискнул атаковать из нижней позиции, то целил бы в запястье. Но, вообще-то, учитывая его рост, использовать нижнюю позицию для него просто глупо.
Ниими бросил злой взгляд на Сайто, потом на убитого. Пожевал губами, явно собираясь возразить, но Кондо опередил его:
— Значит, Хидзиката не мог нанести такой удар, — повторил он во всеуслышание. — Тогда какой боец мог бы это сделать?
— Из наших, вы имеете в виду? — уточнил Сайто. — Разве что Окита. Мне, пожалуй, хватило бы скорости, но мне, как и Хидзикате, мешал бы рост.
— А я спал! — радостно подал голос Окита откуда-то с другой стороны двора. — Это все видели!
— Видели, — подтвердил Иноуэ.
Большая часть собравшихся отозвалась согласным ворчанием. Ниими, бледнея, озирался по сторонам в поисках поддержки.
— Сайто, — Кондо опять возвысил голос, не давая Ниими встрять в разговор, — а как по-твоему, какого роста был человек, сделавший это?
— Точно не скажу, — Сайто покачал головой. — Но, думаю, не выше пяти сяку. Скорее, даже пониже.
— Хидзиката сказал, — Кондо торжествующе посмотрел на Ниими, — что убийца был мал ростом, но очень проворен. А Сайто только что подтвердил это, хотя не слышал показаний Хидзикаты и полагался лишь на собственный опыт. И вы ещё сомневаетесь? Ниими, я понимаю ваше горе и жажду мести. Но не позволяйте чувствам затмевать для вас здравый смысл.
Ниими поднял на него взгляд. Долгую минуту гнев на его лице боролся с сомнением, губы непроизвольно подёргивались, но он так ничего и не сказал. Только сгорбился и пошёл в дом.
Кондо выдохнул, сбрасывая напряжение. Он не надеялся, что Ниими отступится так легко. И понимал, что предстоит ещё не один неприятный разговор — но, по крайней мере, для подавляющего большинства в отряде невиновность Хидзикаты была доказана, и угроза раскола отступила, хотя бы на время.
Сайто тем временем взял меч Сэридзавы. Сайто поднял его к свету, придирчиво осмотрел лезвие, слегка запачканное кровью в двух местах. И, похоже, что-то разглядел — поднёс клинок близко к лицу и зашарил свободной рукой за пазухой.
Ничего не понимая, Кондо следил за ним. Сайто вытащил ещё один лист бумаги и осторожно протёр кончик меча. Можно было подумать, что им движет уважение к благородному оружию или вполне житейская забота о хорошем клинке — потому что таких мечей, как у Сэридзавы, в отряде было немного. Однако отчищенный от крови меч Сайто небрежно бросил обратно на носилки, а вот испачканную бумагу принялся внимательно рассматривать.
— Что там? — не утерпев, спросил Кондо.
— Пока не разберу, — уклончиво ответил Сайто, аккуратно сворачивая бумагу. — Погляжу при свете дня, тогда видно будет.
Он поднялся и отошёл от тела.
— Надо позвать монахов, — нерешительно сказал Хэйскэ. Он уже отдышался после беготни и теперь стоял в углу двора, растерянно глядя на суматоху.
— Для начала внесём тело в дом, — распорядился Кондо. — Негоже оставлять его на дворе.
И первым взялся за угол доски. С другой стороны, переглядываясь, подошли Хирама и Хираяма. Сайто молча подхватил свободный угол; Окита побежал вперёд — открывать двери, а предусмотрительный Яманами поднял с земли две свечи и пошёл рядом с носильщиками, освещая дорогу.
На памяти Кондо это был первый раз, когда его люди и люди Сэридзавы делали вместе что-то нужное.


***

— Эй, малой! Ты что там, спишь ещё?
От внезапного окрика Кэнсин так и подскочил на постели, хватая спросонья всё, что подвернулось под руки. Одеяло!.. макура!.. ещё какие-то тряпки!.. ф-фух, наконец-то меч!
И только после этого попытался открыть глаза. Левое веко напрочь отказывалось подниматься, и вся левая сторона лица казалась онемевшей и тяжёлой. Шов на щеке ощущался как раскалённая нитка под кожей.
— Эй, засоня! — продолжал из-за двери зычный голос. — Открывай уже! Многоуважаемый господин дракон, соблаговолите наконец проснуться, а не то...
— А? — Кэнсин рывком отодвинул створку двери. — Что?!
— ... завтрак остынет, — невозмутимо закончил Рёма, перешагивая через порог. Теперь стало ясно, почему он не открыл дверь сам: в руках у него громоздились два поставленных друг на друга столика с едой, а через локоть вдобавок были перекинуты тряпки подозрительно знакомой линяло-серой расцветки.
— А я-то почему дракон? — растеряно спросил Кэнсин.
— Потому что Уэсуги. — Рёма брякнул столики на пол, а выстиранную одежду небрежно бросил поверх футона. — Который Дракон из Этиго. — Он глянул на Кэнсина и вскинул брови в весёлом изумлении. — Что, не знаешь? Ну ты и тёмный, братишка! А читать-то хоть умеешь?
— Умею, — буркнул Кэнсин, осторожно трогая щёку. Края рубца не разошлись за ночь, но были шершавыми и горячими на ощупь, и он с трудом представлял себе, как будет есть, когда даже челюстями двигать боязно.
— Сильно болит? — сочувственно спросил Рёма.
Кэнсин помотал головой и взялся за палочки. К счастью, рис можно было цеплять понемногу, по несколько зёрнышек, но это занимало ужасно много времени.
— Ты жуй, не торопись, — подбодрил его Рёма. Сам он уписывал за обе щеки, и еда с его столика исчезала с пугающей скоростью. — Всё равно тебе сегодня нельзя на улицу выходить. С такой ро... то есть, раной. Придётся пересидеть здесь, пока шум не утихнет.
— Какой шум? — насторожился Кэнсин, оставив попытки выловить из чашки кусок дайкона помельче.
— Да вот прогулялся я утром до города, послушал новости в паре знакомых мест, — врастяжку проговорил Рёма, искоса поглядывая на него. — А новости-то занятные. Вчера ночью, говорят, убили Сэридзаву Камо, командира Мибу-ро.
— Мибу... кого?
— Мибу-Росигуми, их ещё Волками из Мибу называют. Ронины из Канто, которых в Киото прислали сёгуна охранять. Потом сёгун обратно в Эдо укатил, а они остались, вроде как за порядком следить. Правда, они по большей части купцов запугивают и деньги с них трясут, так мне рассказывали. Так вот, Сэридзава был вожаком этих самых Волков.
Рёма выскреб остатки риса и отставил пустую чашку.
— Одни говорят, что его убили люди из Тёсю, — продолжал он, — те, что охотятся на чиновников бакуфу и "небесным правосудием" подписываются. Потому как Мибу-Росигуми служат военному коменданту Киото и с ребятками из Тёсю уже несколько раз сталкивались лбами. Другие уверены, что Сэридзаву прикончили свои же. Власть в отряде не поделили, вот и разобрались по-тихому. А любопытнее всего, что зарезали его в двух кварталах от Тэрамати, недалеко от реки. — Он опять покосился на юношу. — Так что, не хочешь мне что-нибудь рассказать?
Кэнсин поймал палочками ещё щепотку риса, сунул в рот, не чувствуя вкуса. В том, чтобы клевать маленькими порциями, был ещё один недостаток — всё прожёвывалось слишком быстро, а, прожевав, надо было отвечать.
— Вчера ночью, — выдавил он, — я наткнулся на двух людей, дравшихся на улице. Один был ранен и не мог больше защищаться. Я вызвал его противника и убил.
Он перевёл дыхание и замолчал, не зная, что ещё добавить.
— Тот, кого ты убил, — спокойно проговорил Рёма, — такой щуплый, да? Ростом с тебя, сутулый, старый?
— Нет, — удивился Кэнсин. — Здоровенный, с кабана, очень сильный. Средних лет, кажется. Двигался быстро, не по-стариковски.
— Ага, — Рёма удовлетворённо кивнул. — И впрямь, Сэридзава. Ты извини, что я так с подвохом спросил, просто этот человек был одним из лучших бойцов в старой столице... да и в новой, пожалуй. Сам понимаешь, трудно поверить, чтобы такой воробей, как ты, мог его завалить.
— Если хотите знать, — Кэнсин вздёрнул нос, — справиться с ним было совсем не трудно. Хватило одного удара. Не верите — спросите у тех, кто его нашёл, сколько ран было на нём.
— Нетрудно, говоришь... — протянул Рёма. — А тогда зачем ты его убил?
— Как зачем? — опешил Кэнсин. — Он меня тоже убить хотел, между прочим!
— Ясное дело. Но если ты настолько сильнее его, стало быть, он тебя убить никак не мог. Я понимаю, если сражаешься с равным по силе, там уже все мысли побоку — либо ты, либо тебя. А если противник для тебя не опасен, то можно ведь и без убийства обойтись. Обезоружить... или хотя бы меч перевернуть. Уж, наверное, для тебя это тоже было бы несложно, а?
Кэнсин пожал плечами. Если бы он заранее знал, что убивать людей так неприятно... может, и постарался бы как-нибудь избежать этого. Но в ту минуту, когда в руке был меч, а перед глазами — враг, такие мысли просто не приходили в голову. Меч — орудие убийства. Путь меча — искусство убивать. Этот урок он выучил твёрдо, и думать о том, что можно победить, не убивая, было так же странно, как искать плоды хурмы на ветвях кипариса.
Ему не в чем было себя упрекнуть. В сущности, он поступил так же, как наставник: убил, чтобы спасти. Правда, тот принцип звучал немного иначе: "убить одного, чтобы спасти многих" — но у наставника тоже не всегда получалось так. Когда-то он убил всех разбойников, напавших на лагерь работорговцев, а спас — одного ребёнка. Но это не в счёт, ведь то были убийцы детей и женщин, а с такими делать нечего, кроме как отправлять на тот свет...
— Тот человек ведь был плохим, — полувопросительно проговорил Кэнсин. — Он хотел убить того, с кем дрался. А теперь он больше никого не убьёт.
— Хороший, плохой, — проворчал Рёма. — Ну, может, и плохой. Только с чего ты взял, что тот, кого ты спас — лучше? И что он, к примеру, никого не убьёт?
Кэнсин растерялся.
Когда он бросился в бой, как-то даже вопроса не возникло, кого из двоих защищать — конечно, того, кто был слабее! И тот парень, наверное, не был плохим, раз попытался оттолкнуть Кэнсина из-под удара. Но это всё выглядело как-то... неубедительно.
— Я не говорю, что надо было и второго прибить для надёжности, — торопливо поправился Рёма. — Просто пытаюсь тебе втолковать, что жизнь — шутка сложная, и людей так, на глазок, на хороших и плохих не поделишь. На иного смотришь — ну, лиходей лиходеем. А потом оказывается, что и у него друзья есть, или семейство, или дело какое важное, где он незаменим...
— Вот и наставник тоже так говорил, — растерянно сказал Кэнсин.
— Наставник?
— Мой наставник. Хико Сэйдзюро, мастер стиля Хитэн Мицуруги. Он меня научил владеть мечом. И имя дал. И вообще... ну, возился со мной. Я совсем мелкий был, когда к нему попал.
— И наставлял его в воинских умениях повелитель тэнгу с горы Курама, — пробормотал Рёма себе под нос. — Нет-нет, это я так, между делом. Продолжай, пожалуйста.
— Наставник говорил... — Кэнсин прикрыл глаза, вспоминая их прощальную беседу. — "Даже злодеи — всего лишь люди, которые пытались жить, как умели".
— Повезло тебе с наставником, — Рёма отчего-то тяжело вздохнул. — Такую бы мудрость, да всем учителям... А что он ещё говорил?
— Так, всякое... — Кэнсин отвёл глаза. — Что меч Хитэн Мицуруги служит всем людям мира... и что не надо в мирские дела лезть, а надо только сидеть на горе и мастерство оттачивать. И что я ещё слишком глупый, чтобы кого-нибудь спасать, вот! — проклятый голос опять дал петуха в неподходящий момент, и последние слова вышли как-то уж совсем обиженно и пискляво.
— Так это что получается? — Рёма наморщил лоб. — Наставник тебе запретил гору покидать, а ты его волю нарушил, что ли? Кой чёрт тебя в Киото понёс, а, ямабуси мелкий? Подвигов захотелось?
— Потому что кругом люди гибнут! И в этой вашей столице каждую ночь кого-то режут! А я могу!.. могу! — Кэнсин осёкся и схватился за щёку, потому что натянувшийся шов словно прожёг мясо до костей. — Я владею мечом лучше всех, кроме наставника! Я могу защитить людей от убийц! Чтобы никто! и никогда! не мог резать беззащитных, как скотину!
— Вот оно что, значит, — Рёма понимающе покивал. – И за этим ты от учителя сбежал? — И, дождавшись от Кэнсина ответного кивка, рявкнул: — Ну и дурак!
Кэнсин отшатнулся от неожиданности, а потом вскипел. От наставника от тоже наслушался всяких обидных слов, но наставник был в своём праве — он ведь растил Кэнсина, как приёмный отец. А этот с чего обзывается?
— И вовсе не дурак! — зашипел он. — Я знаю, что делаю!
— Ах, знаешь? — фыркнул Рёма. — Да ты хоть сам слышишь, что несёшь? Людей, видите ли, от убийц защищать... Вот и скажи, если не дурак, как ты разбираться будешь, кто есть кто? Может, всех в ряд построишь и скомандуешь: "Люди — направо, убийцы — налево"? А сам куда пойдёшь в таком случае?
Кэнсин открыл рот — и понял, что не знает ответа. Прежде всё казалось просто: есть убийцы, а есть жертвы. Предельно ясно — как в ту ночь, когда он повстречал наставника. И волки, и олени могут быть серыми, но их всё равно не перепутать.
Но, действительно, как-то глупо получалось: и наставник Хико, и он сам уже убивали людей. И тот, вчерашний, которого он спас... поди узнай, кто он: безобидный олешек или зубастый волк? Или... вовсе нет ни волков, ни оленей, а наставник был прав — и жизнь, отнятая у человека, всегда имеет одинаковый вес, чья бы она ни была?
Он спохватился и закрыл рот. Рёма наблюдал за ним с усмешкой — не злой, одобрительной.
— Ага. Вижу, что-то начал соображать. Тогда вот ещё о чём подумай: убийство — это необратимо. А если где промашка выйдет? Человек ведь не редиска, обратно в грядку не воткнёшь, если ошибся... при прополке.
Кэнсин сжал кулаки.
— Хорошо, — натянуто сказал он. — Наверное, я и впрямь дурак. Я владею мечом, но не знаю, как сделать мир лучше, чтобы людей не убивали без вины. Если я могу, но не знаю, как исправить то, что происходит вокруг — значит, где-то есть люди, которые знают, как, но не могут. Я найду этих людей и стану той силой, которой им не хватает, чтобы сделать мир лучше. Они пусть думают, а я буду делать.
Усмешка пропала с лица Рёмы, тёмные глаза нехорошо сузились.
— Делать, значит, — протянул он. — То есть — убивать?
— Да, — Кэнсин прикусил губу. Ему тоже не нравилось, как это прозвучало, но это была правда: единственное, что он умел — это нести смерть.
— Дурак, — повторил Рёма. — Ты же Идзо видел?
— Ну, видел. А что?
— А то, — с неожиданной злостью сказал Рёма. — Он ведь тоже мечтал правому делу служить, страну и императора защищать... мир лучше делать. Тоже мастером меча был, пока пьянствовать не начал. Лучший выпускник додзё Такэти, гордость школы... учитель на него нарадоваться не мог. Вот учитель-то ему и разъяснил, что для победы императорской партии надо кое-кого убить. Идзо — он простодушный, ему приказали — он пошёл и зарезал, кого велено. Потом ещё одного, ещё... теперь уже, поди и со счёта сбился. Долг ученика — повиноваться учителю, так ведь? А что ученик от такой работы уже в рассудке повредился и по ночам заснуть не может, пока не упьётся вусмерть — до этого господам патриотам дела нет...
Он вдруг с силой ударил кулаком по циновке. Кэнсин смотрел на него, не понимая.
— Мы ведь дружили когда-то. Такэти-сэнсэй, Хираи, Ясуока... я же их всех с детства знаю. Думал, вместе будем бороться, плечом к плечу. А оно вон как повернулось. То, что они меня в предатели записали — плевать, я теперь не клановый, я сам по себе. А вот того, что они с Идзо сделали, простить не могу. Он ведь... такой славный парень был. За друзей голову положит, не задумается. Добрая душа...
Рёма шумно выдохнул и закончил каким-то стиснутым, хриплым голосом:
— Я не знаю, сколько в нём осталось... той души. И осталось ли хоть что-нибудь.
Кэнсин вспомнил молодого ронина, его затравленный взгляд и повадку забившегося в угол зверя; и кэн-ки — тёмный, тусклый, как перекалённое в горне железо, уже ни на что не годное.
Ему хотелось крикнуть, что он никогда не дойдёт до такого, не потеряет себя и свою душу. Но Рёма молчал, погрузившись в свои воспоминания, полный горечи взгляд ускользал прочь, в пустоту, — и каким-то образом в этом молчании растворялась вся уверенность, которую Кэнсин пытался в себе собрать.
— Что же теперь... — Он не собирался говорить это вслух — само вырвалось. Рёма сморгнул и посмотрел на него.
— Возвращайся к своему наставнику, — тяжело проговорил он. — В ноги пади, если надо будет. Никто другой тебе никто не подскажет, что с твоей силой делать. А здесь, среди нынешних беспорядков, ты будешь как бочка с порохом. Может, кто-то и приберёт тебя к рукам, только тебе это добра не принесёт, и никому не принесёт. Тут люди сами не знают, что творят и зачем друг дружку режут — куда им ещё твой... Хитэн Мицуруги.
Кэнсин замотал головой.
— Я не вернусь.
— Вот бестолочь! — рассердился Рёма. — Нашёл где гордость показывать! Ты пойми, даже если учитель тебя излупит за побег — это всё равно лучше, чем здесь по глупости пропасть!
— Не излупит, — Кэнсин потянул воздух носом, и в носу тотчас защекотало. — Он... я больше не его ученик. Потому что ушёл.
— Вот как? — Рёма нахмурился. — А может, передумает?
— Нет. Он такой... что сказал, то сделал.
Рёма почесал в затылке и со вздохом заключил:
— Два дурака.
— Ты же его мудрым называл, — не удержался от смешка Кэнсин. Смешок, правда, вышел натянутым, потому что в носу ещё щипало, и в горле стоял комок.
— Мудрый, но дурак, — не смутился Рёма. — Тоже бывает.
Он потянулся и без стеснения хлопнулся на татами, забросив руки за голову.
— Значит, так, — начал он совсем другим, деловым тоном. — Два-три дня тебе придётся отсидеться здесь. За это время ёрики* немного поумерят прыть. А когда ро... лицо подживёт, надо будет тебя из города сплавить.
— Куда сплавить? — не понял Кэнсин.
— Сначала по реке, — Рёма махнул в сторону окна. — А потом в Осаку.
— Осака? — Кэнсин окончательно растерялся. — А что мне там делать?
— Книжки читать! — рявкнул Рёма. — Уму-разуму набираться, раз до сих пор не удосужился!
— Ка... кие книжки?
— История, география, математика, механика, эйго*, — пальцы на правой руке Рёмы закончились, и он начал загибать на левой: — Астрономия, навигация, инженерное дело, судостроение, морское право. — Два кукиша, образовавшиеся по итогам этого перечисления, были немедленно предъявлены под нос оторопевшему Кэнсину.
— А... — сокрушённый таким напором, он попытался найти слова, но смог только выдавить: — А зачем?
— Затем, — Рёма перевернулся на живот и серьёзно глянул на него снизу вверх, — что искусство меча — это, конечно, великое искусство, но убивать людей — паршивое ремесло. И пока ты не разобрался, как пользоваться тем и другим, не наломав при этом дров, тебе нужно какое-то другое ремесло освоить. А я могу научить тебя только одному. — Он улыбнулся, словно называл по имени очень хорошего друга. — Морскому.
И опять посерьёзнел:
— Кроме шуток — без работы и без покровителя тебе тут одна дорога: в якудза. Если поймают, так и на плаху. А в Осаке у тебя будет крыша над головой, пропитание и защита от правительственных ищеек. Ученики Военно-морской школы находятся под опёкой министра Кацу Ринтаро, господина Ава-но-ками. И тебе там найдётся место. Обучишься, освоишься — а там, глядишь, и сам поймёшь, к какому делу себя приставить.
Он пружинисто, в одно движение поднялся с пола и взял поднос с пустыми чашками.
— Послезавтра я возвращаюсь в Осаку, — сказал он, открывая дверь. — Решайся... Кэнсин.
Дверь закрылась. Кэнсин остался сидеть над остывшим завтраком — совершенно оглушённый, с полным беспорядком в голове.


***

— Ниими приходил ко мне сегодня.
Хидзиката аккуратно дописал строчку донизу, не отвлекаясь, и только потом отложил кисть и обернулся.
— Вот как? — бесцветно спросил он, Если бы Кондо не знал его с детства, то мог бы принять это показное спокойствие за чистую монету. — И что ему было от тебя нужно?
— Он принёс мне извинения. И готов извиниться ещё раз, лично перед тобой. За несправедливые подозрения и всё такое.
— Неужели? Ему что, сам Будда во сне явился и призвал к смирению и человеколюбию? — количеству яда в голосе Хидзикаты позавидовали бы все гадюки с травянистых луговин Тама. Кондо вздохнул.
— Тоси, он в безвыходном положении.
— Да ну?
— Он убеждён, что его долг — отомстить за Сэридзаву. А где и как искать убийцу, не знает. Если вдобавок мы прогоним его или попытаемся убить, ему придётся бежать из Киото и бросить единственный след. Поэтому он готов на всё, лишь бы ему позволили остаться в отряде и ходить по улицам, не оглядываясь в ожидании удара.
— Прямо-таки на всё?
— Он ставит два условия. Ученики Сэридзавы остаются под его началом, и им разрешат сохранить имя Сэйтю-Росигуми, в память о покойном. В остальном он обещает подчиняться мне беспрекословно, как подчинялся Сэридзаве. Вплоть до письменной клятвы. Как ты думаешь, пошёл бы он на это, если бы не отчаялся?
Хидзиката фыркнул.
— Нет, Кат-тян, тут дело не в отчаянии. И даже не в преданности убитому наставнику. Просто Ниими понимает, что ему не управиться с этими людьми в одиночку. Сэридзава, — он скривил губы, словно это имя оставляло неприятный привкус во рту, — был тем ещё мерзавцем, но он, по крайней мере, был вожаком, который может заставить других следовать за собой. Ниими такое не под силу; самое большее, на что он способен — это быть вторым номером. Если честно, я был о нём худшего мнения.
— Это как? — насупился Кондо.
— Я думал, он просто надутый дурак. А ему хватило ума понять, что он не удержит парней Сэридзавы в узде. Распояшутся, начнут разбойничать и хорошо, если его самого не прирежут напоследок. Поэтому он и хочет прибиться к тебе под начало, чтобы командовать своей шайкой от имени того, кто сильнее. Поэтому и спешит — пока они ещё помнят хозяйскую руку и слушаются его. — Хидзиката задумчиво покачал головой и снова занёс кисть над бумагой. — Даже жаль, что он решил пойти на мировую. Теперь труднее будет найти повод избавиться от него.
Кондо набрал воздуха в грудь.
— Я принял его предложение.
— Что?
— Я позволил ему остаться, — угрюмо повторил Кондо. — У нас мало людей. А Ниими хороший боец.
На миг ему показалось, что Хидзиката сейчас швырнёт в него кистью, а то и столиком — но, конечно, ничего подобного не случилось. Хидзиката положил кисть на подставку, поднялся и стремительно прошёл к распахнутым сёдзи, за которыми шелестел сад. Только по тому, как побелели пальцы, едва не продавившие бумагу у края створки, можно было понять, что он не просто расстроен — взбешён.
— Тоси, — Кондо откашлялся. — Он будет подчиняться правилам, которые мы установим. А если вздумает интриговать — я сам его убью. Уже с полным на то правом.
С таким же успехом можно было обращаться к стене. Хидзиката молча смотрел в сад, не подавая виду, что услышал друга.
— Если ты против... — снова начал Кондо.
Хидзиката обернулся к нему. Гнев в его глазах медленно таял: так угасают угли под слоем пепла.
— Конечно, я против, — ровно проговорил он. — Но это ничего не меняет.
— Тоси...
— Ничего, — с нажимом повторил Хидзиката. — Всё правильно. Ты командир Мибу-Росигуми. Ты должен уметь принимать решения без меня. Если понадобится — то и против меня.
— Я не собираюсь давить тебя званием, которое получил твоими же трудами, — Кондо с трудом сдерживал раздражение. Если бы Тоси просто упёрся в своей обычной манере и спорил до хрипоты — это, кажется, было бы легче стерпеть, чем внезапную покорность и отказ от борьбы. В такой откровенной сдаче Кондо виделся вызов и скрытый упрёк, тем более обидный, что он никогда не ставил честолюбие превыше дружбы.
— Тебе придётся, — Хидзиката смотрел на него прямо, глаза в глаза. — Тебе придётся давить званием, потому что ничем другим меня не продавить. А когда-нибудь тебе понадобится принять решение, с которым я не соглашусь. Сейчас это всего лишь Ниими и горстка его приспешников; я не в восторге от того, что они остаются с нами, но я стерплю это. В другой раз на кону будет стоять что-то более важное. Может быть, жизненно важное. И в этом случае решение должен принимать один человек. Ты, Кацу.
— А ты? Своё мнение ты ни во что не ставишь?
— Конечно, я буду давать тебе советы, но моё одобрение не должно сковывать тебе руки. Если присутствие Ниими здесь — цена того, что ты освободишься от привычки оглядываться на меня и станешь действовать как лидер... — Хидзиката пожал плечами. — Значит, так тому и быть.
— Ну, вот, — Кондо через силу улыбнулся. — Даже верный заместитель не хочет разделить со мной бремя власти. А если я однажды приму ошибочное решение и наломаю дров, не слушая умного тебя?
Хидзиката ответил ему такой же кривой усмешкой.
— Если бы ты действительно был самодуром, который никого не слушает и творит глупость за глупостью, я бы не лез из кожи вон, пытаясь сделать тебя командиром. Но ты, хвала богам, не Сэридзава и никогда не уподобишься ему. Всё остальное я переживу.


***

Сборы не заняли много времени. Пожиток у Кэнсина как не было, так и не появилось, если не считать пары новых сандалий, которые принёс Рёма, и пары рисовых колобков в банановом листе от госпожи О-Рё. Одеться, засунуть меч за пояс, а еду за пазуху — дело недолгое. Да ещё волосы скрутить на голове поплотнее, чтобы концы не выбивались на спину, и шляпу нахлобучить поглубже, скрывая в тени лицо, попорченное свежим шрамом.
Рёма внимательно оглядел его и кивнул: годится.
— Берегите себя, Химура-хан, — напутствовала его О-Тосэ.
— Рубец не чесать, не сдирать корочки, не трогать грязными руками, — строго напомнила О-Рё. — И непременно покажитесь врачу, если щека заболит или опухнет.
Лодка уже ждала у причала. Кэнсин низко поклонился женщинам и вслед за Рёмой спустился по ступеням.
И опешил, увидев в лодке третьего человека.
Юноша с гладко собранными в хвост волосами, одетый в строгое тёмное косодэ и белые в полоску хакама, смерил его знакомым диковатым взглядом. Только по этому взгляду Кэнсин и признал Идзо — трезвого, тихого и совершенно непохожего на того буяна, с которым Рёма разнимал их три дня назад.
От растерянности он поздоровался. Идзо что-то буркнул в ответ и нахохлился. Меч он держал на коленях, вцепившись в него обеими руками, будто боялся, что отберут.
— С нами поедет, — Рёма веселился от души, глядя на ошарашенного Кэнсина. — Учиться не хочет, лоботряс, так я его к Кацу-сэнсэю пристрою. Телохранителем будет. Кацу-сэнсэй — он ведь в правительстве служит, и за ним тоже убийцы охотятся. Люди "небесного правосудия" и прочие такие же дураки.
— Рёма, — Кэнсин не удержался от смеха, — а я смотрю, ты всех убийц дураками честишь?
— Конечно, — не смутился Рёма. — Умный человек всегда найдёт, как достичь цели без кровопролития. А эти думают, что мир станет лучше, если людей на улицах резать. Ну, не дураки ли?

* Сяна-о — другое имя Минамото-но Куро Ёсицунэ
* Ёрики — самурайская полиция в Японии периода Эдо
* Эйго — английский язык

---

Поклон Дракона [начало]

Название: Поклон Дракона
Цикл: Эпоха волков и драконов
Размер: ~15 000 слов
Пейринг/Персонажи: Химура Кэнсин, Сакамото Рёма, Окада Идзо, Кондо Исами, Хидзиката Тосидзо, Сайто Хадзимэ, Сэридзава Камо, Ниими Нисики и все Мибу-Росигуми на фоне, О-Тосэ, О-Рё
Категория: джен
Жанр: боевик, приключения, hurt/comfort
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: альтернативная история, хронология некоторых событий изменена, наряду с реальными биографическими данными использованы сюжеты из "Историй времён смуты"
На AO3: здесь
От автора: Шесть лет задумке, офигеть... Историю про то, как Кэнсин вместо Кацуры набрёл на Рёму и что из этого проистекло, я хотела написать ещё в далёком 2015-м, когда ходила с командой Синсэнгуми. Вовремя осознала, что размерчик не потяну, отложила... второй раз собралась поднять её из набросков в 2018, когда собралась команда по Rurouni Kenshin. С командой отыграла, из задуманного текста накропала примерно половину (как мне виделось). И вот только в этом году, с командой Бакумацу, поднатужилась и дописала, попутно выяснив, что промахнулась с запланированным объемом примерно вдвое С другой стороны, если бы знала, во что это выльется в итоге - может быть, и не взялась бы. Всё к лучшему.
Что тут есть: собственно, Химура и Рёма, много Синсэна - главным образом Хидзиката и Сайто, отклонение от реальной исторической канвы. В последующих частях будет мимопробегающий Кацура, много стекла и много боевки с плавным переходом в политический триллер.
P.S. Если кому нужна хепберновская транскрипция - машите в комментариях, выложу.

Город был огромен — намного больше, чем он мог представить себе в самых смелых мечтах. Бесчисленные дома лепились друг к другу тесно, будто пчелиные соты, смыкаясь стенами. Улицы разбегались влево и вправо от реки прямыми стрелами-линиями, но стоило пройти десяток шагов вглубь квартала — и взгляд тут же терялся в паутине узких извилистых переулков, поворотов и тупичков. Местами среди нагромождения серых черепичных крыш поднимались тории какого-нибудь святилища или тянулась к небу многоярусная пагода буддийского храма — но и святилища здесь казались маленькими, втиснутыми в плотную массу домов, как маринованные сливы в рисовый колобок. Только по берегам реки да ещё вдоль каналов попадались длинные ограды с большими, окованными железом воротами, за которыми угадывались просторные дворы усадеб или монастырей. Но подолгу глазеть на них было нельзя: у этих ворот всегда стояли стражники, которые с неизменным подозрением провожали взглядами щуплого подростка в залатанной одежде и прохудившихся сандалиях, в дырявой соломенной шляпе и с мечом за поясом.
А сколько народу здесь было! Если собрать вместе всех людей, которых Кэнсин видел за свою пока ещё недолгую жизнь, — не набралось бы и десятой части той толпы, что заполняла проспекты и набережные, толкалась локтями в тесных переулках и гомонила на рынке. Важные самураи в строгих тёмных одеждах с гербами, с двумя мечами за поясом; чинные, с достоинством выступающие горожанки в красивых полосатых платьях, с высоко зачёсанными волосами; пробегающие в ногу носильщики с паланкинами на голых и блестящих от пота плечах; уличные лоточники с коробами на груди, пронзительными голосами расхваливающие свои товары; монахи в широкополых шляпах, с колокольчиками и чашками для подаяния в руках, распевающие сутры на перекрёстках; скромные торговки хворостом с вязанками на головах; лавочники, зазывающие посетителей, рабочие-подёнщики, бродячие музыканты и фокусники, за которыми стайками бежали дети, ныряя в толчее с проворством рыбок в горной речке.
Окунувшись в этот людской водоворот после нескольких лет, проведённых в тишине и уединении, Кэнсин был оглушён и сбит с толку. Чтобы перевести дух, он остановился у какой-то лавки, но тут же едва не угодил под телегу с дровами, которую с руганью разворачивали поперёк улицы взмыленные и злые батраки. Отскочив от телеги, он чуть не отдавил ногу толстому горожанину в дорогом кимоно с щегольскими атласными отворотами. Горожанин заругался не хуже батраков, а слуга, тащивший за ним короб с покупками, попытался ударить Кэнсина палкой. Не попал, конечно, — где уж ему было попасть! — но сшиб корзину с головы проходившей мимо цветочницы. У цветочницы голосок оказался громкий, так что досталось и батракам, и толстому горожанину, и его слуге; улепётывая по переулку, Кэнсин ещё долго слышал за спиной её визгливую брань.
Выбравшись из лабиринта жилых кварталов обратно к реке, он присел в тени под ивой — отдышаться и собраться с мыслями. Здесь было прохладнее, чем среди домов, и гораздо менее людно. Над водой летел ветерок, и ива шелестела ветками, напоминая о далёкой горной хижине, которую Кэнсин уже привык называть своим домом.
Тоска накатила так внезапно, что дыхание перехватило, словно от удара. Захотелось обратно — в горы, в знакомый до последнего деревца лес, в тишину, нарушаемую только пением птиц и шумом водопада. Вернуть тот покой, тот размеренный и привычный труд, заново испытать упоительное чувство полёта, когда тело и клинок одинаково послушны, а на строгом лице наставника мелькает одобрительная улыбка...
От всего этого он отказался, потому что не считал себя вправе наслаждаться миром и покоем, когда страна рассыпается на части, а невинные люди гибнут от рук разбойников и обнищавших ронинов. Он нарушил волю наставника, бросил обучение и пришёл сюда, в Киото, потому что хотел защищать тех, кого оставили беззащитными несправедливость законов и равнодушие властей. Услышанные по дороге рассказы о беспорядках, охвативших старую столицу, о ночных убийствах и реках крови на перекрёстках только подогревали его решимость. Мысленно он уже представлял себе, как будет бродить по Киото безымянной, неприметной тенью, спасая слабых и угнетённых, как его самого когда-то спас наставник Хико.
И вот он наконец оказался в Киото — и ничего не понимал. Где убийцы? Где жертвы? Где все те ужасы, о которых шептались служанки в каждой придорожной харчевне? Город купался в повседневной суматохе, люди выглядели злыми и раздражёнными, но уж никак не напуганными до смерти, и на пыльных замусоренных улицах что-то не было видно кровавых луж. Ну и кого тут защищать? Цветочницу, оставшуюся без товара?
Погрузившись в уныние, Кэнсин не сразу заметил, что на набережной прибавилось народу. Приближался вечер, и горожане, покончив с дневными хлопотами, выходили прогуляться вдоль реки. Стали чаще появляться нарядные люди, и Кэнсин запоздало сообразил, что его занесло в "чистый" квартал, где живут богатые купцы и самураи. В таком месте подозрительного бродягу без документов и подорожной могли арестовать в два счёта. Разумеется — Кэнсин улыбнулся про себя и провёл ладонью по ножнам — арестовать себя он бы им не позволил, но поднимать шум тоже не хотелось.
Стараясь держаться в тени ивняка, он двинулся вдоль берега. Императорский дворец находится в северной части города — так ему рассказывали. Значит, кварталы бедняков располагаются южнее, и на первое время лучше обосноваться там. Как он будет обосновываться, Кэнсин пока не представлял — несколько медяков, заработанных в дороге, он давно потратил, но пока ночи стояли тёплые, и можно было переночевать... ну, хотя бы под мостом.
Нежданное чувство тревоги кольнуло холодной иголкой в солнечное сплетение. Кэнсин подобрался, ещё не понимая, откуда пришла опасность — нет, ещё только предвестие опасности, неопределённое и зыбкое, как запах дыма от далёкого пожарища.
Наставник Хико называл это "кэн-ки" — "дух меча". В бою, говорил он, недостаточно лишь отвечать на чужие удары. Каким бы быстрым ты ни был, по-настоящему умелого противника ты не опередишь, если не сможешь предугадать его действия — а для этого нужно улавливать его чувства, намерения, внутреннее состояние... И он учил Кэнсина слышать кэн-ки других людей, отличать спокойствие от скрытой ярости, распознавать заранее чужую враждебность и желание убить.
Сейчас эти уроки пригодились. Чутьё, поначалу сбитое с толку обилием людей и впечатлений, постепенно восстанавливалось — и теперь Кэнсин мог с уверенностью сказать, от кого исходит это неясное ощущение тревоги: от невысокого человека в мятой коричневой накидке, глядящего в воду с каменного откоса набережной.
Человек был вооружён — рукояти мечей торчали у него из-за пояса, но на самурая он не походил. Растрёпанные волосы вместо пучка-сакаяки были собраны в неряшливый хвост, изношенная и замызганная одежда подошла бы скорее бедняку, чем человеку из благородного сословия. Наверное, ронин, решил Кэнсин. Один из тех неприкаянных вояк, что по разным причинам покинули свои кланы и вели бродячую жизнь наёмников, а то и разбойников.
Кэнсин замешкался, рассматривая ронина, — и тот тоже что-то почувствовал, поднял голову и обернулся.
Взгляд у него был странный. Мутный, как осадок в застоявшейся воде. И белки глаз покрыты тонкой красной сеточкой, словно он давно не спал или много пил. Или и то, и другое сразу.
— Что смотришь? — хрипло спросил он, уставившись на Кэнсина исподлобья. От него тянуло уже не тревогой, а тёмной больной злобой. Словно от раненого зверя, который в исступлении готов броситься на любого, кто подходит слишком близко.
Кэнсин на всякий случай отступил, но ронин уже сам шагнул к нему, преграждая дорогу и угрожающе положив правую руку на рукоять длинного меча.
— Что смотришь, я тебя спрашиваю? — У него и выговор был непривычный — врастяжку.
Надо было или убегать, или тоже браться за оружие, но Кэнсин медлил. Ввязаться в драку означало привлечь к себе ненужное внимание, а бежать... разве затем он пришёл в этот город, чтобы при первой же угрозе показывать спину какому-то забияке?
— Простите, я спешу, — сказал он как можно твёрже, глядя в глаза ронину. — Дайте пройти, пожалуйста.
Увы, наверное, он ещё не дорос до того, чтобы, подобно наставнику, отпугивать врагов одним взглядом и решительным видом. Ронин оскалился и потянул меч из ножен. Кэнсин отступил ещё немного и повернулся боком, меняя стойку — левая ладонь придерживает ножны, большой палец касается цубы, левая нога выдвинута вперёд... этот безумец хоть понимает, что если сделает ещё шаг вперёд — то умрёт? При свете дня, у всех на виду... как же неудачно всё складывается...
Приближение третьего человека он не услышал — ощутил, словно несильный толчок между лопаток. Обострённое в преддверии боя чутьё загодя предупредило об опасности; не оглядываясь, Кэнсин скользнул вбок, уходя от возможного удара в спину. Но удара не было — подскочивший сзади верзила просто расставил руки, и ронин, который как раз в этот миг ринулся в атаку, угодил прямо в его медвежьи объятия.
Верзила одной рукой крепко прижал его к себе, не позволяя и дёрнуться, а другой перехватил рукоять его меча и надавил так, что наполовину вытащенный клинок с лязгом вошёл обратно в ножны.
— Идзо! — негромко, но грозно сказал он. — Ты что творишь, пьянь несчастная? Совсем с ума съехал, на людей бросаешься?
Ронин мгновенно сник и словно бы съёжился, даже не пытаясь вырваться.
— Рё... Рёма? — растерянно спросил он. — Откуда ты взялся? Тебя же...
— Не шуми, — оборвал его здоровяк и обернулся к Кэнсину. — Эй, малой! Он тебя не задел?
Кэнсин покачал головой и убрал руку с оружия. Он больше не чувствовал угрозы — несмотря на внушительный рост, ширину плеч и грубоватые черты лица, этот человек прямо-таки излучал дружелюбие. Тёмно-синяя накидка-хаори с белыми гербами и два меча на боку говорили сами за себя, но положенной по рангу причёской он тоже пренебрегал — лоб у него не был выбрит, и слегка вьющиеся волосы выбивались из пучка во все стороны, напоминая воронье гнездо. Тяжёлые брови ещё хмурились, но в живых тёмных глазах уже искрилось веселье, а уголки широкого рта растягивались в улыбке. Увидев, что Кэнсин невредим, он облегчённо рассмеялся, разжал ручищи и по-свойски пихнул ронина в бок.
— Это мой, с позволения сказать, приятель из Тоса, — акцент у него был такой же тягучий, с непривычными окончаниями. — Он вообще хороший парень, только буянит, когда лишнего выпьет. Прошу прощения за его неучтивое поведение! — И он низко, в пояс поклонился Кэнсину.
— Оро? — испугался Кэнсин. Может, в городе и было заведено, чтобы старшие приносили извинения младшим, но сам он к такому не привык и опешил не на шутку. — Что вы, не стоит! Не извиняйтесь, пожалуйста!
— Ладно, не буду, — с готовностью согласился верзила и выпрямился. — Но всё-таки позволь мне загладить вину моего земляка. Давайте-ка все пойдём и выпьем чаю, а? Тут рядом славная чайная есть, я покажу!
— Оро? — Больше Кэнсин ничего не успел сказать: странный человек ухватил его за рукав, другой рукой снова сгрёб в охапку Идзо и решительно двинулся по набережной, обгоняя прохожих.
До чайной действительно оказалось недалеко, и верзилу, здесь, видимо, хорошо знали, потому что место в переполненной комнате нашлось моментально. Очень скоро они сидели втроём на лавке, крытой красным полотном, и перед каждым дымилась чашка горячего чая, а рядом на тарелке красовались горкой свежие данго в густом тёмном соусе.
— Давай-давай, не стесняйся, — видя замешательство Кэнсина, новый знакомый сам взял палочку с данго и с удовольствием хлюпнул чаем. — Идзо, и ты тоже выпей, полегчает. Кстати, — он опять обернулся к Кэнсину, — меня Рёма зовут. Сакамото Рёма. А тебя как, значит?..
— Кэнсин. — Данго оказались умопомрачительно вкусными — может быть, оттого, что он со вчерашнего дня ничего не ел?
— Ого, какое имечко! — с набитым ртом восхитился Рёма. — Как у Уэсуги Кэнсина — "смирение" и "истина"? — Он изобразил уже обгрызенной палочкой какие-то закорючки в воздухе.
— Не-а. — Кэнсин помотал головой. С каллиграфией у него было неважно, но читать и писать он умел, спасибо наставнику Хико. — Как "меч" и "сердце".
— Ясно, — протянул Рёма. И, понизив голос, наклонился ближе: — Только я бы на твоём месте и фамилию какую-нибудь сочинил. А то городская стража прицепится — кто такой, да по какому праву с мечом ходишь? Беглым крестьянам, знаешь ли, оружие носить не положено.
Кэнсин застыл, стиснув чашку в окаменевших пальцах.
— Спокойно, — быстрым полушёпотом добавил Рёма. — Я тебя не выдам, не бойся. Предупредить хочу, вот и всё.
— Откуда вы знаете? — выдавил Кэнсин.
— А я и не знал, пока ты не представился. Так, с первого взгляда, ты скорее на ронина смахиваешь — повадка у тебя бойцовская, этого не спрячешь. Правда, молод слишком, но ведь бывает, что и молодёжь из кланов бежит. А был бы ты получше одет — сошёл бы за слугу из хорошего дома. И стража бы к тебе не присматривалась, и всякие задиры на улицах не донимали. Ты на меня посмотри. — Он хлопнул ладонью по рукаву своей накидки. — Гуляю спокойно по улицам, ни от кого не прячусь. А ведь я — беглый ронин, самовольно из клана ушёл. Только стража ко мне не полезет проверять, тот ли я Сакамото Рёма, что в розыскных списках из Тоса числится. В гербовой одежде — стало быть, самурай, а к самураям приставать с вопросами опасно, можно и без головы остаться. Вот меня и не трогают.
Он доверительно подмигнул Кэнсину и утащил с тарелки ещё одну палочку.
— Так насчёт фамилии... Деревня твоя, например, как называется?
— Моя деревня? — не понял Кэнсин.
— Ну, не моя же!
— Э... — полузабытое название не сразу всплыло в памяти. — Химура, а что?
— Ну, вот тебе и фамилия, не хуже прочих. В другой раз спросят — отвечай: Химура Кэнсин. Даже если за ронина примут, подумают дважды, прежде чем связываться... Эй, хозяюшка! Можно нам ещё чаю?
— Иду, — отозвался женский голос из глубины комнаты. Хозяйка, немолодая и полная, подплыла степенной уточкой, налила гостям свежего чаю и так же величаво удалилась.
— А ты вообще откуда? — продолжал Рёма, объедая уже третью по счёту палочку. — Где эта твоя деревня находится?
— Кажется, в Исэ. — Глядя на него, Кэнсин тоже потянулся за добавкой, потому что данго заканчивались как-то слишком быстро. — Но я не очень хорошо помню. Когда меня... когда я оттуда уехал, мне было только девять лет. А потом я вообще в горах жил.
— Надо же, — удивился Рёма. — А я был уверен, что ты из Нагасаки.
— Почему это?
— Ну как, почему? Ты на себя хоть в воде смотрелся? Такие волосы только у иностранцев бывают.
Кэнсин озадаченно подёргал себя за кончик связанных в хвост волос. Пока он ходил по улицам, широкополая шляпа и тень от неё достаточно хорошо скрывали необычный цвет. Но теперь он начал осознавать, что рыжеволосый человек не сможет затеряться даже в таком огромном городе — и надо срочно что-нибудь придумать, если он хочет подольше оставаться незамеченным.
— Может, у тебя родители из Нагасаки? — не унимался Рёма. — Я слышал, южные варвары когда-то женились на тамошних девушках. Давно, правда, это было, ещё при первом из Токугава...
— Нет! — Кэнсин вскочил, как подброшенный. — Нет у меня в роду никаких варваров, ясно?
Идзо, мрачно цедивший чай на другом конце лавки, чуть не выронил чашку и схватился за меч. На них стали оглядываться.
— Ясно, ясно, — поспешно согласился Рёма и потянул его за рукав. — Прости, не хотел тебя обидеть. Идзо, уймись, не пугай людей.
Кэнсин сел с горящими ушами. Он сам не ожидал, что это так его заденет, просто... слишком хорошо оно забылось. Ушло в глубину под грузом новых впечатлений, и лучше бы вовсе не всплывало...
"Итиро, ты смотри, старший-то твой..."
"Красноголовый, тьфу... От лиса-оборотня его мать пригуляла, что ли?"
"Не к добру такое дитя народилось. Ох, помяните моё слово, последние времена наступают..."
"Вот же нечисть лесная... И холера его не взяла, глядите-ка! Всю семью выкосило, а этому хоть бы что..."
"А я говорила, не к добру! От него все беды, от лисьего отродья! Не будет нам покоя, пока не избавимся..."
"Господин хороший, не купите ли диковинку? Предками клянусь, он не крашеный, сам такой родился! В столице за хорошие деньги покажете, а мы недорого просим..."
— Эй... — окликнул его Рёма. — Ну, прости, дурак я. Глупость сморозил, человека хорошего ни за что обидел...
— Ничего, — Кэнсин заставил себя улыбнуться. — Может быть, мои родители и впрямь были из Нагасаки. Только они умерли... давно уже. И спросить не у кого, вот так вот.
Он одним глотком допил чай и встал.
— Спасибо вам за угощение, господин Сакамото. И за науку. И вам, господин Идзо, доброго здравия.
— Постой, — Рёма придержал его за рукав. — Ты... тебе хоть есть куда идти-то?
Кэнсин пожал плечами.
— Там видно будет. Вы не беспокойтесь, я не пропаду.
— Ну, смотри... — Рёма неловко опустил руку. — Если что, я в Фусими живу. Спроси лодочный дом "Тэрада-я", тебе любой покажет.
— Спасибо, — Кэнсин точно знал, что ни в какой лодочный дом не пойдёт — ещё не хватало втягивать других людей в свои тайные дела. Но поблагодарить в любом случае стоило — и за доверие, и за желание помочь.
Он поклонился обоим — безучастному Идзо и расстроенному Сакамото — и вышел из чайной в твёрдой уверенности, что видел этих людей в первый и последний раз в жизни.


***


— Я признаю, что он заслуживает смерти. — Кондо Исами, второй из командиров Мибу-Росигуми, упрямо вскинул голову. — Но чем меньше людей будет в этом участвовать, тем лучше. Не надо впутывать молодёжь. Мы с Тоси справимся сами.
Его заместитель и друг Хидзиката Тосидзо молча наклонил голову, подтверждая своё согласие. Сидящий напротив Ниими фыркнул, но Сэридзава властным жестом заставил его умолкнуть.
— Хорошо, — коротко сказал он. — Двое ваших людей, двое наших. Этому мерзавцу хватит.
Кондо нехотя кивнул.
Эта затея не нравилась ему с самого начала. Устранение неугодных путём ночных убийств на улицах — такой подход был бы к лицу головорезам "Небесного правосудия", а не защитникам порядка и закона, какими он хотел бы видеть Мибу-Росигуми. Но командир Сэридзава Камо, едва узнав, что Киёкава снова появился в городе, непререкаемо заявил: "Он не должен уйти живым". А если Сэридзава что-то вбил себе в голову, то отговаривать его было бесполезно.
Конечно, Киёкава сам нарвался. Получить у правительства кругленькую сумму, нанять ронинов якобы для охраны сёгуна во время предстоящего визита в Киото, а потом перевербовать отряд, собранный на деньги сёгуната, на сторону императорской партии — это был недостойный обман, как ни погляди. Причём обманутыми оказались не только чиновники бакуфу, но и сами ронины, которых просто поставили перед фактом, что теперь они служат не сёгуну, а его противникам. Это и взбесило Сэридзаву: переменив сторону без согласия остальных командиров, Киёкава тем самым уравнял Росигуми с наёмниками, не имеющими личных убеждений и понятия о верности.
Кондо был сдержаннее — в том смысле, что не метался по комнате с белыми от ярости глазами и не клялся убить Киёкаву ста восемью различными способами одновременно. Но в его понимании вся эта интрига была преступлением против законов чести. Киёкава имел ранг хатамото — то есть прямого вассала сёгуна. И своим поступком он трижды нарушил вассальный долг: восстал против господина, примкнув к императорской партии, предал его доверие и присвоил его деньги. Идти за таким человеком не было никакой возможности, о чём Кондо и объявил, покинув ряды Росигуми вместе со своими друзьями из фехтовальной школы "Сиэйкан" и с неожиданно поддержавшей их группой Сэридзавы, его учеников и приятелей.
Остальные Росигуми вернулись в Эдо, а горстка несогласных, в которой не насчитывалось и двух десятков человек, осталась в Киото, назвавшись Мибу-Росигуми — "Ронинским ополчением Мибу". Удачей и спасением для них стало покровительство князя Мацудайра Катамори, который принял их на службу и тем самым закрепил за Мибу-Росигуми статус легального военного отряда, находящегося в подчинении коменданта Киото. С тех пор их положение постепенно укреплялось. Была работа — перепадали и деньги, были деньги — появлялись новобранцы. Численность отряда понемногу росла, Мибу-Росигуми превращались в настоящее ополчение, и с ними уже начинали считаться как с боевой силой. Жаль только, что им пока не досталось по-настоящему важного дела, в котором можно было бы проявить себя с лучшей стороны.
Официально никакого приказа покарать Киёкаву они не получали — да и не мог господин Катамори отдать такой приказ. Не мог, потому что пронырливый хатамото успел пробиться в окружение высочайшего двора и завести там несколько полезных знакомств. Неофициально же всем было понятно, что князь Мацудайра только одобрит, если Киёкава присоединится к своим почтенным предкам. А от одобрения князя сейчас напрямую зависела судьба Мибу-Росигуми, чья репутация и так уже сильно пострадала от пьяных выходок Сэридзавы. К тому же и случай представился редкий: впервые после раскола Росигуми Киёкава решился вернуться в Киото — и никто не знал, появится ли он здесь ещё раз, если они упустят его сейчас.
Словом, все доводы были "за" — но Кондо чувствовал, что дело будет не из тех, которыми можно гордиться. И поэтому не желал, чтобы в нём принимали участие идеалист Яманами, или юный Тодо, или, упаси боги, Окита. Не стоило звать с собой и Хараду — но совсем по другой причине: о чём знал Харада, то в скором времени становилось известно всем окрестным сорокам.
— Киёкаву видели в окрестностях старого дворца, — Сэридзава коснулся веером расстеленной на полу карты. — Приверженцы "Сонно Дзёй" вечно ошиваются возле школы Гакусюин. Наверняка и Киёкава посещает их собрания.
— А ночует он, скорее всего, в резиденции клана Тёсю, — добавил Хидзиката. — Значит, брать его надо либо на берегу реки, у моста Кодзингути, либо на углу Тэрамати и Второй линии.
— С чего это вы взяли? — Ниими Нисики скривил губы. Его грубый тон никого не удивил: все давно уже привыкли, что он оспаривает любое мнение Хидзикаты по любому поводу. — Между Гакусюин и резиденцией Тёсю несколько кварталов. Киёкава может выбрать любой путь.
— На улице Каварамати, особенно у перекрёстка с Марутамати, часто дежурят люди клана Айдзу, — холодно отозвался Хидзиката. — Киёкава постарается туда не соваться. Но переулками он тоже идти не захочет — побоится испачкать одежду. На собраниях в школе Гакусюин бывают и придворные, так что Киёкава не может приходить туда иначе, чем при полном параде. Он выберет улицы почище, но подальше от глаз клана Айдзу. Остаются два возможных пути: либо идти по Тэрамати, либо быстро пересечь Каварамати и двигаться вдоль берега до Второй линии.
— Согласен, — Сэридзава стукнул веером по полу. — В таком случае разделимся. Двое будут ждать на Тэрамати, двое у моста. Я беру на себя Тэрамати.
— Тогда мы с Хидзикатой пойдём к мосту, — откликнулся Кондо. — Как только стемнеет...
— У меня другое предложение, — прервал его Сэридзава. — Обменяемся заместителями. Ниими пойдёт с вами, Хидзиката — со мной.
— Зачем?
— Так будет честно, — Сэридзава улыбнулся. У него была скверная улыбка: губы изгибались, а взгляд оставался неподвижным и немигающим. — Чтобы в случае успеха мы не спорили, чья это заслуга — моя или ваша.
Кондо вздохнул про себя. Видимо, он был недостаточно хорошим лжецом, чтобы скрыть отвращение к этой миссии. А Сэридзава, конечно же, заметил — и дал понять, что не верит в твёрдость его намерений; иначе зачем было бы приставлять к Кондо своего человека?
— Пусть будет так, — через силу сказал он.
И на всякий случай посмотрел на Хидзикату — тот равнодушно пожал плечами. Наверное, ему тоже не нравилась идея доверить защиту своей спины не другу, а человеку, которого он с трудом терпел. Но Хидзиката хорошо скрывал свои чувства. Гораздо лучше, чем сам Кондо.
— Значит, сегодня вечером, — подытожил Ниими. — Сразу после темноты.
И улыбнулся так же, как его командир — холодно и недобро.


***

Здесь даже луна была другая. В горах она восходила огромная и ясная, словно золотое зеркало, а здесь казалась маленькой и далёкой, как будто чувствовала себя неуютно над колючими рядами островерхих крыш. Но всё равно она была красивая, почти полная, с едва заметной тенью по краешку. И на улицах снова стало светло, и река вся замерцала, переливаясь серебряной чешуёй, как спинка играющей форели.
Ночь была тёплой, и предстоящая ночёвка под открытым небом нисколько не пугала Кэнсина; надо было только найти какое-нибудь укрытие от росы — просыпаться в мокрой одежде не слишком приятно. Оглядываясь в поисках моста или навеса, он шагал вдоль берега и вдыхал полной грудью свежий речной ветер. Уже больше по привычке вслушивался в шорохи засыпающего города — плеск мелкой волны у каменного причала, скрип задвинутых на ночь ставен, недовольный плач младенца в соседнем доме, далёкий звон колокола...
И вдруг — короткий злой лязг, знакомый любому, кто хоть раз сражался на боевых, а не бамбуковых мечах. И — чей-то яростный вскрик.
Сердце подскочило к горлу, руки захолодели от волнения. Слухи всё-таки не врали — здесь действительно убивают по ночам. Прямо сейчас, совсем рядом кто-то сражается за свою жизнь! Кто-то нуждается в помощи!
Не было времени снова плутать по задворкам. Короткий разбег, прыжок, перехват — и Кэнсин помчался напрямик по крышам домов, сомкнутым так тесно, что перескочить с одной на другую смог бы даже ребёнок. Добравшись до места, откуда доносился звон оружия, он присел на краю крыши и взглянул вниз.
Внизу был пустырь, огороженный с двух сторон стенами домов. Лунного света хватало, чтобы разглядеть двух людей с обнажёнными мечами в руках. Один из дерущихся был крупнее и тяжелее на вид: он напирал, загоняя противника в угол между сходящимися стенами, а тот отступал, с явным трудом отражая его удары.
Меч в руках силача хищно свистнул, рассекая воздух. Второй боец попытался отклониться, но не успел. Чужой клинок полоснул его по правому плечу; не вскрикнув, раненый отскочил назад, прижался спиной к стене. Перебросил меч в левую руку, но его хватка была уже неуверенной, неловкой. Силач шагнул вперёд, размахиваясь для решающего удара...
Кэнсин прыгнул.
Он приземлился на согнутые ноги, тут же ушёл в кувырок, превращая падение в перекат, — и поднялся как раз между противниками. Вскинул меч навстречу летящему сверху клинку. Удар оказался невероятно сильным — Кэнсин едва успел подставить вторую руку под обух лезвия, иначе нападающий продавил бы его блок. Плечи свело от напряжения; ещё миг — и он упал бы на колени, но тут нажим прекратился. Силач отвёл меч и смерил бешеным взглядом невесть откуда взявшуюся помеху.
— С дороги, сопляк! — рявкнул он, глядя сверху вниз на подростка, что едва доставал ему головой до середины груди.
— Уйди, дурень, — одновременно с ним выдохнул тот, что оказался у Кэнсина за спиной. В сдавленном голосе, кроме боли, прозвучало удивление — наверное, уже приготовился умирать, а тут вдруг помощь подоспела.
Кэнсин не сдвинулся с места — только крепче сжал рукоять меча и набрал воздуха в грудь.
— Пожалуйста, прекратите! — выпалил он. — Оставьте этого человека в покое, или будете иметь дело со мной!
Он хотел произнести это громко и внушительно — но в горле отчего-то пересохло, и голос, как назло, сорвался на цыплячий писк. Силач побагровел и снова встал в стойку. От него несло тяжёлым запахом перегара и нечистого дыхания, и ещё — пьяной, мутной яростью, вышибающей рассудок. Как от Идзо, только во много раз хуже.
— Уйди, я сказал! — тот, что за спиной, попытался оттолкнуть Кэнсина в сторону, но раненая рука плохо повиновалась ему — толчок даже не заставил юношу покачнуться.
В следующее мгновение силач атаковал.
Он двигался быстро — неожиданно быстро для такой груды мышц, и времени на размышления почти не было. Кэнсин помнил его первый удар и знал, что не сможет отразить второй — просто не хватит веса, его снесёт вместе с мечом. Но уйти с линии атаки он тоже не мог: позади находился другой человек — раненый, не способный себя защитить... и, значит, оставался только один путь.
Кэнсин рванулся вперёд, под занесённое лезвие. Вот когда следовало поблагодарить судьбу за малый рост — Рю-Рэй-Сэн, "Поклон дракона", выполнялся с падением на колено, но Кэнсину достаточно было пригнуться, как при обычном иаи. Остальное довершили длина скользящего шага и скорость броска: вынесенный над правым плечом клинок врезался в открытый бок противника и насквозь пропорол его тело чуть ниже рёбер.
Сила столкновения развернула их друг к другу. Кэнсин крутанулся на пятке и отскочил, разрывая дистанцию. Сердце бешено колотилось, хотя он знал, что опасаться уже нечего — с такими ранами не живут, вот только...
Вот только убитый, похоже, сам не понял, что уже мёртв. Медленно выпрямился, повернулся и пошёл на Кэнсина, зажимая левой рукой рассечённый живот. С каждым шагом кровь из раны выплёскивалась ему под ноги — но он всё никак не падал, и меч покачивался в его вытянутой руке, будто пытаясь ощупью отыскать цель. Взгляд у него остекленел, в горле хрипело и клокотало, из приоткрытого рта на грудь текла густая чёрная струя.
Это было как в дурном сне. Кэнсин хотел попятиться, но тело словно морозом сковало, ноги окаменели. Беспомощно замерев, он смотрел, как враг приближается... нетвёрдой рукой заносит меч...
Лишь в последний миг выучка взяла верх над оцепенением. Кэнсин отшатнулся назад — и чужой клинок не раскроил ему голову, а впустую просвистел возле лица; только щёку обожгло порывом ветра и мгновенной болью.
Больше ничего не требовалось: нанося удар, его противник сам потерял равновесие и выпрямиться уже не смог. Грузное тело ничком свалилось к ногам Кэнсина, скрюченные пальцы царапнули землю, сжались — и замерли.
И стало тихо. Только слышалось чьё-то свистящее дыхание; ещё через секунду Кэнсин понял, что это дышит он сам.
Он должен был радоваться — но радости не было, только какая-то звонкая пустота в голове и холод в груди. Совсем не так он представлял себе первый настоящий бой и первую победу. Щека горела, тёплые капли щекотали подбородок и шею, скатывались за воротник; он бездумно прижал рукав к лицу и огляделся.
Спасённый им человек так и стоял, привалившись к стене, сжимая меч в левой руке. Молча смотрел на Кэнсина, и при свете луны его лицо казалось почти таким же белым, как известковая стена, на которую он опирался. Молодое лицо, приятное. Даже красивое.
— Беги, — тихо сказал он. — Скорее.
И почти одновременно с его словами ветер донёс до них топот ног и пронзительный свист. Вдалеке замелькали огоньки фонарей — сюда бежали люди, много людей, и Кэнсин вздрогнул, осознав, что стоит над ещё неостывшим трупом с окровавленным мечом в руках.
Он бросился прочь от фонарей, не раздумывая, как зверь бросается в чащу, завидев факелы охотников. Нырнул в тень вдоль домов, пробежал до ближайшего переулка и метнулся туда. Прижался к стене, стараясь слиться с ней, стать невидимым в спасительной темноте. Попытался ощупью вытереть клинок — получилось плохо, кровь размазалась по рукам и по рукаву. Её запах бил в ноздри; раньше Кэнсин не замечал, как резко пахнет человеческая кровь — до тошноты, до звона в висках, до железного привкуса во рту.
Он сглотнул. Запах был таким сильным, что казалось — его можно ощутить за много шагов, и те, с фонарями, конечно, тоже почуют. А если нет, то наверняка услышат стук его сердца.
Тёмный переулок между тесно сдвинутыми домами больше не выглядел надёжным убежищем. Кэнсин начал пробираться дальше, стараясь не шуметь. И через пять шагов налетел впотьмах на груду корзин и бамбуковых удилищ, прислонённых к стене дома.
Кто и зачем пристроил сюда на хранение рыболовные снасти — об этом он не успел задуматься. Если бы не меч, который Кэнсин всё ещё держал в руке, он, пожалуй, смог бы удержать равновесие, даже наступив на раскатившиеся корзины. Но чтобы не напороться на собственный клинок, пришлось далеко отставить руку в сторону — и мечом он зацепил и уронил все удилища разом.
Бамбуковые шесты посыпались на землю с громким стуком. Спасаясь от них, Кэнсин отскочил в сторону — и рухнул: продырявленная корзина стреножила его не хуже охотничьего силка. Вслепую выпутываясь из снастей, он услышал над головой скрип отодвинутого ставня и недовольный окрик:
— Это кто там безобразит? А ну-ка, дайте света!
И — снова свист и топот. Теперь с другого конца переулка.
Он содрал с ноги корзину, спихнул в сторону наваленные удилища и рванулся обратно. Фонари уже маячили за спиной, как огненные глаза призраков в ночи, и их, кажется, стало больше; он насилу успел метнуться в какой-то боковой лаз между домом и оградой маленькой кумирни.
Налево! Нет, направо! Впервые за четыре года он потерял чувство направления и уже сам не мог понять, куда бежит, петляя вспугнутым зайцем и бросаясь в сторону всякий раз, как позади мелькал жёлтый отсвет фонарей. Сквозь туман в голове пробилась одна мысль: нужно выбираться из жилого квартала. Сейчас разбуженные шумом люди начнут выглядывать из окон — и тогда от чужих глаз не скрыться, с мечом-то и с располосованной рожей...
Очередной переулок показался чуть шире остальных, Кэнсин побежал по нему и угадал: перед ним открылась большая улица, а за ней — берег реки, сплошь поросший цепким ивняком. Ещё один рывок — и освещённое луной открытое пространство осталось позади. Скорчившись, он проскользнул в густой мрак, пахнущий землёй и зеленью, и ветки ив обняли его за плечи, пряча и защищая, как женские руки.
Преследователи прошли мимо. Один даже поднял на палке свой фонарь и протянул его в сторону зарослей, но не разглядел затаившегося юношу — и поспешил вслед за остальными. Кэнсин дождался, пока их шаги затихнут окончательно, и лишь тогда осмелился пошевелиться.
Его начала бить дрожь. От воды тянуло сыростью, но воздух вовсе не был холодным. В горах он привык и к снегу — что уж говорить о тёплой ночи позднего лета! И всё-таки сейчас он дрожал и не мог справиться с ознобом, от которого тряслись руки и сводило челюсти.
Надо было перебираться к мосту, где он мог хотя бы найти укрытие на ночь. Кэнсин приподнялся и тут же нырнул обратно в заросли, потому что луна обрисовала на дороге тень одинокого прохожего.
Человек шёл осторожно, почти крадучись. Кэнсин снова замер, пытаясь дышать беззвучно, но идущий всё равно остановился прямо напротив него. Повернулся, вглядываясь в переплетение ветвей.
— Кто здесь? — голос прозвучал негромко, но отчётливо в ночной тишине.
Кэнсин сжал стучащие зубы и привстал на колено, держа меч наготове.
— Уходите, пожалуйста, — выдохнул он. — Уходите, и я не причиню вам вреда.
Он надеялся, что предупреждения будет достаточно, но прохожий зачем-то подошёл к самому краю зарослей.
— Это ты, что ли? — удивлённо спросил он, и Кэнсин только теперь вспомнил этот голос. — Рыжий?
Кэнсин зажмурился. Меньше всего на свете он хотел сейчас быть узнанным — и надо же так было случиться, чтобы единственным прохожим на этой улице оказался весёлый ронин, поивший его чаем... неужели всего несколько часов назад?
Сакамото уже лез напролом в заросли, отводя ветки руками.
— А я-то слышу — вроде голос знакомый! Ты чего прячешься?
Кэнсин сердито отвернулся, но недостаточно быстро — Рёма заметил его лицо и присвистнул.
— Да ты ранен! — ошеломлённо проговорил он. — Никак подрался с кем-то?
Кэнсин молча кивнул. Отпираться было глупо.
— Ну, хорошо, что живой остался, — вздохнул Рёма. — Успел сбежать, значит?
Кэнсин мотнул головой.
— Но хоть не убил никого? — обеспокоенно спросил Рёма.
Надо было ещё раз помотать головой — но Кэнсин отчего-то не мог заставить себя сделать это. Он молча прикусил губу и не пошевельнулся. Глаза у Рёмы распахнулись от изумления.
— Вот оно что... — протянул он. — Значит, все эти патрули тебя ловят?
— Пожалуйста, уходите, — глухо повторил Кэнсин. — Если вас увидят рядом со мной, то арестуют.
Рёма смотрел на него со странным выражением — будто хотел дать по шее, да никак не решался.
— Ладно, — наконец проговорил он. — Сиди тут, понял? Я мигом вернусь.
И быстрым шагом, почти бегом умчался по улице.
Кэнсин убрал меч в ножны. Тронул ладонью щёку — липко. Он не верил, что Сакамото наведёт на него патруль; он уже успел проникнуться симпатией к этому странному, шумному, но, похоже, искреннему человеку. Но именно поэтому следовало держаться от непрошеного доброжелателя подальше — чтобы не навлечь на него беду.
Надо было бежать. Не думать о том, что идти ему некуда, что ночь с её спасительным мраком рано или поздно закончится, а при свете дня даже самый бестолковый и подслеповатый стражник не пропустит подозрительного бродягу с этакой росписью на пол-лица... и что во всём огромном городе ему не от кого ждать помощи, кроме этого чудака, который угощает уличных оборванцев свежими данго и сочиняет фамилии беглым крестьянам...
Надо было бежать — вот только куда? Как найти дорогу в этом человеческом муравейнике, куда податься? И спросить-то не у кого, кроме того же чудака...
Пока он колебался, Рёма уже появился в дальнем конце улицы. На бегу он одной рукой прижимал к себе какой-то увесистый свёрток. Добежав до укрытия, где прятался Кэнсин, он развернул тряпку: внутри оказалась небольшая глиняная бутылка.
Рёма выдернул затычку и протянул бутылку юноше.
— На одежду побрызгай, — велел он. — И рот прополощи. Только смотри не глотай, оно крепкое, захмелеешь мигом.
Кэнсин с опаской принюхался. Пахло куда хуже, чем сакэ, которое обычно пил наставник.
— Скорее! — прикрикнул Рёма. — Пока эти не вернулись!
Зажмурившись, Кэнсин поднёс бутылку к губам и отхлебнул.
Рот обожгло, в нос изнутри ударило жидким огнём, горло стиснуло судорогой. Отчаянно закашлявшись, Кэнсин выплюнул эту гадость, попав частично на землю, частично на одежду.
— Сойдёт, — одобрил Рёма, отбирая у него бутылку. Хлебнул сам, крякнул и заткнул пробку обратно. — Теперь вылезай отсюда.
Кэнсин выбрался на дорогу. Рёма оглядел его с головы до ног, снял хаори с гербами и набросил ему на плечи. Потом обнял юношу правой рукой и притянул к себе, так что левая щека Кэнсина оказалась прижата к его истрёпанному синему косодэ.
— Спотыкайся, — шёпотом велел Рёма. — И голову пониже опусти.
Кэнсину не надо было даже притворяться: в таком полусогнутом положении он почти ничего не видел, кроме клочка земли под ногами, а Рёма с каждым шагом тянул его на себя, заставляя терять равновесие. Рот горел от едкого вкуса хмельного, но зато неотвязный запах крови наконец-то выветрился — а может быть, Кэнсин просто перестал его замечать.
Краем глаза поглядывая по сторонам, он с трудом сообразил, что Рёма ведёт его к реке, но не к мосту, а дальше, к лодочному причалу. Шатаясь, как два заправских пьяницы, они пробрели по улице и, никем не остановленные, спустились к воде. Рёма стукнул в дверь домика, вызывая лодочника; изнутри донеслось ворчание.
— До Фусими свезите! — крикнул Рёма. — За двоих плачу!
Лодочник выбрался наружу, поднимая фонарь. Подозрительно оглядел Рёму и едва не висящего у него подмышкой Кэнсина.
— Братишка мой того... перебрал, значит, — ухмыльнулся Рёма. — Мал ещё, пить не умеет.
— А вы бы и не подпаивали его тогда, господин хороший, — пробурчал лодочник, отвязывая верёвку от причала. — Пожалуйте в лодку.
Рёма засмеялся, усадил Кэнсина в лодку и соскочил следом, пока лодочник возился с верёвкой. Когда тот повернулся, они уже сидели на скамье, и Кэнсин опять прятал лицо в складках одежды "старшего брата".
Лодка отошла от причала; гребец налёг на шест, выталкивая судёнышко на стремнину. Мимо проплыл берег — и там, среди ивовых стволов, Кэнсин успел разглядеть сбившиеся в кучу фонари стражи, прежде чем лодка набрала скорость и развернулась носом к югу, устремляясь вниз по течению.


...Они плыли не так уж долго, но Кэнсину, замершему в неудобной скособоченной позе, это время показалось бесконечным. Когда борт лодки снова ударился о причал, он уже изнывал от желания выбраться на берег — и насилу дождался, когда Рёма толкнёт его в бок, разрешая встать.
На этот раз они улучили для высадки момент, пока лодочник пересчитывал полученные деньги. Наконец, лодка отчалила, направляясь в обратный путь, и Рёма выпустил Кэнсина, позволяя ему распрямиться.
Кэнсин покрутил затёкшей шеей и огляделся. Они стояли напротив большого двухэтажного дома, над дверью мерцал большой фонарь с надписью "Тэрада-я". В эту дверь и постучал Рёма.
Изнутри откликнулся женский голос. Дверь распахнулась, и подталкиваемый в спину Кэнсин, не успев опомниться, очутился внутри. Немолодая спокойная женщина — видимо, хозяйка заведения — проворно закрыла за ними дверь и только после этого всплеснула руками, разглядев в полумраке окровавленное лицо юноши.
— Ах, молодой господин! Как же это вас угораздило?
— Госпожа О-Тосэ, — проникновенно сказал Рёма, — нам бы переночевать, только без лишнего шума. Это мой друг, у него... неприятность случилась, и к врачу пойти он не может. Госпожа О-Рё ещё не спит?
— Сейчас позову, — закивала хозяйка. — А вы ступайте пока в Сливовую, располагайтесь.
Сливовая комната находилась на втором этаже, куда вела крутая и узкая лестница. Пока Кэнсин мялся на пороге, не решаясь ступить на гладкие бледно-зелёные циновки — потому что его ноги и без обуви казались слишком пыльными для такой красоты — Рёма куда-то исчез и через несколько минут вернулся. Вместе с ним в комнату вошла девушка в скромном полосатом кимоно. В руках у неё был небольшой поднос с тряпочками и склянками.
— Госпожа О-Рё — дочь врача, — значительно сказал Рёма. — Она обработает тебе рану. Будь вежлив и слушайся её. — И вышел, прикрыв за собой дверь.
Госпожа Драконица оказалась с виду вовсе не такой грозной, как её имя. Ростом лишь немного выше Кэнсина, молодая, с чистым лицом и нежными округлыми щеками — можно было бы назвать её милой, если бы она не глядела так неприветливо и не хмурила брови. Под её строгим взором Кэнсин прикусил язык, проглотив слова приветствия, и сидел тихо-тихо, пока девушка промывала ему рану на щеке сначала водой, а потом чем-то щипучим и едким. Он надеялся, что этим дело и кончится, но не тут-то было — после обработки раны госпожа О-Рё взяла иголку и стала вдевать в неё тонкую шёлковую нить. Сообразив, что за этим последует, Кэнсин вздрогнул и тихонько отодвинулся задом по циновке.
— Не стоит утруждаться, — пробормотал он, косясь на опасно поблёскивающее в её пальцах остриё. — Спасибо вам за заботу, но, право же, и так заживёт...
Брови госпожи О-Рё сошлись над переносицей, как две грозовые тучки. Очень изящные тучки, но сулящие нешуточную бурю со всеми положенными громами и молниями.
— У вас глубокий порез, — а вот голос у Драконицы был под стать прозванию, звучный и грудной, как нельзя лучше подходящий к её глуховатому кансайскому выговору. — Если его не зашить, то края разойдутся. Рана будет долго кровоточить и воспаляться, а когда заживёт — останется большой рубец. Что вы предпочитаете — потерпеть немного, пока я наложу шов, или жить с изуродованным лицом?
— Простите, — Кэнсин пристыженно отвёл глаза. — Пожалуйста, делайте, что нужно.
— Тогда замолчите и перестаньте морщиться. — Госпожа О-Рё крепко взяла его за подбородок, повернув щекой к свету лампы, и поднесла иголку к рассечённой коже. Кэнсин прикрыл глаза и начал дышать, как учил наставник — медленно и глубоко, вбирая воздух до самого живота.
— ...Всё, — прозвучал голос О-Рё. Возле лица осторожно щёлкнули лезвия ножниц, срезая конец нити. Кэнсин открыл глаза. Девушка складывала инструменты и склянки с лекарствами обратно на поднос.
— Теперь всё будет хорошо, — добавила она. Лицо у неё было по-прежнему сердитое, но взгляд словно бы смягчился. — Только постарайтесь не трогать рану, пока шов не затянется, не смеяться и не открывать рот широко. — И, прежде, чем Кэнсин успел поблагодарить её, она выскользнула наружу, оставив его в одиночестве.
Рана горела и чесалась, как будто кровь давила изнутри в края сшитой кожи. Кэнсин потрогал щёку, пытаясь понять, вправду ли она такая надутая и опухшая, как ему кажется; потом спохватился и убрал руку. Поколебавшись, он раскатал сложенный у окна футон и в сомнении уставился на него. Его одежда, включая нижнее косодэ, пропылилась так, что спать в ней можно было разве что под мостом, но не в такой чистой постели.
От конфуза его спасло возвращение О-Рё с накрытым столиком в руках и стопкой одежды подмышкой. Ни слова не говоря, она забрала у Кэнсина хаори, а взамен выдала чистый дзюбан. Поставила столик на середину комнаты, положила рядом подушку-дзабутон. При виде чашек с рисом, овощами и чаем Кэнсин невольно сглотнул.
— Прошу прощения, госпожа О-Рё, — выдавил он. — Я... мне нечем заплатить за еду и комнату.
— Господин Сакамото уже заплатил за вас, — сухо ответила девушка. — Не извольте беспокоиться.
Кэнсин опустил голову. Теперь у него горела не только раненая щека, но и всё лицо, от шеи до корней волос. От запаха еды рот наполнился слюной, но он не мог заставить себя прикоснуться к палочкам.
О-Рё разложила одеяло на футоне, мимоходом смахнула пыль с подставки для мечей, поправила огонь в лампе и просеменила к дверям.
— Не надо гадать, — негромко сказала она, задержавшись на пороге.
— Что? — не понял Кэнсин.
— Вы сейчас пытаетесь понять, зачем он вам помог. — Опустившись на колени, О-Рё отодвинула бумажную створку; на миг её лицо, освещённое сбоку, с тонкой прядью волос, выбившейся из причёски на виске, показалось Кэнсину очень мягким и добрым. — Я тоже не могла понять. Тоже терялась в догадках — почему он помогает мне? Ведь мне никогда не расплатиться с ним за всё, что он сделал для моей семьи. А ответ оказался простой. Он помогает людям, потому что может помочь, вот и всё.
Она легко поднялась и шагнула за порог. Обернулась из полумрака коридора, и — не чудо ли? — на губах госпожи Драконицы обозначилась явственная улыбка.
— Утром я проверю вашу рану. Отдыхайте, пожалуйста.
Кэнсин не мог улыбнуться в ответ, не тревожа свежий шов, — но поклонился ей низко и почтительно.

окончание

---

Юбилейный лисий забег!

---

А вот и деанон подъехал!

Это был довольно внезапный забег, но неожиданно продуктивный, спасибо Пушистый Волкэ, стриженный ёжиком за приглашение. Не вдаваясь в личные подробности, скажу только, что мне очень нужна была эта встряска после двухлетнего провала за горизонт событий. Психотерапевтический эффект получился отличный, я за три месяца как будто прожила ещё пару лет и на прошедшие события смотрю как в перевёрнутый бинокль, издалека.

Ну и вообще очень рада, что дописала свой опус - давно задуманный, пару раз начатый и отложенный, а по реаловым причинам ещё и сброшенный в отвал, откуда я уже не надеялась его достать. Получилось и достать, и отряхнуть, и даже основательно расширить против изначальной версии.

Личные достижения: расписалась после перерыва, закрыла здоровенный гештальт, научилась писать большие объёмы более-менее равномерно и по плану, испытала на себе синдром опухания сиквелов и в условиях нехватки контента притаранила макси на внеконкурс. Хотя был соблазн заначить до лета, но я уже успела пообещать, что закончу цикл до конца ЗФБ. Да, ещё обзавелась аккаунтом на AO3 и буду понемногу перетаскивать туда на хранение свои тексты, старые и новые, на случай окончательного падения дайри.

Тексты с ЗФБ буду выкладывать сюда и, может быть, в тематическое сообщество.

---

визуал от Бакумацу - классный и разнообразный!

@темы: От Бункю до Мэйдзи, Синсэн и около

---

пятиминутка рекламы

Команда Бакумацу выложила тексты низкого рейтинга. Под баннером - список со ссылками.

Драбблы

Ветер в чужих руках (Номура Ботони, Такасуги Шинсаку, Ишида Сейичи; джен; G; драма; саммари: "Ветер не пах горькими травами")

Здравствуй, это я (Хиджиката Тошизо, Кондо Исами, Сакамото Рёма; джен; T; драма; саммари: "Хиджиката встречает Кондо в других жизнях")

Секретные тренировки (Такасуги Шинсаку, Ямагата Кёскэ; джен; G; юмор; саммари: "Идёт охота на лягух, охота!")

Слабости (Хиджиката Тошизо, Окита Соджи; джен; G; флафф; саммари: "Хочется немного сладкого")

Мини

Развод по-бакумачному (Чошу-хан, Сацума-хан, Айзу-хан, Тоса-хан; джен; G; юмор, стёб; саммари: "Несколько причин, по которым стоит порвать с сёгунатом")

Счастливчики (Ёшида Шоин/Ёшида Тошимаро; слэш; G; драма, мизансцена; саммари: "Отказаться — не значит предать")

Миди

Поклон Дракона (Химура Кеншин, Сакамото Рёма, Шинсенгуми и другие; джен; T; экшн, херт-комфорт; первая часть цикла "Эпоха волков и драконов"; саммари: "Предположим, что четырнадцатилетний Кэнсин не попал в Кихэйтай и в поле зрения Кацуры Когоро. Спустившись с гор в охваченный революционной лихорадкой Киото, он встретил совсем другого человека - и эта встреча оказалась судьбоносной для них обоих и для всей страны".)

Смерть в летнюю ночь (Химура Кеншин, Сакамото Рёма, Шинсенгуми, Кацу Кайшу и другие; джен; T; экшн; вторая часть цикла "Эпоха волков и драконов": саммари: "Кэнсин заскучал в Военно-морской школе и опять рвётся на подвиги. Поддавшись на уговоры товарища, он сбегает из школы, чтобы присоединиться к тайному собранию Исин Сиси в одной гостинице, пока ещё ничем не примечательной...")

Телохранитель и хитокири (Химура Кеншин, Сакамото Рёма, Накаока Шинтаро, Кацура Когоро,Сайго Такамори, Шинсенгуми и другие; джен; T; экшн, херт-комфорт; третья часть цикла "Эпоха волков и драконов"; саммари: "После резни в Икэда-я и сражения у Запретных врат прошло больше года. Рёма возвращается в Киото, чтобы организовать тайные переговоры между военными лидерами кланов Тёсю и Сацума. Однако сторонники бакуфу тоже не дремлют, и над головами заговорщиков уже занесён карающий меч".)

@темы: Меч и сердце, От Бункю до Мэйдзи, Синсэн и около, Колокольчик на гербе, револьвер за пазухой

---

@темы: От Бункю до Мэйдзи

---

С днём рождения, Northern Fox!

Дорогому соратнику, человеку и лису - долгих лет, здоровья и неисчерпаемого вдохновения!



И всем нашим прекрасным лисам - много удачи и волшебства в новом году! сэймэйный юбилейный - мне кажется, он просто обязан быть удачным для нас!

---

Нас мало, но мы в треугольничках!
Очень ждëм всех рëмафилов, шинсенозависимых и прочих бакуманьяков. За сëгуна, императора и пароходы!

---

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Лисий и Волчий деанон

Мои любимые и традиционно прекрасные Сэймэи:

общее: верстка пост набора текст, верстка 1 lvl: визитка текст, оформление, верстка аватары и баннеры по артам ISSKRA 2 lvl: драбблы автор: Проклятие бессмертных Прощай и здравствуй Первая встреча 2 lvl: мини автор: Слуга династии 2 lvl: миди автор: Змеиная кожа бета: Три эпохи человека (равная часть ничего) Закрытый павильон 3 lvl: челлендж бета: Склоненная мико 4 lvl: макси автор: Адзисай 5 lvl: драбблы автор: Вопрос времени Лисье отродье 5 lvl: мини автор: Залог выживания 5 lvl: миди автор: Дело о летающем паланкине

6 lvl: спецквест автор: Луна в подарок

деанон профайлы авторов, ачивки по артам ISSKRA и Mamoru Chiba

Уже писала, что не слишком довольна своими результатами - по ряду причин. Но всё-таки игра в команде Сэймэя в этом году подарила мне много приятных минут среди общего непреходящего цейтнота. И самая большая радость: целых четыре иллюстрации к моему макси, нарисованные восхитительным мастером графики Northern Fox.
Окей, это не отменяет того, что я написала не тот макси, который собиралась. Но оно, может, и к лучшему - иллюстрации получились волшебные, и хорошо,что они есть такие, какие есть.
Ну и, как обычно, приятно было поработать в тандеме с нашим постоянным переводчиком [L]Hono cho[/L]. Правды ради, от меня там потребовалось минимальное участие - перевод и без доработки был весьма хорош, но всё же нашлось несколько поводов для увлекательного ковыряния в матчасти.


И Синсэнгуми, с которыми мы всё-таки доиграли до победного конца.

Визитка	Текст, верстка, гадание
Драбблы G - PG-13	Вопрос подлинности По доброй традиции Немного правды Год спустя
Мини G - PG-13	Возвращаясь обратно (перевод)
Миди G - PG-13	Принцесса-свинка
Челлендж	Икэда-я хана-но май: современная жизнь исторической гостиницы Волки идут по следу Синсэнгуми в цифрах и фактах иди работать в синсэнгуми
ББ-квест - Текст	Следы огня
Драбблы R - NC-17	Дакикуби Свет тысячи солнц
Мини R - NC-17	Инкогнито
Спецквест	Миссия
Бетинг	Разговоры с луной Волчья тропа Диалоги за чашечкой чая Cны о демоне Пламенная речь На неведомых дорожках Огни в темноте Любовный недуг Кровь и рис Что за небо без луны Дорога к себе Однажды дождливым вечером
Деанон	Оформление, верстка, ачивки

Не сильно преувеличу, если скажу, что эта игра была моим первым опытом капитанства на летней ФБ - если не формального, то фактического. И, наверное, первым разочарованием. Не с точки зрения команды - народ по большей части подобрался хороший и уживчивый - а по соотношению усилий, затраченных на тексты и на всё остальное. Принципиально капитанить я могу. Но одновременно капитанить и писать так, чтобы самой чувствовать удовлетворение от написанного - это мне, как выяснилось, не под силу. Хотя мы не замахивались ни на какие глобальные свершения, гор контента не выдавали, бартер вообще задвинули в угол и в целом откатали минимальную программу.
Ладно, это было в любом случае полезно - хотя бы с точки зрения прокачки социальных скиллов; да и парочку старых гештальтов по ненаписанным текстам я себе всё-таки закрыла. Но повторить этот номер на бис я вряд ли решусь.

@темы: Лисьи пляски, Синсэн и около

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

У лисцов, как всегда, море офигенного, просто офигенного крафта, куча лисичек всех видов, цветов и размеров, дизайны для дневников и *вдох-выдох* ПЕРЕВОД! ЮМЭМАКУРЫ! С ЯПОНСКОГО!

У Волков всё сурово и строго, потому что *внимание на заглушку* по хронологии выкладок уже Икэда-я. А внутри немножко крафта, немножко задач, немножко автарок. И опять же Икэда-я.

@темы: Заблудившись в трёх бамбуках, Лисьи пляски, Синсэн и около

---

И да, опять забыла натаскать ссылочек. А почитать и посмотреть есть чего, от лисоКацуры с хвостом до Железного Миротворца:

@темы: Меч и сердце, От Бункю до Мэйдзи, Синсэн и около

---

А я убегалась в хлам и не успеваю спамить в своём дневнике...

Мои прекрасные лисы:

И не менее прекрасные Волки:

@темы: Заблудившись в трёх бамбуках, Лисьи пляски, Меч и сердце, Глициния - цветок живучий, Синсэн и около

---

Лисы пошли!

Ну и лето у меня будет - то Волки, то лисы...

@темы: Заблудившись в трёх бамбуках, Лисьи пляски